Наконец из полуземлянки появился "журавль" - из прорези вывернутой мехом наружу малицы торчал березовый шест с птичьей головой, заканчивавшейся длинным клювом.

Один Жиляй остался в чем был - в красной рубахе и помятом грешневике. Какой-то сердобольный "менкв" в берестяном колпаке сунул ему грубую личину из такой же бересты. Цыган со вздохом надел ее, нахлобучил шляпу. К нему подскочило какое-то существо с огромным горбом и петушиным гребнем, поднесло чашку с мутной жидкостью. Жиляй отрицательно покачал головой. Тогда существо отхлебнуло из чашки и причмокнуло:

- Пить нада! Хорошо будет. Башка веселый будет.

Жиляй с сомнением взял в руки деревянный сосуд, хлебнул. Сморщился. Запустил пальцы в чашку. Поднес к огню бесформенный ослизлый кусок.

- Гриб! - подбадривало существо. - Хорошо!

- Так то ж мухомор! - крикнул Жиляй и плюнул в траву.

- Все пьют! Все башка веселый!

Цыган оглянулся. Возле костра действительно толпились "менквы", "олени", "глухари", "утки" и иные ни на что не похожие твари и, приплясывая на месте, пили из таких же деревянных чаш.

Тогда Жиляй залпом опрокинул в себя мухоморную жижу и с отчаянной бесшабашностью бросил оземь свою многострадальную шляпу...

Караульщик потерянно топтался у входа в капище, не сводя глаз с освещенной костром поляны, где вовсю шло веселье. Гудение струн, сипение свирелей, крики людей и треск углей, скачущие фигуры в причудливых одеяниях, отбрасывающие гигантские тени, - это зловещее действо тревожило сердце одинокого стража, и он то и дело воинственно потряхивал копьем, словно сам собирался пуститься в пляс.

Среди сонма топчущихся и скачущих возле священного кедра уже невозможно было разобрать отдельные фигуры. Только красная рубаха Жиляя мелькала то там, то здесь. Маска сбилась, из-под нее торчала спутанная борода. Цыган откалывал вприсядку, по временам зычно выкрикивая: "Эх, жизнь копейка! Голова - наживное дело!" И снова пропадал в гуще беснующихся...

Когда с краю толпы отделились двое - "журавль" с отчетливо выделяющейся в свете костра деревянной "шеей" и невысокий "менкв", караульщик почтительно отступил в сторону от входа и пропустил обоих участников пляски в капище. Присел на корточки, опершись на копье.

Веселье мало-помалу начинало угасать. В костер давно уже не подбрасывали хворост, и он стал оседать, сгоревшие дрова и ветви рассыпались, угли тлели в траве.

Страж поднял голову - над краем леса едва заметно посветлело, поблекли звезды. Крики и гудение струн слились в монотонный гул, постепенно сходивший на нет. Одна за другой от костра, пошатываясь, брели фигуры в масках, шкурах и колпаках, скрывались в чумах и землянках.

И вдруг караульщика словно подбросило. К нему направлялся "журавль", голова его свесилась набок, клюв уныло колебался, словно подбирая просыпанное зерно.

Страж вскинул копье, загородил вход. Из прорези малицы высунулась седая голова Воюпты. Он с усталой злостью бросил:

- Уйди!

Караульщик отскочил в сторону, с задумчиво-недоуменным выражением уставился на шкуру, закрывавшую дверной проем. И тут же его снова точно в грудь толкнуло - из землянки послышался душераздирающий вопль.

Сбежавшиеся к капищу увидели, как старый шаман, позабыв про усталость, что есть силы колотит журавлиной шеей незадачливого стража, а тот, катаясь у его ног, норовит закрыть голову от ударов клюва.

Когда несколько гостей, одетых кто менквом, кто оленем, кто женщиной, проникли вслед за Воюптой в землянку, они увидели, что у противоположной стены ее навалены связки мехов, мерцают расставленные полукругом лампады.

Старый шаман, не в силах произнести ни слова, только стонал и, исступленно раскачиваясь, показывал на квадратную дыру, вырезанную в углу берестяной крыши.

В высокой траве, росшей вдоль опушки, темнели три бесформенные груды. Но едва по краю леса размеренно прошагала фигура с копьем, две из куч зашевелились, приподнялись над поляной.

Клубок меха прошептал:

- Вроде пронесло. Наляжем, Иван, недалеко до реки.

И распрямился во весь рост. В руке у него была журавлиная "шея" с клювом.

Иван тоже встал и, сдернув с головы колпак менква, сказал:

- Чего мы с собой все это тащим?

- Да впопыхах-то... - С этими словами Алпа отшвырнул "шею" и взялся за край свернутой шкуры, лежавшей рядом с беглецами на траве.

Иван тоже отбросил колпак и взялся за другой конец шкуры.

На берегу реки стояло несколько берестянок. Когда подтащили к ним шкуру, за которой оставался на песке глубокий след, над крайней лодкой поднялось лицо Пилай. Легко выскочив из своего укрытия, девушка столкнула берестянку на воду и бросилась помогать побратимам.

- Ты лучше лодку держи, - сказал Иван и откинул край шкуры.

В предрассветной мгле сокровенно блеснуло тело идола - это была небольшая - в половину человеческого роста - фигура обнаженной женщины с поднятыми руками.

С огромным напряжением подняв Золотую Бабу, Иван и Алпа кое-как дотащили ее до берестянки.

Ряженые, размахивая факелами, как-то развинченно мотаясь во все стороны, мчались вдоль темной полосы, тянувшейся по серой от росы траве.

Жиляй выбежал на берег одним из первых. Крикнул:

- А здесь-то борозду какую пропахали!

Подоспевший Воюпта несколько мгновений не мог заговорить, с трудом переводя дыхание. Все с почтительным страхом смотрели ему в лицо, ожидая приказаний.

- Беда! - наконец прохрипел шаман. - Сушь стоял. Вода совсем мало! Как бы закол не обсох, как бы не убежали...

И быстро оглядев столпившихся вокруг него "менквов", "оленей", "уток", стал распоряжаться. Одному из своих служек велел:

- Десять людей возьми. Бегите Витконайкерас. Качающийся Камень столкните.

Другому показал на лодку:

- Пять людей плывите! Может, перед заколом догоните...

Остальным крикнул:

- Лодки берите! Перешеек побежим! Рущ! Со мной будешь.

Жиляй, с очумелым видом слушавший Воюпту, покорно кивнул и бросился помогать тем, кто взваливал берестянки на плечи.

Лодку несло в "трубе" - река, сжатая отвесными скалами, пенилась и с шумом билась о гранит. Иван и Алпа вовсю работали веслами, а Пилай, сидя на носу, вглядывалась в курящуюся туманом поверхность воды по курсу лодки.

- Ну чего как пришибленные? - прервал молчание Иван. - Все ведь любо-мило вышло.

- Боюсь. Ее боюсь, - повернулась к нему Пилай и украдкой указала на золотую статую.

- А ты пообещай ей подарить чего-нибудь, - с улыбкой посоветовал Иван. - Может, она нам и пособит от Воюпты удрать.

Вскоре Пилай вскрикнула:

- Загорожено! Река загорожена!

Иван даже привстал, чтобы лучше видеть, что делается впереди. Действительно, от одного скалистого берега к другому протянулся высокий забор из бревен.

- Ого! Сажени три будет... - растерянно проговорил Иван. - Во-он почему тебе, Алпа, старики-то толковали, что вверх по реке не даст пройти этот ваш... за народом надзирающий...

- Мирсуснехум, - испуганно подсказала Пилай.

- Во-во. Только, на мои глаза, не его это рук дело.

Закол стремительно приближался. Иван стал поворачивать лодку, чтобы ее навалило на преграду боком. Когда борт ткнулся в обросший илом частокол, он стал перебирать по нему руками, ведя берестянку вдоль бревенчатой стены.

Между тем почти совсем рассвело, и река была видна на всем своем протяжении до первого поворота. Отсюда казалось, что лавина воды катится с холма.

- Назад не выгрести, - обреченно сказал Алпа, проследив за взглядом товарища.

- Сам вижу, - пробормотал Иван. - Думать надо, как вниз пройти... В заколе дырки должны быть - иначе его водой снесло бы... Помогайте!

И с новой силой стал перебирать руками по звеньям городьбы. Но теперь он старался вести лодку на некотором удалении от закола, внимательно вглядываясь в поток за бортом.

- Есть! - Иван кивнул вниз.

В прозрачной воде было хорошо видно, что несколько бревен обрывались недалеко от поверхности.