В голове капитана роились мысли, которые то рассеивались, то набегали вновь, словно послушные ветру летучие облака. Известность смоет дурную славу о нем. Его открытие — неведомая туземка — в клетке колесит по всем столицам Европы. Поражает высокородных господ, переправляя содержимое их кошельков в его собственный. Придворные дамы пищат, словно мыши.

Несколько следующих дней капитан занимался изучением удивительного существа. Стол в его каюте был усыпан записями, измерениями, диаграммами.

— Природа и наследственность наделили ее весьма странным строением тела — интересно, почему?

Измерить челюсть. Изучить конечности. Попытаться понять с помощью линий Анаксимандра, какая трансмутация породила это существо; возможен ли общий прародитель.

— Судно по левому борту, капитан.

— Что за судно?

— Галеон.

— Страна?

— Идет под португальским флагом.

Капитан закончил предложение, которое писал, аккуратно поставил серое гусиное перо на подставку, встал из-за стола и вышел на палубу.

— Ваше мнение? — спросил он Лаговерде.

— Судно велико, — ответил старпом.

— Действительно. Несомненно, добыча будет под стать его размерам.

— Но предприятие рискованное. На борту галеона людей наверняка втрое больше нашего.

— Верно. Но наши люди дорогого стоят. Если мы атакуем, они будут сражаться как львы, а если нет, они угрюмо замкнутся.

— Да, они жаждут крови.

— Сначала нужно подрезать крылья этой громадине, — решил капитан. И обратился к главному бомбардиру: — Жак, срежь ему мачты.

«Воробей» был оснащен девятью бронзовыми орудиями, некоторые из них украшали витиеватые завитки и геральдические щиты с названием корабля. Бомбардиры пользовались системой наведения, разработанной капитаном, и сначала сносили оснастку корабля, после чего стреляли зажигательными боеприпасами в корпус раз сорок из каждого орудия, до тех пор, пока не приходило время брать судно на абордаж.

Все бросились на борт галеона, экипаж которого насчитывал более двухсот человек против их семидесяти. Адское действо разыгралось на палубе.

Капитан невозмутимо рубанул одного из защитников галеона абордажной саблей, в другого выстрелил в упор.

Плясавшим повсюду языкам пламени вторил мрачный хор вскриков и проклятий. Катились отрубленные головы, фонтаны крови били из ран, когда конечности отлетали от тел. В ужасе вытягивались лица, люди летели за борт, где тонули в волнах, других убивали на месте.

Гримаса исказила лицо португальца так, что даже десны обнажились. Размахивающий громадным топором Бычара-Мило отрубил ему левую руку. Дравшемуся поблизости члену экипажа «Воробья» пулей оторвало ухо — и все же ему повезло куда больше, чем старпому галеона, которому минутой позже пуля разорвала череп.

Капитан Никола Бруерович одобрительно кивнул и, посмотрев влево, заметил рядом с собой мадемуазель Дикарку с огромным ножом в залитых кровью руках.

Их взгляды на секунду встретились. Затем наш герой отвернулся и продолжил методично истреблять все живое на борту галеона. Вскоре все было кончено. Палуба стала скользкой от запекшейся крови. Проверили трюмы, в которых оказалось немало чеканного серебра, кошенили и прочих ценностей.

Этой ночью все праздновали победу и оплакивали смерть товарищей — в обоих случаях следовало преображаться в полную противоположность Диогену (бочка в животе лучше живота в бочке), — но капитан в одиночестве заперся в своей каюте. На следующий день команда «Воробья» веселилась, распевала и шутила, занимаясь обычной повседневной работой. Людей радовало то, что теперь рейс оказался прибыльным, но капитан выглядел удрученным, хмурился больше обычного, был угрюм. Едва притронулся к супу в обед, только выпил два кубка кларета.

В капитанской каюте старшего помощника удивило совершенно небывалое обстоятельство. Зеркало, в которое не смотрелись годами, теперь было вычищено до блеска и висело на стене, где некогда находился стол для тригонометрических вычислений.

Самому капитану было не до разговоров: он стирал парик!

Старпом поскреб длинный подбородок и двинулся на камбуз.

Ла Мотт сидел с отрезом голубого шелка на коленях и иглой в руках.

— Что это ты делаешь? — спросил итальянец.

— Шью дамское одеяние.

— Вот как! И для кого же, можно узнать?

— Само собой, для единственной дамы на борту нашего корабля. Приказ капитана. Похоже, что ее травяная юбчонка вышла из моды.

Лаговерде вышел на палубу.

— Кто бы мог подумать, — пробормотал он, глядя, как кроваво-красное солнце садится в волны.

Как бы причудливо ни выглядел их роман, но туземке удалось сделать то, что не довелось совершить прежде ни одной смертной женщине, — растопить лед сердца Бруеровича. Впервые заполнилась светом темная пещера, полная слизняков и пауков. Странно, но факт: самые неистовые страсти вспыхивают между говорящими на разных языках людьми.

Никто из членов экипажа не позволил себе ни шуток, ни смешков. Потому что каждый знал, как одинока жизнь моряка. В зародившемся посреди океана романе была определенная патетика, и никто не комментировал происходящее; губы сковала печать молчания из-за опасения и жалости, быть может, даже страха.

Зачастую бывает сложно сказать, отчего одного человека тянет к другому и почему каждый в определенный период своей жизни непременно влюбляется. Поведение капитана внешне не сильно изменилось. Он по-прежнему был жестким и неулыбчивым, но за закрытыми дверями капитанской каюты становился нежнее.

Именно в это время пираты, закинув в воду рыболовные сети, вытащили из моря странное существо — змея с головой, похожей на головку младенца. Ла Мотт нарезал мясо гада морского кубиками и подал жаренным в масле на ленч.

Последующие недели выдались успешными, полными сражений, огня и предсмертных воплей. Корабль летел мимо конусообразных островов, скользил по волнам, напоминавшим то белых коней, то словно побуревших от пенистой крови, а команда радостно предавалась разбою. За это время они атаковали семь кораблей: два голландских, испанский, французский, два английских и еще один португальский — и обогатились изрядным количеством золота и серебра, кошенили и индиго.

Похоже, туземка принесла им удачу.

Капитан выучил ее стрелять и подарил парочку пистолетов, которые висели на поясе из ярко-синего шелка, повязанного на животе, под странным ртом девушки. Носила она широкие яркие шаровары, жилетку из парчи ярко-зеленого цвета и шляпу, украшенную кисточкой.

Туземка участвовала во всех пиратских набегах, во время которых непременно бывала возбуждена и несла с собой смерть — словно кошмар тех несчастных, на которых напали, — потому что им в самом деле казалось, будто их атаковали монстры с маньяками, какая-то жуткая адская шайка.

Особое удовольствие дикарка находила в предельной жестокости. Как-то раз она запрыгнула на плечи одному мужчине, сжала его шею бедрами и задушила до смерти. В другой раз она зубами вцепилась в ногу человеку. Капитана это не сердило, не раздражало, возможно, даже казалось ему милой шалостью, как зачастую влюбленные называют странности своих возлюбленных.

В дни самых свирепых сражений страсть туземки особенно разгоралась, и Бруерович, сотрясаясь от возбуждения, прижимал трепещущие губы к рукам дикарки, с засохшими частицами человеческой плоти под ногтями.

Темно-серый свет. Нескончаемый, моросящий дождь. Туземка прислонялась к планширу, мечтательный взгляд бродил где-то далеко, а тело словно стремилось впитать влагу, стекавшую по лицу, лепившую мокрую одежду к ее гибкой фигурке.

В дождь она всегда вела себя так: исчезала для мира, растворяясь в природе. Капитан держался на расстоянии и даже будто бы побаивался ее. А потом, глядя в глаза, он видел в них дальние просторы, пальмовые ветви, таинственные, залитые солнцем пляжи, на которых кружили, поклоняясь волнам, туземцы, — загадка, которую отказывался разрешить его аналитический мозг. Мадемуазель Дикарка представляла собой необычайную смесь храбрости и застенчивости, зверского энтузиазма и печали. Она умела не только царапаться и кусаться, но и обнимать нежно. Словно воплощала собой исконную загадочность, ведущую к изначальным дням бесформенной пустоты, поднебесным водам и кипящим камням рождающегося мира.