– Так. Андрей Антоныч! Я же не хирург!
– Зато я хирург! Я вам всем сейчас чего-нибудь ампутирую! Вырежу нахер! А старшине команды снабжения – особенно! Где эта пизда на колесах?
– Здесь!
– Давай его сюда!
Мичман Зуйко, испуганный еще в утробе, нарисовался перед старпомом в один миг.
– Зуйко! – сказал старпом.
– Я, Андрей Антоныч! – проблеял мичман.
– Есть такое выражение «выпиздень яйцеголовый»! А еще есть другое выражение: «лупиздень пустоголовый». Выбирайте для себя любое. А ущербное выражение лица при общении со мной лучше не иметь. УЧТИТЕ!!! Мне уже надоела эта страна, где никто на себя никакую ответственность не берет! Когда вы, товарищ Зуйко, в виде скупой и мутной капли у своего папаши на печальном харитоне уныло висели, я уже служил маме Родине в качестве старшего помощника командира. А теперь ответьте: почему я должен регулярно вам сопли подтирать? А? Неужели трудно хотя бы раз в день напрячь в себе ту козявку, что даже у дождевых червей считается мозгом? Вы у меня засохнете у этой плиты, если сейчас же не доставите на пирс дежурного медика, который в три минуты, в нашей амбулатории, сделает Котову уникальную операцию. На все про все у вас один час! Не уложитесь – будете у меня иметь вид бледной спирохеты, обожравшейся отечественными антибиотиками!
Через полчаса на пирсе был дежурный медик, нанятый мичманом Зуйко за бутылку спирта и банку прошлогодней тушенки.
Через десять минут Котову сделали операцию прямо у плиты.
Потом ему на палец надели свежий гондон.
АГИТАЦИЯ
– Андрей Антоныч, на экипаже надо провести агитацию по предстоящим выборам президента!
Зам имел вид запыхавшийся, обычный для того состояния, когда все в стране озабочены выборами президента.
А Андрей Антоныч имел вид вековой сосны, которой до нежной промежности все на свете выборы всех на свете президентов.
А я вообще никакого вида не имел, потому что я готовился получить от Андрея Антоныча очередных кюкздюлей под видом очень важных указаний на текущий день.
Казалось, Андрей Антоныч не слышит зама, но он внимательно на него посмотрел.
Когда Андрей Антоныч так смотрит, то в этом случае лучше забыть о том, что ты только что ему сказал, и сделать вид, что все вокруг просто отлично.
Но наш зам не столь чувствителен. Он подумал, что старпом его не услышал, поэтому он повторил про агитацию.
– Сергеич! – Андрей Антоныч наконец заговорил. Он был почти ласков. – Ты чего от меня все время хочешь?
Тут старпом сделал многозначительную паузу, после чего продолжил:
– В какой части агитации вы, наш замечательный заместитель, видите мое личное участие? Я должен отгадывать шарады, петь, плясать или же музицировать? Или я должен непрерывно рассказывать всем о том, как я люблю текущий момент? А может, мне напиться в хлам? Я что должен делать для успеха вашего предвыборного роения? Потеть под мышками? Ржать в голос? Скандировать что-то лохматое и ужасное? Или же мне следует идти строями, крепко древко сжав? Может, мне обернуться в какую-нибудь предвыборную ерунду и везде ею трясти? Вот почему, Сергеич, вы все время нам выдумываете жизнь? Когда я говорю «вы», я имею в виду не только тебя, счастливого и безудержного, но и всех тех, присосавшихся, которые всегда и всюду правильно себя ведут. Почему вам все время надо делать так, чтоб мы – нормальные люди – были заняты не своими прямыми обязанностями, а вашими – кривыми? Мне так кажется, что это все отвлечение. Вам надо нас отвлекать. Все равно чем, только чтоб мы ни на секунду не оставались без забот. И заботы эти должны быть мелкими, злобными и глупыми. И сами мы от таких забот должны непрерывно чуметь. Вот тогда на нашем фоне вы, наделенные от природы умом ящерицы – где бы ухватить, чтобы только сожрать, – будете выглядеть спасителями разлюбезного Отечества. И чтоб больше ты ко мне с выборами, агитацией, кандидатами и депутатами на пушечный выстрел не подходил. А то я не сдержусь и урою тебя так, что ты потеряешь к себе все остатки самоуважения. И ни одного матроса не получишь. И на Саню с надеждой не смотри. Я его сейчас работой загружу по самое адамово яблоко. Можешь на стенке свои плакаты уже сейчас начинать самостоятельно развешивать. Понял?
В общем, все плакаты у нас скоро были на стенках лично замом развешаны.
И на этом – все.
МАМА ХАБИБУЛЛИНА
– Андрей Антоныч, к нам едет мама Хабибуллина! – Это я доложил старпому про маму Хабибуллина.
А узнал я про нее от Витьки-штурмана.
А ему позвонили с дальнего КПП, где ее, безо всяких разрешительных документов на въезд, только что высадили из рейсового автобуса, и теперь она сидит у них в дежурке, где ее уже успели напоить чаем. Вот это все я Андрей Антонычу и изложил.
Он на меня посмотрел так, что я сразу пожалел о том, что я доложил не заму, а ему.
Вот ведь какая у меня странная привычка. Нет чтобы сначала пойти найти зама и сперва его этим повествованием облагородить. Так мне обязательно надо старпома проверить на присутствие у него музыкального слуха.
– Кто к нам приехал? – хрипло спросил Андрей Антоныч, и я в этом его вопросе ничего хорошего для себя не почувствовал.
– Мама Хабибуллина!
– Слушай, Саня! – Андрей Антоныч был совершенно непроницаем. – Мало того, что я хорошо знаком с самим Хабибуллиным, а также, как ты помнишь, заочно с его покойным дядей, которого мы тут все хором в гроб пристраивали; так мне еще предстоит знакомство с родной мамой бедняги Хабибуллина, которая примчалась на край света вообще безо всяких на то документов, и на этом простом основании она поится сейчас крепким чаем в этой богом забытой конуре на дальнем КПП.
– Андрей Антоныч.
– Я еще не закончил. Пора бы знать, что перебивать начальство следует только в случае ракетно-ядерного недомогания! А теперь скажите мне, уважаемый дежурный, выяснили ли вы, по какому поводу в столь ранний час у нас появилась не просто мама, а мама самого Хабибуллина?
– Тык.
– Что «тык»? Не знаем ни хрена? Блядь! А фильтровать дерьмо нашей боевой повседневности мне прикажете? Что говорит сам Хабибуллин? Ничего он не говорит? А мама его что говорит, на КПП чай прихлебывая? Тоже не ведаете? А где у нас зам?
Фу! Ну наконец-то! Наконец-то старпом вспомнил про зама.
– Где-то здесь был.
– Где он был «где-то здесь»? Вы в себе ли, товарищ дежурный? Обстановку надо знать! А не гадать: «Тута вот, где-то здесь»! Зама ко мне! Хабибуллина отмыть, как рыбку золотую, одеть, как Бельмондо, и тоже его сюда! Штурману сказать, чтоб пропустил маму, а то она родит там на этом КПП, пока мы будем официальное разрешение для нее добывать. Маму отвезти ко мне домой и сдать на руки моей жене с запиской от меня: как и чем ее кормить и где ее отдыхать положить! Где зам?
– Зам?
– Блядь! Я вас сейчас задушу, товарищ дежурный! Зама, я сказал, сюда!!!
Через мгновение рядом с Андрей Антонычем нарисовались зам и помытый Хабибуллин.
– Сергеич! – обратился к заму старпом. – Ты выяснил, по какому поводу к нам приехала мать матроса Хабибуллина?
– Видимо, проведать. – проблеял зам.
– Так! – сказал старпом, и глаза у него вылезли из орбит. – Никто ни хрена не делает! Ну ни хрена!!! Страна полуденная! Отсутствие ума, как норма жизни! Мысль появляется только в результате озарения, а само озарение на манер вирусного заболевания – только если не едим чеснок! Хабибуллин! Иди в курилку и жди там. Сейчас тебя до твоей мамы проводят. Сергеич, берешь себя и идешь к маме! К МАМЕ!!! Проводишь ее до моей мамы, и уже там осторожненько выясняешь, каким это ветром ее к нам принесло и не проглядели ли мы чего в деле воспитания ее сына! И учти! Мама – это очень серьезно! Мама тебя может до печенок достать! И права будет! Абсолютно! Потому что ты, Сергеич, и я – как последняя в этой стране бюрократическая инстанция – получили ее сына только во временное пользование. Только во временное пользование! И он должен быть здоров, сыт и весел, как ты, надеюсь, все еще помнишь. Так что не дай бог, если что-то случилось и есть на этом корабле что-то, чего я еще не знаю! Я вас всех так отшкворю, что месяц будете вздрагивать, глядя на солнечные зайчики!
