Чем я занят?

Я занят жизнью – беготней и стенаньями.

Кроме того, я должен: размышлять, собирая сведения, анекдоты и слухи,

вплетать в них свои собственные истории,

пестовать предания, отсеивать чепуху,

наносить визиты важным особам, отбиваться от особ неважных,

а еще – писать панегирики, пасквили и обследовать всякую всячину – документы, рукописи, письма, свитки, изучение которых поминутно требует справедливость.

Чиновник должен воровать по чину. А чинов нет. Как быть? Надо вводить чины. И каждому чину должны соответствовать награды и звания – Владимир на грудь или Анну на шею. Так же легче.

И потом, это выражение «Не по чину берешь» снова обрело бы права на существование.

И это хорошо.

Люблю, когда старина возвращается.

Слово это состоит из двух частей.

Вторая его часть – «блести» – говорит о некотором, по-видимому, нестерпимом блеске.

Первая часть – о том, что надо бы до него, до этого блеска, себя довести. Гм!

Благовоспитанность и праведность – отъявленные чертовки, пройдохи, преопаснейшие и коварные – они в год выманивают больше денег у благонамеренных граждан, чем воры и душегубы.

Видел я тех, кто похваляется этими качествами.

Всякий раз, когда им удавалось уловками склонить добродетель к расходам в пользу праведности или же добродетели, они прыгали и скакали на манер макак, не в силах сдержаться.

Козлы. Жуткое зрелище для неокрепшего ума.

Сердце кровью обливается, когда я слышу печальную повесть о том, какие страдания приходится испытывать небезызвестным членам Законодательного собрания перед тем, как взять в руки первые деньги.

И обливается оно не один, но множество раз – по разу на каждого члена.

С этими муками сравнимы только те терзания, кои испытывают оные, получая вторые деньги.

Третьи деньги уже берутся с шутками относительно тех моментов, что доставили им первые два случая.

Четвертые деньги порождают громкий смех.

Пятые – дружный хохот.

«Производить в вашем возрасте детей – куда как славно!» – сказал бы я.

«Я также знаю, что вы делаете их из принципа!» – заметил бы я.

«Я рабски последую вашему примеру!» – приписал бы я в самом низу.

Под «детьми» я тут понимаю все мысли, все потуги, все идеи, все инициативы, все начинания – словом, все, что за столь краткий период ему удалось наворотить во славу любимого Отечества.

Меня тут чиновники собираются чем-то награждать. Я даже не дослушал чем.

Подарок от чиновника, что укус вампира, – превращение в своего.

Придумал новую присказку: «За деньги можно все». Необычайно успокаивает. Когда ничего не получается, я произношу это про себя – и немедленно наступает гармония.

И главное, совершенно все равно, откуда возьмутся деньги и возьмутся ли они вообще. Происходит приобщение к каким-то незыблемым вещам (все равно как к дубу прислонился) и немедленно затем – примирение с миром.

Мы тут попробовали установить, что Северный полюс весь-весь полностью наш, а нам нервно сказали: «Идите вы на хер!»

Не оценили нашу любовь к научным исканиям.

Я всегда говорил: Россия – страна победившей пошлости.

Правда, побывав в других странах, я как-то мягко и незаметно снял с нее грех первородства.

Все заканчивается болтающимися штанами и шлепанцами второго детства.

А еще перед смертью им захочется любви.

А еще – признания. Досок им захочется. Каменных, именных.

И еще названия улиц в свою честь. Андрей Первозванный по этому поводу выразился совершенно определенно.

Слово то – и в те времена, и в наши – состоит только из трех букв.

Жалко все это бросать.

То есть сеешь, сеешь, а потом вдруг нападет на тебя такая жалось относительно этих брошенных где попало зерен, что подумаешь: а может, лучше все тут прополоть, в смысле того, чтобы всю почву пропустить через сито и собрать разбросанные зерна назад?

Потому что жаль.

А вдруг напрасно?

А вдруг все пустое, и никогда в этом месте не пойдет дождь, и умрут все твои семена, окаменеют, и разроют их ровно через тысячу лет сумасшедшие археологи, разроют, обнаружат и скажут: «Так ведь все уже было! Был и смысл, и толк и понимание! Все уже происходило однажды! И люди были, а у этих людей были мысли, вот только упали они не туда, а сюда – и не взошли!»

То есть мне грустно, господа мои хорошие!

Не выпить ли мне чего-нибудь, поворачивающего ум?

Чувствую, счетам наших народных деятелей за рубежом чего-то угрожает.

Отсюда и возобновление полетов стратегической авиации.

А если еще будет что-то угрожать, то пустим в море подводные лодки.

Бедный Йорик!

Берется череп Йорика, который при жизни-то все жрал и жрал и все никак не мог наесться, все со столов тянул и тянул и по карманам распихивал, а у него все это вываливалось и вываливалось, а он его назад, воровато озираясь, глотая слюну. А потом, в темноте, в какой-то подворотне он вытаскивал все из карманов и пожирал торопливо, как гиена.

Так и помер. Подавился.

Со временем эта история обросла благопристойными подробностями, легендами.

Сам Йорик стал числиться по ним шутом, блиставшим когда-то умом.

А ведь воровал-то он совсем не для этого.

Так что череп вполне можно теперь погладить – бедняга.

Я решил познакомить моего читателя с Йориком на всякий случай.

Шуты нужны так же, как военные и ассенизаторы – не каждый раз, но иногда.

А когда это «иногда» случится – это уж как Бог даст.

Но пока в нем нет такой суровой необходимости, мы же можем заняться с читателем другими делами, перейти к разным темам, за которыми может потеряться не только Йорик, но и сам автор этого элегического повествования.

Вот потому я и напомнил о нем – вдруг понадобиться в самое неподходяще время.

Иногда чувствую себя Сивиллой. Отвратительное чувство. Видишь будущее, кричишь о нем, а люди не слышат.

Как за стеклом. Остается только смотреть.

Логики и комментаторы! Вам! Вам хочу воздать по заслугам, направив в вашу сторону свой благоговейный крик. Вы ли не создаете нас? Вы ли не внушаете нам ум и благодарение? А сколько правдивых историй вы нам рассказывает! Сколько чувств при этом вы нам возрождаете и сколько их вы лелеете, сохраняя в приятном виде! Я бы поставил вам памятники по всей Руси, найдись у меня на то силы и кое-что еще.

Потому что вы нам отцы.

С чиновниками у нас все меньше общих генов.

Скоро от брака чиновника с обычным человеком не будут рождаться дети.

Есть ли у вас возражения? Решительно никаких! Нет и еще раз нет!

Куда запропастилась моя проповедь о совести?

Ах да, вот она!

Следовало бы, перед тем как ее начать, подобраться всем свои существом, вобрав выступающие части и приняв как можно более непринужденное положение всего туловища, чего ради тяжесть тела следует распределить равномерно между ногами, приподняв грудь, вперившись перед собой в одну точку, как на карауле, зажав проповедь в правой руке, словно ружье.

Сказанное рекомендую вниманию художников и – надо ли говорить? – ораторов.