Старик откровенно радовался, что, пусть косвенно, так сказать, чужими руками, но все же нанес удар по организованной преступности!

— Ну что, съели, бандюги? — злорадствовал он, осторожно выглядывая из укрытия и почти плача от радости. — Своего же и ухлопали!

Что и говорить, на взвинченного удачной боевой операцией пенсионера нашло настоящее упоение битвы. Потенциал хорошей солдатской злости и боевитости рвался из него на свободу, жаждая воплотиться в каком-нибудь приличном Т-34 или, на худой конец, в обычном АКМ.

Пенсионер уже забыл, что у него в этой схватке был союзник. Когда после второго выстрела этот бедняга упал в воду, он начисто ушел из памяти ветерана. Ведь если сказать правду, Половцев был для старика чем-то вроде катализатора для вскипания праведного гнева. Когда ветеран еще там, на станции, увидел его беспомощные ноги, не влезавшие в салон автомобиля, он понял, что «наших бьют» и кровь ударила ему в голову, помутив разум.

Даже в автобусе, куда его забросили эти бандиты с помощью несомненно подкупленного милиционера, он никак не мог успокоиться. Скрипел зубами и страшно ругался на всех: на милиционера-предателя, на водителя автобуса — тоже предателя, на пассажиров — трусов и дезертиров, на власть — воровскую и бездарную, наконец, на всю эту подлую эпоху вместе с продажной планетой Земля!

Странно, но увалень Половцев сравнительно легко донырнул до самого дна озера и начал шарить вокруг себя руками. Он примерно знал, где должен находиться утопленник, потому и исследовал ил метр за метром, не открывая при этом глаз. Обшарив дно, он, однако, так никого и не нашел. Лейтенанта исчез.

«Интересно, куда он делся?!» — недоумевал литератор, захватывая легкими новую порцию воздуха над поверхностью воды. Старика на пристани уже не было, и Половцев подумал, как бы ему не пришлось теперь вылавливать сразу двоих… О собственной безопасности литератор сейчас не думал. Конечно, кто-то стрелял с берега и очень возможно, что стрелял именно в него, Половцева. Но для него сейчас не это было главным. Главным, каким странным это ни могло бы показаться ему самому в этот момент, была жизнь лейтенанта, человека, который избил его.

Нырнув еще раз, Половцев открыл глаза и огляделся. Так и есть: лейтенант висел в толще воды под железным понтоном, как поплавок, и даже слегка покачивался, как дохлая рыба…

Литератор схватил бездыханного лейтенанта за шиворот и рванул на себя. Когда голова раненого показалась над поверхностью, Половцев, держась одной рукой за какое-то железо, крикнул:

— Эй, где вы там? Помогите мне поднять его!

— Не могу, браток! Плацдарм простреливается! Мы в кольце… Но я им не сдамся! А вы?

— Да помогите же мне, ведь он захлебнется!

— Так ему и надо, фашисту! А вы бросьте его, бросьте: собаке — собачья смерть! — крикнул пенсионер, выглядывая из-за укрытия и показывая палкой в сторону леса. — Вон еще кто-то из банды бежит сюда! Товарищ, будем держаться до последнего! На всякий случай: меня звали Михал Михалычем. А тебя как, сынок?

«Да пошел ты!» — подумал литератор и посмотрел на берег. Прямо по воде к ним бежал Богдан, сжимая в руке пистолет.

— Па-па! — вдруг услышал Половцев голос Андрея. Он кричал откуда-то с берега.

— Не высовывайся, Андрей! — что было силы крикнул Половцев, издав на самом деле что-то вроде простуженного хрипа жителя сырого бомжатника на Лиговском проспекте.

Добежав до понтонов, Богдан крикнул: «Всем лежать!» — и бросился в заросли. Пробегая мимо Андрея, он прошипел ему:

— Только не вставай, парень! Лучше не надо! Прислушиваясь к лесу и озираясь по сторонам,

Богдан стал пробираться вперед, к тому месту, откуда могли стрелять.

А Половцев тем временем буксировал лейтенанта к берегу. Цепляясь одной рукой за пристань, а другой держа лейтенанта за шиворот (у коротко стриженного Валентина, к несчастью, был лишь небольшой чуб, за который его просто невозможно было тащить), литератор кое-как добрался до места, где смог встать на дно.

— Это они тебя так? — тревожно спросил Андрей Половцева, когда тот, надрываясь, вытащил лейтенанта на берег и стал щупать пульс у него на шее.

— Зачем ты пришел сюда? — с отчаянием прошептал Половцев. — Зачем? Мы ведь договорились.

Литератор был удручен. Он понимал, что теперь все его надежды разом рухнули. Он до сих пор не верил ни единому слову «друзей».

— Но ведь они увезли тебя на машине… Я видел, я думал…

— Эх, Андрюша, Андрюша…

— Папа, он шевелит губами, он жив! — сказал Андрей, и Половцев приложил ухо к груди лейтенанта.

Из леса выскочил рыжеусый Богдан: лицо его было перекошено от злости. По берегу со стороны пляжа быстрым шагом к ним приближался еще кто-то. Это был майор.

— Андрей, — испытывая сильную боль, шептал Половцев сыну, не отрывая головы от груди лейтенанта и всем своим видом показывая, что слушает раненого. — Беги! Сейчас уже пойдут электрички. Приедешь домой — позвони маме и все расскажи ей…

— Ну и куда бежать, любезный? Под пули? — над Половцевым стоял Богдан и в упор смотрел на литератора. — Ну-ка, отойдите оба в сторону, — он опустился на колени перед лейтенантом и стал осматривать его.

— Ну что, Валя, живой? — спросил он лейтенанта, когда тот слабо застонал и открыл глаза.

К Пивню подошел майор Беркович и отвел его в сторону. Майор тяжело дышал, и прежде чем он заговорил, прошло около минуты.

— Видел, кто стрелял? — спросил он мрачного Богдана.

— Нет, только треск сучьев.

— Когда я шел сюда, двое или трое быстро шли к шоссе через лесополосу.

— Я их тоже видел. Даже позвал их, но ребята дали деру. Эх, надо было хоть одному задницу ковырнуть!

— Брось, Богдан, свои шутки! У нас тут уже керосином пахнет, а ты все зубы скалишь! Может, это и не они вовсе! Только вот почему эти ребята не по дороге шли, а через болото? Странно… — майор задумался. Он выглядел очень больным.

— Вот-вот… Мы тут разыгрываем комедию, дурака хором валяем, а нас вместе с нашей комедией уже кто-то в свою драму вставил и раком поставил! Полная хреновина! Ничего понять не могу!

— И я не могу. Или это за мной пришли, а? Дома не застали, вот и заявились сюда? Ведь я у них, судя по всему, — номер второй: первый номер был у Валеры Хромова. Но как они узнали, что я здесь, в Васкелове?… Да, Богдаша, обложили нас, как волков в норе. А, может, это «папин» оппонент? Может, это «лампасы»? — майор улыбался, но у него дрожали губы.

— Что, Боря, страшно? — Богдан ухмыльнулся. — Не бзди. Тебе голову открутят, только переступив через мой труп. Так что у тебя третий номер… Слушай, а что там Пахом, уже приехал?

— Нет еще… Как бы его… — начал майор.

— Его?! — грубо оборвал Пивень Берковича. — Этого… козла? Ты, Борюня, в людях не разбираешься. Пахом — жлоб, и за ним много чего водится.

— Ладно, я знаю: у вас с Серегой взаимная антипатия. Но теперь, Богдан, лучше забыть об этом, иначе нас… Кстати, что с Валентином? Рана серьезная?

— В грудь. Врача бы, — как-то лениво сказал Пивень. — А то сожмурится парень во цвете лет.

— Нельзя, Богдан… Уже нельзя.

— Знаю, майор… Ну что, будем связываться с «папой»?

— Нет, теперь не будем, сам позвонит, — ответил майор взволнованно. — А это что за «дух»? — Беркович указал рукой на пристань, от которой с шумом отчалила лодка.

В лодке суетился отважный пенсионер, изо всех сил орудуя доской литератора, как веслом, словно был не заслуженным ветераном, вспоминающим чувство глубокого удовлетворения и отдельную колбасу по два двадцать, а заправским гондольером в сыром венецианском квартале, никогда не знавшим уверенности в завтрашнем дне.

— Возможно, тот старый пень, о котором говорил лейтенант. Потом расскажу…

— Как бы он там, — Беркович указал на противоположный берег озера, — панику не поднял…