Ах, если б не мое богатое воображение! Оно меня переносит то туда, то сюда, и я вижу то то, то это. И у этого я вижу то, а у того – это. К примеру, я вижу генеалогическое древо, источенное червями. Или я вижу обезумевших повитух, пустившихся в пляс. И все это в связи с нарождением нового. У нас так нарождается новое. У него уже есть голова и ладони. Скоро нам покажут и задние ноги.

А потом у него отвалится хвост.

Хотелось бы начать так: «Параллель эта была проведена здесь, собственно, для того, чтобы дать остыть слишком горячему обращению…» – затем следовало бы перечислить все заслуги покойного члена (Законодательного собрания), перемежая их словами: «перенесенные им страдания» и «томительность печального заточения», а закончить хорошо бы так: «Он не выдержал перемен, кои произошли с быстротой молнии!»

Иногда я позволяю себе отступления от нашего наступательного движения вперед в предложенном повествовании. Тонкость же отступательного искусства заключена в том, что я с легкостью возвращаюсь, подхватывая тему, переносимую в мое отсутствие малейшими дуновениями нашей обыденности на манер пера, оставленного воле ветра; подхватываю же я ее с той лишь целью, дабы не ускользала она от внимания моего читателя, не столь искушенного в упражнениях разума.

«Я тщетно искал следы врожденной доброты на его лице!»

Это эпитафия. Тут недавно один усоп. В Бозе. Умер. Почил.

Вот я и подумал: хорошо бы установить ему памятную доску – он в профиль, она (его мечта) в профиль, а под их профилями надпись.

Вот так, кротко, по-братски, с неизъяснимой нежностью.

Мне понравилось выражение «положить охулки».

Не наложить, а именно положить – то есть опустить нежно, аккуратно.

Что оно означает? Оно означает охулить что-либо, подвергнуть хуле.

И насколько оно лучше выражения «Я на вас положил»? Намного. «Я на вас положил охулки».

Маленькие такие. Так и хочется их на кого-нибудь положить, а потом сказать: «Господа! Я на вас положил… (выждать паузу, оглядеть все вокруг, а затем закончить) охулки!»

Сколько государственных средств удалось бы нам сэкономить, если б в замене чиновников можно было бы использовать порывы ветра. В этом случае в каждом кабинете оных страдальцев должен был бы разместиться особый парус. Тогда бы при смене руководства достаточно было бы команды: «Поднять паруса!».

В этом случае любому из них следовало взять в руки это полотнище и выстроиться с ним на пороге своего бывшего жилища.

Там бы их и подхватило ветром.

Наш любимый инструмент – зубы. Именно с их помощью мы зачастую развязываем узлы – добротные, честные, дьявольски тугие, крепкие. Разумеется, я не имею в виду узлы большой политики. Для их разрушения приходится ожидать настоящей катастрофы. Под катастрофой здесь не следует понимать приход маленького человека с богатым воображением. Под ней следует понимать приход большого человека с гигантским воображением, который возьмет, да и хряснет в сердцах по всему наболевшему.

Нет конца разысканию истины!

Все чиновники должны петь. Я считаю, что у них дивный голос. А еще они должны рисовать. Картины потом можно будет продать лизоблюдам, а деньги раздать нищим.

Вообразите себе следующее положение: в моем распоряжении целый чан ужасной грязи, а передо мной – все чиновники империи, построенные в колонну по одному. Они подходят ко мне один за другим, а я кидаю в них грязью. Каждый получивший свою порцию сначала целых полторы минуты недвижим и безгласен, как призрак из «Гамлета», и грязь стекает по его лицу во всем своем величии, а потом он приходит в себя, торопливо меня благодарит и отходит.

Готов поклясться: ни один комочек грязи не пропал у меня даром.

Знаете, что это было? Мне привиделось, что меня избрали президентом России.

Действительно! Опасен каждый шаг, опасны извилины, опасны лабиринты, опасны хлопоты, в которые вовлечет тебя погоня за этим мишурным блеском, манящим призраком.

Ах, чинуша! Ведь продадут тебя твои же сотрапезнички!

Продадут и посмеются, потешатся над несбывшейся мечтой о сытости и благополучии, поиздеваются над ранами, полученными в сражениях за величие любезного нашего Отечества.

А потомки проклянут и измажут твое имя неокрепшим коровьим дерьмом.

Стоит ли горячить себе кровь изнурительными бессонницами? Стоит ли слезы лить о былом и грядущем?

А потом – всё черви и тлен и отдельное место в аду, рядом со служителями религиозного культа.

Вот послушал я их и подумал: а ведь они все сумасшедшие. И собрание это – собрание сумасшедших. И сидят они, как сумасшедшие, и слушают, как ненормальные, и говорят, как тронутые, а глаза у них светятся чокнутой радостью и свихнувшимся разумом. Неужели же один на всем нашем свете и есть нормальный человек, и этот человек – я?

Вот оно – настоящее одиночество.

Задница Его Величества так высоко вознесена над миром своих истовых почитателей, что все, что так или иначе вылетает из нее, немедленно распадается на отдельные фрагменты. Потом те частицы, что какое-то время тому назад еще были частью Его Величества, метят стоящих внизу.

Эти отметины почитаются за награды.

4 ноября – День народного единства. Это единственный день в году, в который народы России едины.

В остальные дни ищутся виноватые.

Раньше, чтоб указать на причины того или иного события, говорили: «Ищите женщину», теперь следует говорить: «Ищите деньги».

Неужели вы не видите для России хоть какой-либо перспективы?

Не-а!

Вы оптимист?

Да!

Не случалось ли вам внезапно переходить с рыси на полный галоп? Боже ж ты мой, сколько стука и пены!

Если представить себе наше любезное Отечество в виде лошади, то следы подобного перехода очень скоро сделаются куда как очевидными – в виде таких небольших, непрерывно роняемых куч.

Вы никогда не дули в какой-нибудь духовой инструмент по ту или иную сторону Альп? Нет?

Вот и я не дул. А так хочется. И чтоб непременно были бы Альпы.

Мысли мои вертелись вокруг звона колокольчика, а потом они стали вертеться вокруг гласа трубы перед лицом вставшей перед нами задачи воскрешения любезного Отечества. Как еще нам поднять его из руин, кроме как призвать к действию граждан с помощью этих традиционных звуков? Что еще может поколебать покой душевный, кроме милого уху малинового звона или пронзительного дыхания рожка?

Сурово нахмуренные брови, стан мелкий, но прямой, и речь такая сдержанная, но торжественная, будто на первом же уроке в школе сдается наизусть букварь, может означать только одно: какие у нас все-таки громадные армии.

Я точно сейчас же вижу – танки, танки – вся Европа в танках. Танки на улицах, танки в кафе, танки с сигаретой в зубах, танки в фуражке.

Что же еще можно ожидать от сословия повитух?

Вам никогда не случалось обрисовывать черты одного человека, пользуясь для этого чертами другого?

Только они должны быть заняты одним и тем же делом, тогда от колебательных движений – а любое общее дело связано с колебаниями – черты одного переходят, перетекают, переползают в черты другого, и через какое-то время в одном может быть больше черт другого, чем в том, другом, до начала их общих терзаний.