Смущенно улыбаясь Твердило вошел в кабинет, и расстелил меж глобусом и письменным прибором стенгазету.

Старший политрук хищно навис над нею, перебегая острым глазом от материала к материалу, и шепча "хорошо, хорошо". Капитан оперся кулаками о стол и тоже уставился на произведение пропагандистского искусства. Что тут сказать, он не знал.

Газета называлась "Боевой листок: Смерть фашисту!" Центральное место занимала передовая, принадлежащая перу самого старшего политрука, полторы страницы машинописного текста с четырьмя поправками синими чернилами, под названием. "Победа будет за нами!!!". Справа от нее располагалась куцая, но деловая заметка старшего лейтенанта Теслюка, в которой тот брал обязательство непременно "к сроку закончить освоение столь необходимой в бою боевой техники", а именно танка Т-34. Танк-собака все никак не желал заводиться. Командир взвода ополченцев лейтенант Косоротов дал в номер открытое письмо — "Мы не подведем!" Старшина Ражин в свойственной всем тыловикам фривольной манере, обещал "Напоим и накормим борщом и кашей всех, кто напоит и накормит фашистского врага свинцом и сталью".

Имелось и стихотворение. В нем открыто и решительно заявлялось, что мы готовы и к обороне, и к наступлению. Пусть враг не мечтает, что мы дремлем. Отразив коварное нападение, "в боях дойдем до вашего Берлина, и подвиг наш в веках пребудет как былина!" Было в нем и прямое обращение к главному человеконенавистнику всех времен:

И пусть тебе кричат сегодня "Хайль!"

мы твой навек сотрем поганый файл!

— Ну, как! — Обернулся Головков к командиру. — Ведь здорово, правда!

Географ тоже покосился на Фурцева, но стыдливо, теребя висящую на поясе лейку. Ему было неудобно перед командиром. Он не мог отказать напористому политруку, но перед командиром ему было неудобно.

— Сам писал? — Спросил у него Фурцев, на него не глядя.

— Стихи сам.

— Хорошие. Только, по-моему, во времена Гитлера еще не было компьютеров, поэтому файл этот, тут как-то не к месту.

Твердило растеряно оглянулся на Головкова.

— Не было компьютеров, а что же было?

Политрук не дал в обиду своего активиста.

— Наверно, у Гитлера и правда не было файла, но мы-то делаем газету не для Гитлера, а для наших ребятушек. Они, я думаю, поймут правильно.

Капитан больше спорить не стал. Спросил только, указывая на висящее на поясе географа садовое приспособление.

— А это для чего?

Географ вздохнул.

— Я же теперь как бы корреспондент. А про них известно, что они с лейкою, с блокнотом, а то и с пулеметом, первыми входили в города.

Капитан вышел из-за стола, надел фуражку, проверил расположение кобуры на портупее.

— Пойдемте на позиции, товарищ старший политрук.

В коридорах школы царило оживление. Туда-назад, стуча башмаками (пехота, как и положено, вся была в обмотках) бегали озабоченные бойцы. Особенно бурная деятельность разворачивалась на первом этаже. Из классных комнат вытаскивали парты, внутрь втаскивали мешки с песком, для баррикадирования окон. Фурцев не помнил, чтобы им отдавался такой приказ, но не отменять же его из-за этого, тем более, что приказ правильный, окна первого этажа укрепить полезно в любом случае.

— Там, в тылу, за яблоневым садом, есть детский садик, вот они и выгребают песок из песочниц. — Пояснил Головков, и стало понятно, что полезный приказ отдан им. Продолжая демонстрировать вою сноровистость, политрук поймал за поясной ремень пробегавшего мимо бойца. Фамилии его Фурцев не знал, но знал кличку — Гимнастерка. Получил он ее одновременно с выдачей обмундирования. Он громко поинтерсовался, не для гимнастики ли предназначена выданная ему форма. Политрука он привлек своим непозволительно ослабленным ремнем. Головков начал молча вращать свисающую чуть не до колен пряжку, пока ремень не передавил Гимнастерку пополам. После этого сухо сказал — "идите". Фурцеву не понравилась эта мелочная борьба за строевой вид, но он промолчал, потому что вмешиваться было бы еще более мелочно.

Сначала командиры навестили свою главную ударную силу — зеленый холодный танк. Он стоял на заднем дворе меж теплицей почти не пострадавшей после подготовительной бомбардировки и свалкой старой, ржавой искореженной сельхозтехники: сеялки, веялки, безкабинные трактора с торчащими рычагами. Двигатель боевого механизма был обнажен насколько это возможно, раздраженные люди в черных комбинезонах, ныряли в один распахнутый люк, и тут же выныривали из другого. Командир танковых сил, старлей Теслюк, стоял с мрачным видом в сторонке, мрачно курил, и, очевидно, мыслил. Шея у него была замотала грязным бинтом — не ранение, чирий. Кстати, полученный еще в японском холодном плену в сарае на берегу пруда.

Танк не желал заводиться. Стрельнет из задницы горячей гарью пару раз и глохнет. И внутри становится слышна ругань механиков.

В прошлой компании Теслюк состоял в артиллерийской команде, поскольку по гражданскому образованию был инженер. Специалист по бытовым роботам. Его знания, видимо, напрямую не конвертировались в умение управлять антикварными боевыми машинами.

Увидев капитана и политрука, он отбросил окурок, и коротко отрапортовал об отсутствии успехов.

— А в чем дело? — Чуть наклонив заостренную голову, неприятно спросил Головков. — Вас же обучали.

Теслюк тяжело вздохнул, и висячие усы на его закопченной физиономии сделались еще более висячими. Ответить он ничего не успел из танка вывернулся молодой, лихого вида танкист в сдвинутом на затылок шлеме. Он подошел ближе, вытирая шею куском ветоши.

— Как хотите, товарищ командир, но деталек парочку там не хватает. — Он махнул рукой в сторону двигателя.

Политрук аж хлопнул себя планшеткой по голенищу.

— Вы понимаете, что говорите, товарищ…

— Родионов.

— Как это может не хватать деталей?! Вы не хуже меня понимаете, что это невозможно, по определению невозможно.

Танкист нисколько не сробел от выжигающего комиссарского тона.

— Не знаю, может, по определению и невозможно, но не хватает. Может, забыли вставить, может, кто и выдернул незаметно.

— Вы хотите сказать вредительство? — Понизил голос политрук. Боец его не понял.

Фурцев спросил солдата.

— Как зовут?

— Сержант Родионов?

— Сержант, красивое имя.

Танкист шмыгнул носом и подтер его своей тряпицей, оставляя под носом черную полосу. И улыбнулся, обнажая крепкие, редкие зубы.

— Пионер?

— Так точно?

Капитан поправил фуражку.

— А… отец?

— Что отец?

— Где он… сейчас?

Рядовой Родионов пожал плечами.

— Думаю, где всегда, в школе.

— Где?

— Ну, он учитель.

И Головков и Теслюк смотрели на командира с интересом. Фурцев покосился в их сторону и обратился снова к сержанту Родионову.

— Так говоришь, деталей не хватает?

— Не волнуйтесь, командир, что-нибудь придумаем.

— Това-арищ командир! — Поправил его политрук.

Родионов искренне пожал плечами.

— Ну, какой он мне товарищ, он командир.

— Ладно, идемте. — Сказал Фурцев. И напоследок обернулся к Теслюку. — Вы уж постарайтесь, Иван Трофимыч.

Когда командиры отошли от танка, Головков сказал.

— Не могу представить, чтобы против этого железного монстра на гусеничном ходу выпустили каких-нибудь голых лучников. Верьте, товарищ капитан, заготовлены против нас и минометы-пулеметы, и "тигры" всякие.

— Пойдемте посмотрим, что у нас с пушечным хозяйством, — демонстративно сменил тему разговора Фурцев, — где, кстати, наши сорокапятки?

— На позиции.

"Позицией" политрук называл площадку, ограниченную сзади широким крыльцом школы, а с боков выступами палисадника. Пушки стояли за искусственным бруствером из мешков с песком. Младший лейтенант Будкин, немного ошалевший от своей маленькой, но командирской должности, бодро изложил командиру свое понимание позиции и план будущих действий. Оказывается, у немца, то есть у "ворога" нет другого направления для атаки, кроме как вдоль по вон той улице, а для отражения такой атаки выбранная позиция самая, что ни на есть единственная.