Октябрьская грязь со злорадным чваканьем приняла меня в свои ледяные объятья. Я лежал в ледяной жиже и ужасался: зачем мне, сугубо городскому и абсолютно цивилизованному человеку, понадобилось в эту гнуснейшую осеннюю погоду тащиться далеко за город, на чужую дачу?! Чтобы какой-то маньяк пристрелил меня, и я лежал бы, голый и грязный, под октябрьским дождем, переходящим в снег, дожидаясь отправки в районный морг?!

Нет, не хочу!!!

Я осторожно приподнял голову и убедился, что опасность миновала: поджигатель явно не собирался убивать меня и Артема, он лишь обеспечивал свой отход – во всяком случае, его уже не было видно. Дом полыхал, как огромный жертвенный костер. Свою задачу негодяй выполнил вполне успешно.

Артем тоже понял, что угроза миновала: он выскочил из-за кучи ботвы и устремился к дому. Я не успел даже крикнуть ему вслед что-нибудь типа: «Не делай глупостей!» Он уже скрылся в задымленном проеме двери на веранду. Он с ума сошел?!

Я вскочил и рысью помчался к дому. Я уже не обращал внимания на холод и боль в исколотых обломками сухого бурьяна ступнях, а соображал: как мне вытащить из дома Артема? Похоже, скоро рухнут балки, лезть в дом очень опасно. И дымины там – не продохнуть! Но… бросить Артема в пылающем доме?! Нельзя. Что же делать?!

К моему огромному облегчению, Артем выскочил из объятого пламенем дома, когда я еще не успел добежать до веранды. На его голове тлел войлочный колпак в виде шлема викинга; рога шлема дымились, подобно фитилям мушкетов, но на самом Артеме видимых повреждений не наблюдалось. В руках он тащил то, что не должно было сгореть ни при каких обстоятельствах: сумку с водкой, коньяком и пивом.

– Держи, Слава! – прокричал он, сунув мне сумку. – Хорошо, что мы поставили ее на веранду охладиться, а то бы…… А мобилы погорели, не смог спасти! Ладно, побегу к соседям: ментов и пожарных вызывать. Слышь, мужик?! Ментов и пожарных вызывай, срочно!

Последние его слова адресовались охраннику коттеджа напротив, который вышел за пределы охраняемой территории, чтобы поглазеть на пожар. Охранник отреагировал вяло: то ли он по жизни был флегматиком, то ли его привел в замешательство вид двух голых мужиков, босиком месивших октябрьскую грязь возле пылающего дома.

– Вот козел! Стоит столбом! – Артем припустил в сторону охранника.

Я не составил ему компании: после ледяной грязевой ванны у меня зуб на зуб не попадал, и я помчался в сторону бани. Сумку, разумеется, я не забыл. Содержимое сумки в сложившихся обстоятельствах являлось для нас безусловной ценностью.

Я смыл грязь горячей водой, но все равно не согрелся: меня продолжал бить озноб. Потому пришлось для профилактики воспаления легких – исключительно для профилактики! – махнуть залпом стакан водки. Зажевывая огненную жидкость соленым огурчиком, я принялся лихорадочно одеваться. В армии во время «ночных полетов в казарме» на одевание под суровым взором сержанта у меня уходило около сорока пяти секунд. Сейчас ушло, наверное, не меньше трех минут.

Выскочив наружу, я услышал тяжелые удары по железу, доносившиеся от дома через дорогу. Помчавшись в том направлении, я увидел нечто вроде фрагмента шоу «голые и смешные»: Артем, чью единственную одежду составляла войлочная шапка, ожесточенно бил в ворота особняка обрезком здоровенной трубы, не забывая изощренно материться при этом.

Я попытался его унять:

– Ты с ума сошел?! Оденься, простудишься!

– Нет! – решительно отпихнул меня Артем. – Пусть эта сука поганая вызовет пожарных!

И он снова с остервенением заколотил в ворота. Он явно не отдавал себе отчета в происходящем. Я в отчаянии стоял рядом и лихорадочно размышлял, что предпринять. Опасаясь за здоровье Артема, я сбегал в баню, принес бутылку водки и заставил Артема выпить стакан в паузе между ударами в ворота.

И тут появились пожарные и милиция.

От пожарных толку было мало. А точнее, вообще никакого: дача Артема уже представляла собой декорацию к сцене «Горящая Москва» из знаменитого фильма Сергея Бондарчука. Для очистки совести пожарные полили из брандспойта соседский сарай, да и то все это быстро пресек сосед, кинувшийся на пожарных с матюками и огородной тяпкой: в сарае у него хранилась китайская мануфактура.

А вот милиционеры действовали энергично. Для начала они уложили нас с Артемом носами в грязь, отобрали трубу и недопитую бутылку водки. Тут же появился охранник особняка, красочно описавший, как два пьяных педераста подожгли дом и отплясывали вокруг него свои извращенческие пляски, а потом кинулись поджигать особняк, который он, охранник, мужественно отстоял, с риском для собственной жизни и здоровья. Для придания убедительности своим словам охранник периодически пинал валявшуюся на дороге злополучную трубу и восклицал: «Прикинь! Ведь охреначили бы этой штукой, так мало бы не показалось!»

Милиционеры понимающе кивали и осуждающе посматривали на нас с Артемом. В охраннике, несмотря на специфику его профессии и личную озлобленность против нас, все-таки остались некие крохи доброты: он принес Артему тряпье, оставшееся от молдавских строителей. Набор тряпья включал в себя донельзя заношенное пальто без пуговиц и дырявые сапоги. Замерзший Артем без возражений облачился в пожертвованное имущество. Пальто на голое тело в сочетании с войлочным норманнским шлемом производили весьма комичное впечатление: не то попавший в плен викинг, не то пойманный в парке эксгибиционист.

Наш вид плюс ополовиненная бутылка водки отнюдь не свидетельствовали в нашу пользу. Поэтому уже через сорок минут мы сидели в камере ближайшего отделения милиции.

О пережитом мне не хочется вспоминать. Скажу лишь, что, когда утром следующего дня за нами явился адвокат Артема, я был готов чистить ему ботинки собственными усами и гладить шнурки.

С активной помощью адвоката нам с Артемом все-таки удалось убедить стражей порядка, что мы, скорее, пострадавшая сторона, нежели правонарушители, и к вечеру я наконец оказался дома.

– Лучше бы они нас в вытрезвитель сразу отправили, – мрачно сказал я Артему, тоскливо оглядывая перемазанную в грязи одежду. – Там хоть душ принять можно.

– В другой раз, братан, ладно? – с сарказмом отозвался Артем. – На вытрезвитель сегодня у меня уже сил нет!

Дома меня встретила жена. Несколько мгновений она ошеломленно изучала мой непрезентабельный вид, затем, наконец, обрела дар речи.

– Ты вроде бы в баню ездил? – зловещим тоном осведомилась она. Мне оставалось лишь сокрушенно вздохнуть.

– Погоди, сейчас догадаюсь, – наморщила лоб жена. – У вас с Артемом закончилась водка, и вы ночью, через лес, отправились в ближайший магазин. Магазин оказался закрыт, и вы его решили открыть сами. Тут вас и повязали менты. Так?

– Ну, почему же сразу менты? – попробовал возразить я.

– Потому что, если бы вас не повязали, ты бы не пришел домой трезвый! – пояснила жена.

Логично, черт возьми!

– А если не так, то откуда же ты явился домой в таком виде? – продолжала допытываться жена.

– Из милиции, – признался я.

– Ага! Наконец-то раскололся! – торжествующе воскликнула супруга. – Тебя освободили под подписку о невыезде? Допился все-таки! Я так и знала, что Артем доведет тебя до цугундера! Теперь свои детективы на зоне писать будешь. Решил приблизиться к месту обитания своих персонажей?

Этого я уже не мог стерпеть – затронута профессиональная честь! – и решился продолжить дискуссию.

Впрочем, дальнейшее содержание нашей беседы не имеет отношения к повествованию, и потому я его опускаю.

Через пару недель меня вызвал следователь РОВД, того самого, затерянного на наших бескрайних просторах района, на территории которого располагалась злополучная дача Артема. В провинциальный городок я добирался своим ходом, на электричке.

Дорога оставила не самые приятные воспоминания. Когда я, уставший и злой, выбрался на привокзальную площадь, то местные аборигены разъяснили мне, что до здания РОВД надо добираться на автобусе, а пешком – хрен дойдешь. Торча на пронизывающем ноябрьском ветру в руинах того, что когда-то задумывалось как автобусная остановка, я мрачно размышлял об извилистых путях судьбы, непостижимым образом соединивших меня и этот проклятый городишко. Мысленно я называл его не иначе как Мухосранск. В современном русском языке это слово обозначает то же самое место, которое во времена Пушкина именовали Тьмутаракань. Даже теперь я не могу вспомнить его родное название, так что буду в дальнейшем именовать его именно Мухосранском.