Одевшись, она очень тихо вышла из комнаты, чтобы никто не услышал.

Алета прошла по коридору к черной лестнице, чтобы не встречаться с дежурившим в холле ла­кеем.

Посмотрев в зеркало, она увидела, что ее лицо сильно побледнело, а в потемневших расширен­ных глазах затаилось страдание.

Девушка чувствовала себя так, словно в ее сердце вонзились сотни стрел.

Она без труда нашла дверь, к которой князь провел ее в день ее прибытия, когда они ходили смотреть конюшни.

К тому времени, как Алета оказалась у коню­шен, солнце уже сияло вовсю, золотя окружаю­щий мир.

Девушка отыскала конюшенного мальчика, де­журившего ночью, и приказала ему оседлать Ньила, того жеребца, на котором она ездила накануне.

Когда жеребец был оседлан, появился еще один грум и спросил, не нужен ли девушке сопровож­дающий.

Алета достаточно знала венгерский, чтобы объяснить, что она поедет недалеко и хочет быть одна.

Она заметила, что грум удивился, но не стал настаивать на своем, как поступил бы Хевиц.

Алета выехала из конюшен на великолепном сером скакуне.

Она заставляла себя не думать ни о чем, кро­ме жеребца, на котором ехала верхом.

– Теперь я позабуду все, кроме тебя, – сказала она Ньилу.

Алета выехала из паддоков и поскакала туда, где находились луга.

Поднимающееся солнце уже разбудило бабо­чек, которые суетились над цветами и, как вчера, легкими облачками поднимались из-под лошади­ных копыт.

Потревоженные приближением всадницы пти­цы вспархивали с места и взлетали в небо.

Ньил был полон сил, и Алета дала ему пол­ную свободу.

Он скакал вперед упругим галопом, и девушка чувствовала себя так, словно летела на птице.

Они скакали и скакали до тех пор, пока Алета не почувствовала, что боль, сжимавшая ее грудь, чуть отпустила.

Солнце светило прямо ей в глаза.

Алета подумала, что красота вокруг – это некое утешение для ее скорбящей души.

Задумавшись, она ехала все дальше и дальше.

Внезапно она увидела впереди двух всадников.

Ей вовсе не понравилось то, что они вскоре окажутся рядом, потому, что на какое-то время ей удалось уйти в мир, где она была совсем одна.

Девушка уже почти решила повернуть назад, но внезапно она заметила во всадниках что-то знакомое.

Внимательно посмотрев в их направлении, Але­та с ужасом поняла, что один из них – барон.

Он ехал на огромном черном жеребце, лучшем во всех его конюшнях.

Грум позади него также сидел на лошади, пре­восходившей по размерам обычную.

Алета больше не сомневалась – это был тот самый человек, которого она вовсе не желала ви­деть.

Она поняла, что барон тоже узнал ее.

Всадники все еще были далеко, но Алета раз­глядела, как один из них хлестнул кнутом жереб­ца и заговорил с грумом, который поскакал вслед за хозяином, держась чуть позади него.

В этот момент интуиция подсказала девушке, что она в опасности.

Она словно услышала приказ барона груму и поняла, что он хочет оказаться по одну сторону от нее, а грум должен скакать по другую.

После этого она окажется в их власти.

Не теряя времени, она заставила Ньила раз­вернуться и поскакала домой.

Только теперь Алета заметила, что уехала го­раздо дальше, чем намеревалась.

Дворец исчез за горизонтом, а то место, где князь повернул, чтобы отвезти их домой другой дорогой, девушка давно уже миновала.

Она пустила лошадь вскачь и через некоторое время обернулась.

Барон был гораздо ближе, чем прежде.

Он пригнулся в седле и скакал почти по-жокейски, изо всех сил стараясь перехватить де­вушку.

Алета поняла, что интуиция не обманула ее.

Одна мысль о том, что с ней будет, если она попадет в руки барона, заставила ее вздрог­нуть.

Мистеру Хейвуду и обитателям дворца пона­добится немало времени, прежде чем они догада­ются, где девушка.

– Помоги мне, Господи… спаси меня! – взмо­лилась девушка, слыша стук копыт у себя за спи­ной.

Ньил летел изо всех сил, но, все же девушка проехала слишком долгий путь.

Алета скакала быстрее, чем когда-либо в жизни.

И все же барон настигал ее.

Стараясь скакать еще быстрее, Алета подума­ла, что скорее умрет, чем попадет в его руки.

Князь Миклош также провел бессонную ночь.

Оставив Алету среди орхидей в оранжерее, он слепо побрел через сад.

Ему хотелось убежать от музыки и смеха.

Он знал, что совершенное им, разобьет ему сердце и будет вечно преследовать его.

Однако князь был воспитан в строгих прави­лах и ясно понимал, как велико его наследие.

Он с детства усвоил мысль о том, что дол­жен посвятить всю свою жизнь тому, чтобы стать таким же прекрасным и храбрым, как его предки.

Когда Миклош был еще ребенком, отец гово­рил ему, что ради этого он с радостью должен идти на любые жертвы.

Он не должен подводить тех, кто был до него, и тех, кто придет потом.

В те годы Миклош не совсем понимал отца, однако повзрослев, он понял, что долг перед се­мьей гораздо важнее всех его личных желаний.

В школе он учился не для себя.

Он должен был стать таким же умным и об­разованным, как его отец, чтобы не подвести се­мью, когда настанет его черед стать князем.

Конечно, в его жизни были женщины.

Едва он повзрослел, они стали преследовать его, пытались соблазнить и старались стать необ­ходимыми ему. Они завладели телом князя и по­казались ему восхитительными.

Однако какая-то часть его сознания подска­зывала, что ни одна из этих женщин не достаточ­но хороша для того положения, которое он мог ей дать.

Мать Миклоша была королевской крови и лю­била своего мужа и семью больше всего на свете.

Для старшего сына она стала образцом, по которому он судил обо всех женщинах, которых мог избрать в жены.

Всем этим женщинам чего-то не хватало.

Миклош знал, что не полюбит ни одну из них так, как полюбил Алету.

С первого мгновения их встречи он понял, что они уже принадлежат друг другу.

Как он и говорил Алете, девушка предстала перед ним в божественном свете.

Когда она приехала во дворец, князь легко читал ее мысли и догадывался о чувствах.

Он знал, что нашел женщину, предназначен­ную ему небесами.

Даже священные узы брака не могли связать их теснее, чем они уже были связаны.

Однако рассудок говорил князю, что женить­ба на женщине, дед которой за деньги работает на герцога Буклингтонского, невозможна.

Миклош был назван в честь того самого пред­ка, который построил дворец.

С тех самых пор Эстергази приглашали к себе в Фертод лучших музыкантов и художников и величайшие умы страны.

Все эти люди, так или иначе, служили семье – да, именно служили.

Франц-Иосиф Гайдн мог быть величайшим музыкантом своего века, но никто даже и помыс­лить не мог о том, чтобы он женился на девушке из Эстергази.

То же самое относилось к художникам, архи­текторам, поэтам и писателям.

Всех их радушно встречали в Фертоде, но толь­ко ради того, чтобы они служили семье Эстерга­зи, каждый по-своему, но при этом не помышляли о том, чтобы войти в семью.

Должно быть, женщины Эстергази были еще более горды и неприступны, чем мужчины.

Князь Миклош прекрасно понимал, что ни одна из них, даже его сестра Мизина, не примет Алету, как равную.

Разве можно рассчитывать на покой и счастье во дворце при подобных обстоятельствах.

Он не мог покинуть дворец: то было его коро­левство.

Князь должен был возглавлять всех, кто но­сил его имя, так же, как это делали его предки.

Они построили королевство в королевстве.

Все они, подумал Миклош, кланялись импера­тору, но втайне считали себя гораздо выше авст­рийца.

Когда, наконец князь Миклош вернулся во дво­рец, музыка уже закончилась, а гости разъехались.

В большинстве окон свет уже погас.

Князь отправился в свою спальню и раздви­нул занавески на окне.

Он чувствовал, что с трудом может дышать, и мечтал о свежем воздухе.