— Гриша все жалел тебя, это вредно в ее возрасте. Так нельзя же.
Флюра знала, что говорить что-либо Лидочке о соседе нельзя. Она держалась.
— Но Григорий все равно будет у нас в столовой торчать, — сказала Лидка. — Он курсовки достал, питание и лечение, пока что две… А там и третью купит. С женой и дочерью. Вот полюбуешься на него. Как он будет обходиться? Он ни одной ночи у себя не спал, все время со мной. То у нас в комнате, то друга выгонял. Как он в последнюю ночь со мной прощался! Лизал все!
— Да, я стояла под дверью и слышала, как ты на него матом ругалась. Что он ни на что не способен. Вот он и лизал.
— Это сначала.
— Да не сначала…
— Вот я теперь тебя хочу попросить… Катись куда подальше из моей комнаты, — мрачно сказала Лидочка.
— Договорились, — спокойно отвечала Флюра.
— И правильно он не стал с тобой вязаться. Он трахает, как веслом машет. Ему плевать, кто с ним. Он бы тебя всю разорвал!
— Я слышала, как ты его называла импотентом под тентом.
— Да это чтобы завести, дура! От дура!
— Знаешь? Я вообще могу отказаться от путевки, — ответила на это Флюра. — Сегодня же позвоню, пусть высылают мне деньги сюда.
— Ой, да не надо концертов, — поморщилась Лидочка.
— Нет, я так и сделаю. Там первая в очереди стоит Алла Мамедовна. У нее, как ты уже слышала, астма. И вы не имели права ей отказать. Ей действительно нужен юг. Ох она тебе и даст за запертую дверь! У нее, она говорила, каждую ночь приступ. «Скорая» так и ездит. Я позвоню, ей отдадут мои деньги, она мне их привезет. И заселится. И никто — ты это прекрасно знаешь — не захочет жить с больным человеком в номере. А ты будешь обязана!
— Нет, так не пойдет. Это я тебе путевку доставала. Не знаешь через что, дура.
— Через мою постель?
— А как же! Как вспомню, так мороз по коже.
И с удовольствием добавила:
— Под кого только я не ложилась! В твоей квартире!
— Вадим Иваныч, что ли?
— Ну и Вадим в том числе.
— Ох, не завидую я тебе… Ох не завидую… Вадим Иваныч, мразь.
— Я ему это передам, — улыбнулась Лидочка. — Значит, так, не хочешь оказаться на зоне… слушайся меня.
— Испугала.
— Калашников вылетел из института? Следствие идет? Идет. Ему могут дать до семи лет. Бегает на допросы. А ты с ним составляла акт на списание? И ничего не было уничтожено? Ты же поставила свою фамилию, ты подписалась! Что в твоем присутствии это было все разбито! И сколько лет это продолжалось? На сколько десятков тысяч? Тебя не трогали, тот же Асипов, потому что, дура, это я за тебя просила. Тебя даже на допрос не вызывали. А теперь тебя вызовут. Вернешься из лагеря, а квартиры у тебя уже нету! Потому что тебе дадут тоже семь лет! Родителей нет, ничего у тебя нет! Ни детей!
Флюра с бьющимся сердцем молчала.
— Ты знаешь, почему меня все боятся в институте? Почему мне все дают без звука… Мебель я беру в сентябре. Ты, слепая! Все тебе валится с неба. Все я! На похороны тебе дали и две путевки подряд, такого не бывает. Но берегись! Не стой поперек дороги!
— На похороны ты мне дала вдвое меньше, чем выписали. Ты сумму прикрыла бумажкой и за меня ее накорябала. Но я увидела, не бойся, сколько там было.
— Да кому это важно? Ты расписалась, и все. Будешь сидеть в Бутырках! А потом в лагере шесть лет.
— Не мой почерк-то, не мой!
— Докажут, что твой, не беспокойся.
— Так, Лидочка. Ну что ж. Я участвовала в списании только один раз, шесть лет назад. И тогда все было уничтожено, все. Поняла? Я была свидетель. Единственный!
— Врешь.
— Нет. Но вот тебя очень хочет посадить один человек. А Калашников, он дал уже показания, что ты у него брала списанные КУВы. И продавала. На его глазах. Ему уже все равно. Его вот-вот арестуют. Он всех за собой потащит.
— Ты… Ты откуда… Что? Какие кувы?
— Друг моего отца работает в прокуратуре. Ученик его. Вот он тебя и посадит. В Челябинске в трамвае были взрывы. Там использовались КУВы. Опера очень хотят на кого-то повесить эти взрывы… Если номера совпадут… Тех, которые ты загоняла на сторону, и тех, которые были найдены в трамвае…
— Ужас, ты что?! Как фамилия? Фамилия прокурора?
— Не скажу. Я себе не враг.
Лидочка буквально остолбенела. Взрывы?
Флюра все придумывала на ходу. То есть близкие к Калашникову люди знали всю эту бредовую историю с челябинским трамваем, с беднягой Калашом на допросах вели беседы вокруг да около, все на эту тему, кому пошли эти приборы — КУВы, да были ли вы в Челябинске, да кого вы оттуда знаете, и т. д. Друзья поехали в Ленинскую библиотеку и подняли старые челябинские газеты, позвонили в этот далекий город знакомым, связали концы с концами, все поняли. Но Лидочка не была из числа друзей умного и талантливого человека Калашникова. Она была не в курсе.
Никто Флюру этому не учил, искусству фальсификации, наоборот, все всю жизнь требовали искренности — хотя мама (которая врала мужу самозабвенно) и отец (на работе ему тоже приходилось изворачиваться, защищая своих сотрудников) были мастера в данном жанре.
Но, видимо, уже просыпалась, восставала древняя кровь хитроумных, переживших все сибирских татар. Флюра, прабабка.
— Асипов полетит очень скоро, — размеренно, как прорицательница, говорила Флюра. — И тебе не простят ни доносов на Калашникова (она произнесла эту фразу уверенно), ни того, что ты за меня написала сумму материальной помощи… Своим почерком… Это жульничество. Воровство. Не простят ни путевок для меня два года подряд, ни этих курсовок для твоего Гриши и его жены с пуком, когда столько своих за бортом осталось с детьми… Не простят тебе и мебельный гарнитур… А я жить с тобой в одной комнате не буду. Но и из пансионата не уйду. Уезжай ты! К маме на озера. А то бросила помирающую старушку на Катечку. Катечка твоя больных и старых не любит. И ты от нее помощи не дождешься, никогда. Запомни!
— А я тебя давно подозревала, — вдруг очень тихо сказала паучиха. — За звездами она наблюдает. Ты еще почище меня будешь, и очень скоро.
Так оно и вышло. Через два года.
Ёлка с гостями, или Попытка новогодней сказки о царе Салтане
действующие лица
гости:
Таня + Алексей — родители Николы Федорова
Никола Федоров, 3 года
Бабушка Пети
хозяева:
Петя, 4 года
Мама Пети
Отец Пети
Гости и хозяева сидят за столом. Все уже выпили, закусили.
Таня
Никола не хотел рождаться. Я вообще собиралась рожать дома, а акушерка за две недели до родов сказала, что не берется, у вас предлежание плаценты. И схватки начались, ничего не получилось, пришлось ехать в роддом.
Бабушка (живо)
Кесарево? У нас у одного доктора наук тоже было кесарево. Поздновато спохватилась рожать, к сорока трем годам… И я ей говорю…
Таня (настойчиво)
Да. Я просыпаюсь и спрашиваю: «А кто у меня родился?» А она говорит: «Фамилия ваша?», очень строго. Пошла узнала: «У вас мальчик».
Бабушка
И я ей тоже буквально говорю: «У вас будет мальчик!» Живот колом… Как у меня был. Это всегда мальчик. Передайте мне, будьте так любезны, селедочки!
Таня
Я лежу и радуюсь, мальчик.
Бабушка
Я… Селедочки, пожалуйста! Спасибо. Это по моему рецепту, вы знаете. Берется крупная селедка…
Алексей (вмешиваясь)
Он, когда его спрашивают, как его зовут, отвечает: «НИКОЛАФЕДРЫВ».
Бабушка (жуя)
Как, не поняла?
Алексей
Отвечает: «НИКОЛАФЁДРЫВ!» Как-как? «ФЕДЫРЫВ!» Он вообще упертый. Говорю: «Никола, убери игрушки». У него все разбросано. «Убери». Встал и стоит. Говорю: «Я же все соберу в конце концов в мешок и выкину». Стоит. Глаза так опустил. «Ну что, выкидывать?» — «Да». Глаза опущены, сам весь как окаменел от горя.
Таня
Да! От горя!
Готова продолжать.
Алексей (покачав головой, как будто его незаконно прервали на самом важном месте)
Я стал собирать игрушки в пакет, собрал и вынес. Он как стоял, так и остался.
