Обойдя все кладбище, он, однако, бригаду землекопов не нашел.

— А их сегодня и не было, — пояснил ему сторож у ворот. — Они в больницу поехали.

— В какую больницу?

— Да к бригадиру ихнему. Машина его сбила, вот они и поехали.

— Какая машина? Где?

— На Ярославском шоссе, где винный, знаешь? Он того… — сторож щелкнул себя пальцем по кадыку. — Совсем хороший был. Ну, его самосвал и того…

Гулов, выставив вперед руку, шагнул прямо на проезжую часть. Только бы успеть… В пяти сантиметрах перед ним с визгом затормозили «Жигули». Не слушая проклятий шофера, Гулов рухнул на переднее сидение, продемонстрировал удостоверение и велел: "В больницу!". Продолжая ворчать, хотя и тоном ниже, что-то насчет "так же нельзя, если уж и вы под колеса будете прыгать…", водитель покорно развернул машину. "Надо было еще вчера, еще вчера…" — тупо сверлила мозг одна мысль. Других мыслей не было.

Приехали. Забыв про «спасибо», Гулов ринулся к больничной двери. И грудь в грудь налетел на какого-то мужчину. Шагнул вправо — тот тоже. Шагнул влево — тот, словно в зеркале, повторил его движение. Гулов поднял глаза, готовый взорваться, — и узнал одного из землекопов…

— Что, легавый, спешишь полюбоваться на свои дела?

— Чего вы мелете?! — Гулов отодвинул его рукой и пошел вперед.

— Не суетись, мусор, — кинул ему в спину землекоп. — Ты к Кириллычу один хрен уже опоздал…

— Умер?! — крутанулся к нему Гулов. — Когда?

— Час назад.

— Как его фамилия?

— Зачем тебе? Мертвого не посадишь.

Гулов присмотрелся к парню. Держался тот на ногах твердо, но глаза были подернуты той пленкой, что свидетельствовала: говоривший был пьян до такой степени, что едва ли соображал, что говорит. Решив не тратить время на бессмысленные объяснения, Гулов зашагал к окошку справок.

"Как странно, — подумал он. — После маминой смерти я не был тут десять лет, а за двое суток побывал уже дважды…"

Борис Кириллович Манзель — таково было имя бригадира землекопов — скончался в девять сорок утра, не приходя в сознание. Удивительно было, что он вообще прожил ночь: больше двух десятков переломов, не считая сотрясения мозга, обрыва почки и пробитого осколком ребра легкого.

В момент наезда он был мертвецки пьян.

Это могла быть случайность. А могла и не быть.

Больше в больнице ему делать было нечего, и Гулов вышел на свежий воздух.

В скверике напротив больницы он заметил кучку мужиков и без труда распознал в них бригаду землекопов. Поколебавшись всего секунду, он направился к ним.

С его приближением разговор в компании резко смолк.

— Чего надо? — вместо приветствия обратился к нему молодой парень, тот, что в прошлый раз советовал Гулову побыть ночь на кладбище. Он, как и тот, что не пускал Гулова в дверь, был пьян. В этой компании вообще, а сегодня в частности, напрасно, видимо, было бы искать трезвого.

— Разговор есть, — сказал Гулов.

— Отговорили. Командира тебе мало?

— Не из-за меня же он… — начал Гулов.

— Из-за нас, что ли? — крикнул парень. — Без тебя все тихо было. А теперь вот… убили. Из-за кого?

— "Почему — убили? — тихо спросил Гулов.

— А потому. Ты у своих ментов спроси.

— Я узнаю, — пообещал Гулов. — Но вы мне скажите: что у вас там ночами творится?

Глаза парня вспыхнули:

— Пошел вон. Наговорились мы с тобой! Хочешь — приходи к нам ночью, если только в штаны не наложишь свои милицейские. А так… Не попадайся больше, по хорошему прошу!

Недолгий, в общем-то, путь от больницы до горотдела Гулов прошел за полтора часа: он брел переулками, засиживался на скамейках, пил воду из каждой колонки… А в горотделе, вместо того, чтобы подняться на свой второй этаж, свернул на первый, к гаишникам.

То, что он услышал, подтвердило худшие его опасения.

Случаем на Ярославском шоссе уже занялась прокуратура: явный и недвусмысленный признак его необычности. Манзель был сбит умышленно — сомневаться в этом не приходилось. Самосвал был угнан от РСУ за четверть часа до случившегося, пока шофер любезничал с диспетчершей. Угонщик был классным водителем: за несколько минут он доехал от РСУ до развилки Ярославского шоссе и Московской улицы, где, по словам очевидцев, остановился, выжидая, видимо, момент. Винный магазин был в сотне метров впереди. Расчет был, в общем-то, прост: самосвала хватятся не так быстро, как легковушки, да и в милицию сообщать не будут торопиться, в отличие от частника. В довершение ГАИ не так обращает внимание на профессионалов на грузовиках, чем на владельцев "Жигулей".

Угонщик дождался, пока Манзель, набрав в магазине портвейна, выйдет на шоссе. Ждать пришлось не очень долго: бригадира в магазине знали и отоваривали без очереди. Грузовик, очевидно, стоял с работающим двигателем, потому что он сорвался с места мгновенно, снес Манзеля и исчез за поворотом. Километром дальше самосвал бросили. Место это было глухое, нежилое: монастырь, заросшая камышом излучина Пырьмы, огороды, безлюдные в пору ранней весны. Затеряться там не составляло труда. Осмотр кабины пока не дал никаких зацепок.

— Может, мальчишки натворили дел? — цеплялся Гулов за соломинку.

— Какие мальчишки! — ответили ему. — Все так грубо скроено, что непонятно, на что вообще шофер надеялся.

И теперь у Гулова больше не оставалось сомнений, что причина смерти Манзеля — его, Гулова, неосторожный разговор с бригадиром. За желание помочь ему тот поплатился жизнью. Кто-то выследил их — кто-то, кого бригадир боялся. И он организовал убийство. Грубое, топорно состряпанное. Так ведут себя только в двух случаях: либо когда очень торопятся, либо когда убеждены в неуловимости и безнаказанности.

Гулов сидел за столом, тупо уставившись на перекидной календарь, на котором он уже несколько дней не переворачивал листки. Ситуация принимала неожиданно крутой оборот. Доложить Горюнову? Но ничего, кроме смутных подозрений, он не мог бы привести в подтверждение того, что все эти события связаны в единую цепь. Ах, у него ощущение! Но Гулов — лишь рядовой сотрудник и всего лишь старший лейтенант. Его ощущения и соображения не идут ни в какое сравнение с ощущениями и соображениями майора Горюнова. А Горюнов видит только то, что доказано, и по-своему он прав. Ибо если он предоставит возможность своим сотрудникам руководствоваться исключительно их буйной интуицией, то они очень быстро доведут горотдел до ручки, а Горюнова — до разжалования.

Он постарался взять себя в руки и еще раз, с самого начала, все спокойно взвесить. Но голова оставалась затянутой каким-то тягучим, обволакивающим туманом, сквозь который даже элементарные мысли продирались с трудом. Зазвонил телефон. Гулов смотрел на него, пока тот не замолчал. После минутной паузы звонки возобновились. Вздохнув, Гулов снял трубку и тут же неожиданно бросил ее на рычаги. Решение созрело только что. Оно пришло внезапно: он отправится на кладбище. Сегодня. Завтра. Послезавтра. Будет ходить туда столько, сколько понадобится, торчать там от заката до рассвета но он разгадает, что там творится. Он все увидит сам. И все станет на свои места.

Мелькнула мысль об оружии. Тут же исчезла: Гулов представил себе, что придется тащиться к Горюнову подписывать рапорт, а перед этим объяснять ему, с чего это следователь Гулов задумал вооружаться, а потом при удаче визировать рапорт у замначальника горотдела подполковника Смыслова… И поскольку никаких убедительных доводов у Гулова не было, он счел за лучшее не привлекать к своей персоне внимание.

Он решил, что отправится на кладбище как только стемнеет. Ничем посторонним сейчас он заниматься не мог. Как-то требовалось убить оставшиеся часы. Мелькнула мысль зайти к кому-нибудь, но Гулов решительно прогнал ее: он физически был не в состоянии вести сейчас светские разговоры, улыбаться, поддакивать и кивать. Домой и вздремнуть? Но он понимал, что не уснет. Оставалось одно: побродить по городу. И Гулов решительно распахнул дверь…

Он приплелся домой на рассвете и, не раздеваясь, упал на кровать. Все впустую! Он просидел на кладбище ночь, и ничего не случилось! Он видел и слышал, как работали землекопы. Видел женщину — не Фокину, — собирающую украдкой на могилах цветы. И это было все, что он видел…