Как только наш ночлежник позавтракал, за дверью раздался скрежет замка, и художник, подхватив банку и пустой пакет, ринулся вниз по лестнице, только чтобы его не застали здесь эти милые люди: он стеснялся, что ему подали милостыню.

К вечеру, после долгих блужданий, замерзший бродяжка присел под каким-то навесом на крыльцо. Дождь все еще шел, идти было некуда. Ни за что художник бы не вернулся к той двери, за которой слышался лай собак и звуки рояля. К своей конуре тоже незачем было идти, отнимут последнее.

Он сидел, закрыв глаза, и ждал, когда его выгонят отсюда (любая крыша кому-то принадлежала).

Действительно, вскоре кто-то толкнул его в плечо.

Бедняк открыл глаза и увидел незнакомого человека, жирного и радостного, который тут же заявил, что является его старым товарищем по художественному училищу, но что теперь уже давно не рисует, так как стал богачом.

Этот человек хорошо знал, как зовут художника.

— Игорь! — рявкнул якобы старый якобы друг, которого этот Игорь вспомнить пока не мог. — Хочешь, я отдам тебе все свое оборудование для живописи? Сам я разучился рисовать, не могу и не хочу, да и неохота пачкаться. А ты, я вижу, материально нуждаешься!

— Оборудование? — переспросил художник. — Краски и кисти?

— Ну да, Игорь, и все остальное!

— Холсты?

— И не только. Пошли со мной.

Художник был рад, что кто-то зовет его куда-то идти, может быть, там будет сухо и тепло, может быть, этот неизвестный старый товарищ даст поесть и (чем черт не шутит) оставит ночевать где-нибудь под крышей?

Взять с меня нечего, думал несчастный, и вдруг это просто какой-нибудь вор, в котором внезапно проснулась совесть и захотелось сделать доброе дело. Доброе дело делать очень приятно! Но откуда ему известно имя, вот вопрос.

Так думал он про себя, сидя перед неизвестным другом, а тот тем временем сказал:

— Так идем?

Однако художнику было неудобно соглашаться вот так, сразу, с первым попавшимся предложением. И он сказал:

— Да я вообще-то не знаю… Я в целом спешу.

— Спешишь? — нетерпеливо воскликнул Старый Товарищ и даже заплясал на месте от возмущения. — Спешишь куда? — заорал он, и из его рта повалил пар, а может, и дым.

— Я очень спешу… Извини, друг… Я не знал…

— Тебе некуда спешить! — радостно воскликнул Старый Товарищ. — Ты что, забыл меня? Я же Извося! Помнишь? Я в школе отнимал еще у тебя деньги!

Художник сразу его узнал, этого жуткого гада Извосю, который, будучи старше на два класса, отбирал у него деньги, карандаши и ластики.

— Тебе некуда спешить! — кричал этот Извося. — Ты же бездомный! Я был в твоей старой квартире и все знаю! Я тебя искал! Адик обманул беднягу, а? — Тут Извося захохотал, и опять изо рта его повалил пар (было очень холодно и сыро). — И под лестницей у тебя уже живут!

— Я спешу… — был ответ.

Пар и туман заволокли лицо Извоси, и оно стало как-то расплываться.

«Ну, — подумал художник, — я от голода схожу с ума».

— Ты, — прокричал Извося уже откуда-то издали, — хорошо, оставайся. Каждый сам себе злобный дурак!

И он растаял в вечерней мгле.

«Это я уже точно сошел с ума», — подумал художник и поднялся, чтобы идти дальше.

И тут он разглядел дом, на крыльце которого сидел. Там не было окон и дверей, в подъезде росло маленькое дерево, а пол давно искрошился.

Наш бродяжка вошел в дом, увидел там в углу старый диван и заснул, наконец-то на мягком.

Утром, правда, его вырвал из сладких снов грохот.

Какой-то механизм виднелся в окне, он рычал и разбивал стену.

И едва ночующий выскочил из дома, как крыша обрушилась.

Художник вздрогнул от холода и пошел прочь.

Однако вскоре его догнал какой-то незнакомый человек и сказал, запыхавшись и пританцовывая от спешки:

— Это ваше?

И протянул ему холст, натянутый на подрамник, со словами:

— Это лежало там, в вашей комнате.

Художник застеснялся сказать «да, это мое» про чужую вещь и пожал плечами:

— Нет, это не моя была комната и не мой холст.

И он пошел дальше, но, пройдя какое-то расстояние, все-таки обернулся.

Под бетонной оградой на земле лежал одинокий белый холст, а около него стоял фанерный чемоданчик — явно складной мольберт для рисования.

Причем ограда уже почти висела над этим богатством, еще минута, и она тоже должна была рухнуть. Художник не выдержал, подбежал, схватил холст и мольберт и отскочил в сторону.

В ту же секунду бетонный забор упал.

Новый владелец холста и мольберта стоял, прижимая к себе чужие сокровища.

Он с детства помнил Извосю, вора и негодяя, из-за которою голодал все школьные годы, и поэтому никогда в жизни не стал бы брать у него ничего — он вообще никогда не брал чужое.

Но тут был особый случай, можно считать, что ему пришлось спасти от уничтожения чьи-то ценные вещи.

Надо было отнести их в какое-то бюро находок.

И художник поволок довольно тяжелый мольберт (скорее всего, в нем лежали кисти и краски). Холст пришлось нести под мышкой.

Но тут путнику встретилась резвая старушка с пухлым смеющимся лицом. Художник спросил ее:

— Вы не знаете, кто жил в этом доме?

— Там жил рисовальщик, он заключил контракт на рисование портрета своего старого товарища, уже выполнил работу, но тут вдруг погиб, а родни не было. И что здесь началось! Понаехало машин! Выставили охрану! Нам, бедным людям, ничего не досталось, все разобрали богачи!

— Возьмите это, — предложил художник и протянул старушке свои сокровища.

— Да ну, — сказала она, — я уже набрала себе в том доме барахла, кисточек, красочек, холста два рулона, за это на базаре никто ломаной копейки не дал. Пришлось так и выкинуть. Никому не нужно. Теперь все художники обходятся без этого. Рисуют пульверизатором, что ли. Даже цветную клизму себе ставят и этим добром льют на холст. А кисточки-шмисточки уже устарели. Мне объясняли.

Какая-то особенно знающая и веселая была та старушка и от веселья приплясывала на месте.

И быстро исчезла за углом.

Тут же художник помчался на любимое место у булочной. Его глазам предстала обычная картина: золотые батоны плыли в руках, в пакетах и сумках из дверей булочной, а вдали сияло бирюзовое небо — почему-то дождь кончился и стало опять тепло, — и громоздились розовые, зеленые и желтые дома, а также стоял маленький храм с серебряной крышей. К булочной, хромая, приближалась старушка в оранжевом халате.

Художник установил мольберт и заработал как фонтан, кисти так и мелькали в его руках, и холст очень быстро засиял, загорелся, прохожие в удивлении останавливались и говорили «хлеб не похож» или «небо не такое», то есть пошли знакомые, привычные дела.

(Он слышал эти слова часто и уже не обращал на них внимания. Кстати, жулик Адик, который как-то подошел к нему на улице, вел себя иначе, он стал неумеренно хвалить едва начатую работу. А ведь каждому приятно, когда находится справедливый судия, настоящий знаток и ценитель твоего труда, и художник пригласил Адика в дом, посмотреть другие работы. Адик опять же восхитился и захотел помочь такому талантливому живописцу с выгодой продать квартиру и купить другую подешевле: так как было ясно, что тут имеются долги, краски стоят дорого, картины никто не покупает. Сам художник, конечно, не смог бы провернуть такую сложную операцию, и в тот же день он дал Адику доверенность на все свое имущество. И чем это кончилось, нам уже известно, владелец продаваемой квартиры вскоре устроился ночевать на лавочке в парке.)

Итак, быстро написав картину у булочной, художник вдруг подумал, что надо зайти к своему адвокату, который вел дело против жулика Адика. Художник помчался прочь, но на ходу оглянулся, прощаясь с любимым местом.

Однако отсюда не было видно ничего — ни церковки, ни булочной, ни домов… Свинцовый туман опустился на знакомый перекресток и накрыл собой все, что только что было нарисовано.

«Надо же, как меняется погода», — рассеянно подумал наш живописец и двинулся вперед.