Затем граф отвел Офелию в оранжерею, где для них был накрыт стол. Это было очень романтическое место. Цвели апельсиновые деревья, выращиваемые там несколько столетий, а кроме того, были другие экзотические деревья, как раз в эту пору расцветавшие.

– Как здесь прелестно! – воскликнула Офелия, сжимая руки.

– Так же, как и вы, – сказал граф. – Здесь мы начнем наш медовый месяц, путешествуя к звездам, и никто не потревожит нас, пока мы не будем готовы снова спуститься на землю.

Она улыбнулась, как ребенок, слушающий волшебную сказку. Затем он сказал:

– Я подумал, что у вас не будет достаточно сил отправиться в путешествие так скоро после тяжелой болезни, и решил, что мы останемся в замке около недели, а потом, когда вы совсем поправитесь, мы отправимся в один из других моих домов и посмотрим, может быть, там вам понравится больше.

Офелия засмеялась:

– Я буду счастлива, где угодно, если вы будете там же. Но я не могу представить себе ничего более привлекательного и великолепного.

– У нас огромное количество сокровищ, которые мне хочется вам показать, – сказал граф. – Но для этого у нас будет много времени. Что нужно сделать немедленно, так это начать узнавать друг друга. Я чувствую, что вы знаете очень мало обо мне, а я знаю так мало о вас. Кроме того, конечно, что люблю вас так, что ничто другое не имеет значения.

– Я хотела первой это сказать! – воскликнула Офелия.

С этими словами она протянула руку, чтобы дотронуться до него, словно желая убедиться в его реальности.

Из оранжереи они вышли в сад и там, под цветущими деревьями, граф поцеловал Офелию опять и целовал до тех пор, пока ей не стало казаться, что все вокруг зачаровано, как в сказочной стране.

И в самом деле, слишком многое они должны были сказать друг другу, и часы, проведенные вместе, летели, как минуты. Прежде чем они поняли, что происходит, они уже успели поужинать и перейти из маленькой столовой в салон, заполненный цветами.

Граф вместе с Офелией подошел к открытому окну и, глядя на закат, спросил:

– Вы не устали, мое сокровище?

– Я чувствую, что никогда больше не устану, – ответила она. – Благодаря вам мне хочется летать в небе, нырять в озере и танцевать на лужайке! – Она вздохнула и воскликнула, растрогав его: – Я так счастлива... так невероятно счастлива!

Граф обнял ее.

– Это я тоже хотел вам сказать, но мне хотелось бы сказать вам кое-что еще.

Она посмотрела на него вопросительно:

– Что... это?

– Ничего, что могло бы вас испугать, но что-то, что я хотел бы, чтобы вы знали.

– Что же это? – спросила она снова.

– Вы прошли через такие ужасные испытания, моя дорогая, и были так больны, что если вы устали и хотите отдохнуть сегодня ночью, то я смогу это понять. – Казалось, она не понимает, и он продолжал: – Я хочу сказать вам, моя радость, что это наша брачная ночь, и я хочу, чтобы мы любили друг друга и чтобы вы стали моей женой не только по названию, но и на самом деле, чтобы наши тела стали одним существом так же, как наши души составляют одно существо. – Граф помолчал и продолжал: – Но если Богу будет угодно, то перед нами много-много лет, и самым разумным будет, если вы сейчас отправитесь в постель и мирно заснете.

Говоря это, он понимал, насколько будет трудно, зная, что Офелия спит в соседней комнате, удержаться от того, чтобы не открыть дверь, соединяющую две комнаты.

Но он так ее любил, что, может быть, впервые за всю свою жизнь граф мог забыть о своих собственных желаниях, потому что любил кого-то больше, чем самого себя.

Он подождал ее ответа, и наконец Офелия сказала очень тихо:

– Я думаю... да... я действительно хотела бы пойти и лечь в постель, как вы советуете... Но, пожалуйста, я бы очень хотела... чтобы вы тоже пошли со мной.

– Вы уверены? – спросил граф. – Вы действительно уверены, любовь моя?

– Прошлой ночью, когда я была одна, – ответила Офелия, – я думала, какое волшебство быть рядом с вами. – Она слегка покраснела и прильнула к нему. – Я не совсем понимаю... не совсем уверена... что мужчина и женщина делают, когда они любят друг друга... но что бы вы ни сделали, все это будет совершенно, это будет частью Бога.

Граф на секунду закрыл глаза, и его губы коснулись ее волос. Затем он сказал:

– Я хотел бы, чтобы вы чувствовали именно это, моя дорогая. – Говоря, он повернул к себе ее лицо, и когда ее губы ожидали прикосновения его губ, он посмотрел на нее: – Как вы красивы, моя прелестная жена, – сказал он. – Но этого мало. Вы такая добрая и чистая. Я не находил до сих пор ни в ком такой доброты и чистоты, мне всегда этого недоставало, хотя я сам того не понимал.

– Я хочу быть доброй для вас, – ответила Офелия, – и потому что нам так хорошо вместе, я знаю, что зло будет не в состоянии коснуться нас. – Он услышал легкую дрожь в ее голосе. Она продолжала: – Когда я держала в руке образ святой Вероники, я почувствовала, добро струится оттуда, как солнечные лучи, и теперь чувствую, что такие же лучи исходят от вас.

Граф сначала хотел ответить, что это невозможно – он столько делал в своей жизни неверного, достойного порицания и, может быть, даже злого.

Но мог ли он казаться Офелии не тем, чем был на самом деле? И вдруг он понял – это была его любовь. Она чувствовала его любовь, и эта любовь, какую он испытывал к ней, была столь чистой, поскольку исходила из тех уголков его души, о существовании которых он и не догадывался, пока не увидел ее.

Когда-то она просила его, чтобы он молился за нее. И, как это ни странно, он действительно молился. Хотя, может быть, это не было самым подходящим словом. И уже тогда он любил ее.

Теперь он знал, что даже если бы Цирцея Лангстоун не умерла, они все равно победили бы зло, направляемое ею в их сторону. Та любовь, какая была частью Офелии и которая теперь составляла часть его самого, исходила от Бога и была сильнее всего, что мог произвести Сатана.

Его руки сжались вокруг Офелии, и, приблизив губы вплотную к ее губам, он сказал нежно:

– Я люблю вас, моя дорогая, и сейчас собираюсь отнести вас в спальню, и если вы хотите, то мы будем вместе сегодня ночью и всю нашу оставшуюся жизнь.

Его губы коснулись ее губ, руки Офелии обвились вокруг его шеи и притянули еще ближе.

Он почувствовал, как экстаз поднимается в них обоих, и понял, что это – то самое, чистое и совершенное, чего он искал много лет, сам того не сознавая.

Он поднял голову и сказал:

– Я люблю вас, я обожаю вас, я боготворю вас!

Он взял ее на руки и понес наверх по широкой лестнице с резными перилами к комнате, ожидавшей их.

Прошло много времени, прежде чем Офелия прошептала среди ночи:

– Я не знала, что возможно быть столь счастливой, не будучи при этом на небесах.

– Я хочу, чтобы вы были счастливы, мое сокровище, моя совершенная маленькая жена.

– И я сделала вас... счастливым?

– Как и вы, я тоже не знал, что такое счастье возможно в этом мире.

– Вы так чудесны... и я люблю вас...

– И я люблю вас, я обожаю вас.

Голова Офелии лежала на плече графа, и его руки обнимали ее. Он подумал, что ни одна другая женщина не могла бы быть столь нежна, откликаясь на все его желания.

Он обращался с ней очень нежно и бережно; его богатый опыт говорил, что ее нужно постепенно пробудить к чудесному экстазу любви и что если он испугает ее, то может потерять ее доверие. Но любовь Офелии превращала все, что она делала, в нечто божественное, небесное, и он понимал, что никогда раньше ему не было знакомо то ощущение полного самозабвенья, какое они испытали вместе. И теперь, когда он чувствовал, что она навсегда в безопасности в его объятиях, он сказал:

– Я должен вам кое-что сказать, моя дорогая.

– Что же это?

– Ваша мачеха умерла.

Наступило молчание, и затем Офелия спросила:

– Вы не... убили ее?

– Нет, она умерла, потому что приняла слишком много опиума. Это было в газетах сегодня утром.