Сокровище! Наше, и только наше сокровище, прекрасное, великолепное, дивное! Оно лежало под землей в сундуке все это время и терпеливо поджидало нас. Изнемогая от вожделения, с пересохшим горлом, я пересчитала бутылки рома, поблескивавшие из темноты сундука. Команда воззрилась на нас, ожидая разрешения приступить к делу. Мы с Энн и Джеком благосклонно кивнули. Парни откупорили первую бутылку и пустили по кругу. Я наблюдала за ними с завистью, а когда очередь наконец дошла до меня, глотнула рому так жадно, точно лишь этот напиток, лишь он один на свете мог утолить мою жажду.

Джек собрал пустые бутылки, затолкал в них короткие послания, свернутые в трубочки, и по одной побросал все бутылки в море.

История перерезает веревку, соединяющую «тогда» с «теперь», и внушает нам, что прошлое слишком отлично от настоящего и потому нам его понять не дано. У нас отнимают наши истории, чтобы ослабить нас и заставить забыть, что мы боролись всегда. Но ром, благодатный ром, чудодейственный ром, возвращает нам память.

Представьте себе бунт на корабле, когда капитан слетел с катушек и вот-вот положит кого-то, кто вам по душе, может, парня, которого заставил вступить в шайку, — и тогда остальные ребята захватывают власть на корабле. В мире много прекрасного, и мятеж — одна из самых прекрасных вещей в мире.

Нам, конечно, повезло куда больше, чем историческим пиратам. У нас была возможность запастись питьевой водой, витамином С, провизией. Мы с Джеком и Мэри на этом настояли. Прочие сначала никак не могли взять в толк, к чему такая суета, но потом, когда они причастились рома и к ним вернулась память, они вспомнили цингу и тухлое мясо, которое пираты былых времен ели в темных трюмах, чтобы не видеть червей, и вспомнили чуму, которую заносили на корабли крысы, и то, как каждый день из тебя понемножку уходила жизнь от постоянного голода и жажды.

Странная это штука — вдруг обнаружить, какова твоя подлинная планида, удел, назначенный судьбой, или оказаться насильно втянутым в такую историю под давлением остальных, как в нашем случае. Наши друзья-анархисты нуждались в нас, потому мы и приплыли на Золотой остров.

Мы здесь, чтобы найти пиратские решения для пиратских задачек, говаривал Джек, ну что ж, скажу я, определение не хуже любого другого. Мы приручили красноклювых ворон и надрессировали их предупреждать нас о приближении чужих судов. Мы тайком подключились к транскарибскому кабелю и сделали от него пиратскую отводку, чтобы установить связь. Мы по кусочкам составляли программное обеспечение, добиваясь реакции такой же надежной, как наша якорная цепь. Мы готовили все, что только могли поймать, — даже крошечных кальмаров. Мы грызли галеты.

Времени отчаянно не хватало. Я могла кодировать двенадцать часов кряду и лишь чуточку приблизиться к цели. Мы все продвигались медленно, это было как плыть против течения.

Как-то раз я сидела у костра и задумчиво пересыпала песок в пальцах, а сама смотрела на воду. В голове мельтешили цифры, сердце точил страх: никогда, никогда у меня ничего не получится. Шальная запятая способна разрушить многодневный труд. Рядом со мной сидела Мэри. Короткие ее волосы успели отрасти, отчего в ней прибавилось девчачьего, но и свойственной ей потаенной хищности она не утратила. У Мэри всегда такой вид: мол, я, конечно, белая и пушистая, но зубки и коготки у меня наготове. Очень аппетитный вид, так бы и съела. Джек стоял неподалеку, трепался с близнецами — Грогом и Кортиком, но сам все поглядывал искоса в нашу сторону голодными глазами. Я уставилась на него в упор и не отводила взгляда, пока он не покраснел и не отвернулся. Знаю, Джек, что творится у тебя в голове — бродят там грязные мыслишки, — прочитать их легче легкого, все равно что порнокомикс.

Дред вальяжной походочкой двинулся по пляжу к сундуку с нашим сокровищем, склонился над ним, и длиннющие ямайские косицы, от которых и возникло его прозвище, рассыпались по загорелой спине. Он откупорил бутылку рома. Тут же, как по сигналу, подтянулась вся наша команда. И все, как один, изображали, будто, в сущности, им начхать на ром и никто не изводится от мысли, кому же достанется косточка на дне. И все мы притворялись. Мы были одержимы ромом. Осьминог передал по кругу блюдо с вялеными рыбешками.

Плюх, плюх, плюх. Волны разбивались о песок, и каждая следующая подползала ближе предыдущей — начинался прилив. Зрелище это напомнило мне о спирали истории, о том, что все в мире повторяется, но с небольшими разночтениями, и вот они-то и меняют мир.

Рыжий ухватил гитару и забренчал какой-то мотивчик, путаный, обрывочный, — не мелодия, а месиво аккордов. Играя, он жевал кончик своей рыжей бороды. Я глотнула рому и передала бутылку дальше. Косточка досталась Бешеному Кашалоту, и он медленно разжевал ее, глядя в никуда. От рома вся реальность искажается, но косточка выворачивает душу наизнанку и необратимо меняет ее.

Мы откупорили еще одну бутылку. Цинга наделала самокруток из трубочного табака, и воздух наполнился запахом дыма и соли. Джек застучал по своим барабанам-бонго и запел. Песня была без слов — просто завывающая мелодия. Зараза поймала мотив и запела об океанских волнах, о криках чаек, о свободе добиться невозможного. Может, песня была и не шедевр, зато наша, и только наша.

Ром морским молоком наполнил мое горло. Я стояла и раскачивалась в такт песне, набиравшей обороты. Я закружилась вокруг костра, глядя на пляшущие языки пламени, и с каждым движением все заботы и тревоги таяли и таяли, и я уже не думала ни о коде, ни о других хакерских заморочках. Поймав ритм, я завертелась, что твой дервиш в трансе, — попробуй останови, как необоримый вирус в системе. За мной повскакали с песка остальные, и вот уже мы все кружимся в яростной пляске, поминальной пляске по тем, кто погиб молодым и не успел ничего сделать в мире. Мы бранились на чем свет стоит, мы посылали проклятия этому миру. Песня звучала все громче. Мы подпрыгивали так отчаянно, словно старались побороть земное притяжение, и затем бешено топали ногами по песку. Грог плясал лицом к лицу с Цингой, их обветренные, обожженные солнцем физиономии, казалось, излучали какой-то собственный свет, и эти двое все сближались, сближались, пока не повалились наземь, не сплелись и не откатились в темноту, откуда понеслись громкие звериные звуки.

Мэри с разбегу перепрыгнула костер, играя со смертью, — перепрыгнула удачно, но тут же простерла длинные кружевные манжеты, что закрывали пальцы, прямо над огнем, испытывая опасность, упиваясь риском, а когда они загорелись — конечно, они загорелись, — Мэри с радостным визгом воздела руки над головой, будто феникс — огненные крылья, и понеслась к морю. Я помчалась за ней и увидела, как морские волны погасили два пылающих крыла. Мэри обернулась и посмотрела на меня, и лицо ее пылало внутренним огнем. Она засмеялась, засмеялась так, что я тотчас ринулась в воду и вынырнула уже рядом с ней. Джек зашлепал по мелководью к нам, замедлил шаг, глядя, как мы сдираем друг с друга одежду, а потом скользящие, прохладные объятия моря завладели нами троими, и мы закувыркались в волнах, не разбиравших, кто где. И с каждым касанием оба моих любовника твердили: «Это безумие, но это наша судьба».

На следующее утро я проснулась на пляже, с чугунной головой и пересохшим ртом. Остальные валялись по всему пляжу голышом, безвольные, обмякшие, как водоросли. Над головой у меня заметалась птица. Снова и снова надрывное карканье, мелькают черные крылья. Один из наших сторожевых воронов.

Заслонив глаза от низкого утреннего солнца, я всмотрелась в горизонт. Там, вдали, на всех парусах несся корабль. Такой же, как наша «Месть», — будто вынырнувший из былых времен, из глубокой старины, и он мчался прямо к острову. Мчался так, будто спешил к родному берегу. Дело принимает интересный оборот, или я съем свою треуголку и закушу пробкой от рома.