После полугодового перерыва экипажу Ванина следовало все задачи сдавать заново, но начальство времени на это дело ему не предоставило. Контрольная проверка по первой задаче прошла (внимательно следите за цифрами) за один день, и за трое суток в море они сдали вторую задачу. Потом – межпоходовый ремонт, и за шесть ходовых дней они еще кое-что досдали.

В 1988 году экипаж Ванина находился в море в течение двадцати четырех суток.

Таким образом, 28 февраля уже 1989 года «К-278» вышла в поход на девяносто суток со вторым экипажем капитана первого ранга Ванина, наплававшим к этому моменту всего-то ничего.

Это бы уникальный поход. Большинство офицеров и мичманов на этом экипаже имели опыт плавания на этом корабле не более семидесяти суток, а некоторые вообще служили на других проектах. То есть чуть чего – и они не знают, куда бежать и где герметизировать.

И дело даже не в том, сколько и кто на лодке плавал. Можно проплавать двадцать лет и быть совершенным веником. Просто на лодке у тебя должно возникнуть такое чувство, что ты и лодка – одно целое. Нужно то что называется ее чувствовать, ощущать как живое существо быть с ней заодно.

Вот лежу я в каюте и вроде бы сплю, но потряси меня за плечо, и я уже знаю, что и где случилось. А пока я иду на пост, я уже понимаю, какие аппараты вышли на какой режим; а что там с реактором, я знаю по жужжанию люминесцентных ламп; я знаю, какая у нас радиация в реакторном и сколько кислорода по лодке и так далее и тому подобное.

Я для лодки свой, понимаете. Она меня приняла. Она делится со мной своими настроениями, желаниями, ощущениями.

Это приходит не сразу. Ты не сразу чувствуешь лодку. Надо с ней сплаваться, спаяться: ты и она – одно и то же. Это все равно что снайпер в момент выстрела составляет единое целое не только со своим оружием, но и с пулей, что вылетает из его ствола. Это очень необычное ощущение. Ты и железо…

Вот если командир не появляется в центральном посту за несколько минут до аварии, значит, это не тот командир. Наш появлялся именно так. Он приходил, он садился, он вставал, он шлялся из угла в угол, а потом: «Аварийная тревога! Пожар в четвертом! Горит!..» – да что бы там ни горело, он был на месте, и его будто бы отпускало, он даже лицом светлел, он был бодр, энергичен, быстр, решителен – он был на своем месте и при деле – он спасал корабль.

Возникало ли такое чувство у экипажа Ванина? Чувствовал ли сам командир свой корабль? Что он вообще в ту минуту чувствовал – страх, тоску сердечную, разочарование? Или он действовал, действовал, действовал до шума в ушах, до колотья в груди, когда пот течет ручьями?

Мы это никогда не узнаем. Он погиб, как и большая часть его экипажа.

Начальство всегда спасает свою жопу. Чем выше начальство, тем больше у него жопа и тем больше времени требуется на ее спасение.

Пожар на «Комсомольце» произошел в кормовом седьмом отсеке на тридцать восьмые сутки похода.

Потом оставшиеся в живых вспомнят, что еще на контрольном выходе в седьмом отсеке содержание кислорода частенько доходило до тридцати процентов.

Надо вам сказать, ребята, что существует такая штука, как дозатор. Она, эта штука, работает в паре со стационарным прибором по замеру кислорода. Его, тот дозатор, можно настроить на любую концентрацию. Достигает содержание кислорода в отсеке отметки, к примеру, в двадцать три процента, и дозатор перекрывает поступление кислорода от кислородной установки в отсек, падает содержание кислорода в отсеке ниже девятнадцати – дозатор открывает путь кислороду.

Но они очень капризные, эти дозаторы, черт их подери, и частенько залипают или в верхнем, или в нижнем положении. То есть техника, как мы уже и говорили, внутри уникальной подводной лодки далека от совершенства.

Даже лучше сказать так: вся наша техника, мягко говоря, далека от совершенства. Совершенными у нас могут быть только какие-то отдельные узлы и детали.

Или корабль. Например, такой корабль, как «Комсомолец» был уникальным (не устаем повторять), а вот то, что должно было обеспечивать его живучесть и непотопляемость, – нет. Вот поэтому на лодке – для непосвященных – и держат людей.

Для того ей и дан экипаж, который берет на себя все несовершенство отдельных механизмов и деталей и доводит его непрерывным несением вахты до состояния совершенства, каким и обладает уникальный корабль (здорово сказал).

Означают все эти витиеватые словеса следующее: экипаж должен был следить за содержанием кислорода в каждом отсеке (особенно если что-то с кислородом не так).

Он каждый час должен за этим следить и докладывать он должен в центральный пост, а уже там, в этом замечательном центральном посту, ведется целая графа в журнале, где все это и учитывается, и обдумывается, анализируется, после чего и принимаются решения.

А вообще-то удивительно. На контрольном выходе у тебя на лодке в кормовом отсеке больше тридцати процентов кислорода, и это никого не волнует. Просто какая-то потеря всеми частички ума. Я этого не понимаю. То есть я этого вообще не понимаю. Где был начхим? Где был старпом? Где был командир БЧ-5? Где были вахтенные? А командир-то где был? И вообще, где были все? Чудеса, чудеса, да и только…

Содержание кислорода в тридцать и более процентов в маленьком кормовом отсеке очень опасно. Пожар, как рассказывают потом очевидцы, возникает всегда неизвестно отчего, но бывает большим, объемным.

А в седьмом отсеке «Комсомольца» было чему гореть. Одна только цистерна турбинного масла чего стоит.

Такие пожары, происходящие из-за того, что содержание кислорода в отсеке под тридцать и более процентов, уже бывали.

18 июня 1984 года «К-131» (проекта 675) возвращалась с боевой службы.

В восьмом отсеке произошел пожар. Мичман Трубицин работал с электроточилом.

Искра – и на мичмане, а затем и находившихся рядом моряках загорелась одежда. Двое подводников выбежали в соседний седьмой отсек и перенесли огонь и туда. Горело все. Казалось, что горит сам воздух. В огне погибло тринадцать человек.

Я видел отчет этой лодки за поход. В нем есть специальная таблица, где проставлено содержание кислорода и углекислого газа в каждом отсеке на каждые сутки похода.

Там везде стоит: содержание кислорода – 25, содержание углекислого газа (а теперь внимание) – 0.5.

Вот это фантастика. Такого не бывает. На лодках проекта 675 поступление кислорода в отсеки и удаление из них углекислого газа осуществляется средствами химической регенерации воздуха. Это специальные пластины, и у них есть особенности: двадцать пять процентов по кислороду они способны держать в отсеках только при содержании углекислоты на уровне 0.8, причем только что-то около часа, а потом уверенный рост: 1–1.2 процента.

Но если хочется получить 0.5 по углекислоте, то за это надо платить. В этом случае пластин расходуется больше, а кислородная планка неумолимо ползет вверх.

И тридцать процентов по кислороду в отсеке при углекислоте в полпроцента, особенно в конце похода, – это далеко не предел.

В отчете были указаны неверные цифры. Перерасход пластин химической регенерации и низкий процент по углекислому газу позволили построить график. По этому графику выходило, что каждый день в этом походе в отсеках лодки «К-131» накапливался кислород. И в конце всех концов он перешагнул-таки за тридцать процентов, а потом было и тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь.

Мы же говорили: кислород сначала накапливается, а потом уже, когда кислородом пропитывается буквально все (одежда, люди, смазки, краски, механизмы), достаточно одной только искры, и тогда будет гореть все – даже воздух.

На «К-131» это произошло в конце похода, на «Комсомольце» – на тридцать восьмые сутки.

А я плавал на лодке 667-А проекта, и у нас как раз вечно не хватало кислорода.