*Освобождение. (Нидерландск.)

Кстати, о телефонных аппаратах Пима ван Риддердейка. Они обретались в его доме целыми стайками и, казалось, размножались с интенсивностью кроликов. Опередив свою эпоху, брат Андерса ввел такую систему телефонной коммуникации, которая позволяет выходящему на связь абоненту наилучшим образом сэкономить свое время. Андерс, имевший несчастье иногда звонить брату, с ужасом вступал в лабиринт, где хотя и не рисковал быть заглоченным Минотавром, но вероятность попадания в объятия Атэ, великой греческой богини безумия, оставалась для него все же немалой. «Если вы звоните по производственному вопросу, наберите один, – безынтонационно отчеканивал и без того абсолютно пресный, механический голос брата; – если по частному, наберите два; все поздравления – три; все приглашения – четыре; все соболезнования – пять; если вы не можете сформулировать цели звонка – наберите ноль. По производственному делу: если вы мой шеф – один; остальные – ноль. По частному делу: если вы моя мать – один; если брат – два; если сестра – три; если сосед Симон – четыре; если сосед Кейс – пять; если знакомая моей жены, Эльза, - шесть; все остальные – ноль. Если моя мать звонит по поводу моего здоровья – один; по поводу своего здоровья – два; по поводу важнейших скидок и бонусов – три; по поводу обсуждения текущих автодорожных штрафов – четыре; по поводу выгодных изменений в страховках – пять; по поводу выгодной смены страховых фирм – шесть; обсуждение ежегодной налоговой декларации – семь; обсуждение программ телевизора – ноль». Ну и так далее.

Но – вернемся к эпизоду вызволения обогащенного техническими навыками гостя из поучительного сантехнического узилища. «Поучительного» – в том смысле, что гости Пима обычно предпочитали умереть, нежели подвергать себя подобным испытаниям, – а потому пили-ели сугубо символически, да и с визитами наведывались до крайней степени редко. Возможно, именно этот бесценный результат и являлся постоянным бессознательным стимулом для вдохновения технического гения, свившего прочное свое гнездо в бережливом * мозгу умельца на все руки. Тем не менее, после такого урока весь состав гостей (куда входила Берта ван Риддердейк, Андерс, жена Андерса, их дети, Криста с мужем – и Эльза, незамужняя приятельница пимовой жены), будучи довольно-таки возбужденным и не зная, чем это возбуждение погасить, иногда даже осмеливался намекнуть на дополнительную чашечку кофе. Что тоже было непросто: для приготовления оной, на пути хозяйки (чья неловкость за мужа стала второй натурой) – на этой опасной тропе – в интимные недра буфета (дополнительный сахар), в холодильник (дополнительные сливки), к кофемолке (дополнительный кофе), к кофеварке (дополнительная газовая энергия) – везде не на жизнь, а на смерть безмолвно вставали кодовые замки и замочки, а код замков и замочков менялся хозяином еженедельно, а блокнот с новыми кодами хранился в кабинете хозяина, а путь в кабинет лежал через водяной лифт, а водяной лифт… Ну и так далее.

* Бережливый. Это выверенное веками слово (речь идёт о коренных жителях, притом в их же окружении) обычно употребляется по-английски, дипломатичными иностранцами, во избежание слов «скаредный», «скупой», «прижимистый» и т. п. (Прим. автора.)

Правда, иногда пожарная команда находилась все еще неподалеку.

И все же, несмотря на описанные перипетии, ровно в девять часов тридцать минут (весной и летом) – или в восемь часов тридцать минут (осенью и зимой), издав звук, схожий с таковым, производимым крылами летучих мышей в кладбищенском склепе, жалюзи обоих окон автоматически задвигались.

Гости снова вздрагивали. Однако уже в следующий миг, приходя в себя, с благодарностью оценивали прогрессивно поданный знак о конце приема.

5.

Встреча Андерса с братом – организованная первым, по предварительной договоренности со вторым, шестью неделями заранее (Пим настаивал именно на таком сроке) состоялась в амстердамском кафе «DeBrug». Андерс дальновидно дал Пиму знать, что платить будет он, включая компенсацию трат на бензин.

«У меня тут возникла одна проблема…» – сказал Андерс и отпил вина.

«О’кей», – сказал Пим и дунул на пену.

«Это касается моей жены…» – сказал некурящий Андерс и закурил.

«О’кей», – сказал Пим и глотнул пива.

«Точнее, жены и меня…» – сказал Андерс, сделал затяжку и закашлялся.

«О’кей», – сказал Пим и глотнул еще пива.

«Как ты знаешь, она ходит в хор…» – сказал Андерс и выдохнул дым.

«О’кей!» – сказал Пим и отмахнулся от дыма.

«Я чувствую, что мы стали чужие…» – сказал Андерс и сделал глоток.

«О’кей», – сказал Пим и допил свою кружку.

«Тут дело – в стене…» – сказал Андерс и сделал затяжку.

«О’кей», – сказал Пим и вытер губы.

«Вот, собственно, все», – сказал Андерс и допил свое вино.

«О’кей!» – сказал Пим и заказал еще кружку.

«Но я не могу так жить», – сказал Андерс и погасил сигарету.

«О’кей!» – сказал Пим и поторопил обера * .

*Официанта. (Нидерландск.)

«Я стараюсь что-либо изменить…» – сказал Андерс и взял спички.

«О’кей!» – сказал Пим и дунул на пену.

«Пока не получается…» – сказал Андерс и закурил.

«О’кей!» – сказал Пим и сделал пару глотков.

«Но я надеюсь…» – сказал Андерс и выдохнул дым.

«О’кей!» – сказал Пим и отвернулся от дыма.

«Я вижу, ты спешишь», – сказал Андерс и сделал затяжку.

«О’кей!» – сказал Пим и допил второе пиво.

«До свидания!» – сказал Андерс и стряхнул пепел.

«О’кей!» – сказал Пим и потрепал его по плечу.

«Спасибо, брат», – сказал Андерс и слегка ссутулился.

«О’кей!» – обернувшись на ходу, сказал Пим – и белозубо улыбнулся.

Был самый конец летнего вечера. Андерс смотрел на закрытые черные зонты от солнца, paraplu’s, торчавшие возле греческого ресторана. Издали они выглядели, как вытянутые вверх, стоявшие словно бы на ходулях, кладбищенские статуи. Или даже так: дидактически-жуткие, беспощадные, словно иезуиты, укутанные в складки своих черных плащей, одноногие птицы погоста. Особенно зловещие сейчас – в длинных закатных лучах, похожих на ручьи крови. Все это – на крошечной, словно театральной, абсолютно пустой, средневековой площади…

6.

Андерс шел к сестре берегом Oostsingel, одного из каналов Дельфта. Стоял сероватый, теплый, вареный какой-то день… Августовский канал напоминал своим цветом застарелый огуречный рассол… Казалось, сейчас, как ни в чем ни бывало, проплывет мимо парочка мятых, словно разношенных огурцов…

Йохан, как всегда, сидел перед телевизором, словно баобаб перед озерцом – объемистое туповатое растение, которое здесь родилось, бессмысленно набухло избыточным соком, здесь и засохнет. На легком журнальном столике перед Йоханом стояла батарея пустых пивных бутылок; в последней еще лопалась ленивая крупнопузырчатая пена. Новая бутылка, только что початая, торчала навытяжку, зажатая меж его жирных чресел, словно бы пародируя боеготовность Йоханова фаллоса (то есть, словно бы насмешничая, ибо в реальности, если судить по давно угасшим глазам Кристы, дело обстояло прямо противоположным образом).

…«Хорошо, Анди! Она – в хор, а ты – на футбол», – вполне предсказуемо откликнулась Криста.

(В глубине души она, как это бывает у множества женщин, недолюбливала жен своих братьев. Особенно, конечно, жену Андерса. Слишком красива. Слишком горда. Подумаешь тоже, королева! Деревенская ведьма она – и никто больше… Хотя, увы, и не меньше: она, братца-то, onderdeduimhoudt.*

*Дословно: под большим пальцем. (Нидерландск.) Поговорка, тождественная русской: он у неё под каблуком. (Прим. автора.)

«Я не люблю футбол», – тихо отозвался Андерс.

«Ну, я не знаю, в бассейн… Или на велосипеде покатайся… Или там, ну… сам понимаешь. В общем – она для себя приятное, и ты для себя приятное».

«Но дело ведь не в этом – приятное, неприятное…»

«Да если бы Йохан хоть куда-нибудь, хоть разочек в неделю уходил, – не слушала Криста, – господи, какое облегчение! И потом: сколько свободного времени открылось бы тогда… Да я бы… Да я бы… Это же счастье, счастье…»