Он уселся на кровать и снова всмотрелся в ночную тьму. Жара принуждала оставлять окно открытым, и он прикинул, что достаточно сделать два шага — и автомат окажется у него в руках. Но даже так он не чувствовал себя в безопасности. Поэтому он сходил за револьвером и положил его на ночной столик с той стороны кровати, где обычно спал. Прежде чем это сделать, он принюхался к черной ткани, но ее первоначальный женский аромат уже был перебит сугубо мужским запахом смазки и пороха. И все же эта тряпка по-прежнему служила чудесным воспоминанием о лучших временах.

Он опустил голову на подушку, и его глаза уперлись в старый любимый карабин «манлихер», высовывающийся из-за громадной головы африканского буйвола, убитого на просторах Серенгети во время первого сафари в 1934 году. У него сразу отлегло от сердца и по телу разлилась приятная теплота, когда он перевел взгляд на великолепную голову зверя, преследуя которого открыл для себя парализующую силу страха и убедился в спасительной способности поверить в легкость смерти, о чем впоследствии написал в «Недолгом счастье Фрэнсиса Макомбера». Убивать, рискуя умереть, — вот один из уроков, без которых не может обойтись мужчина, подумал он и пожалел, что эта фраза, наконец-то четко им сформулированная, не вошла ни в один из его рассказов об охоте, смерти и войне.

С этой по-настоящему удачной и прекрасной фразой в уме и не менее прекрасным образом африканского буйвола перед глазами он принялся за чтение, чтобы уснуть. На днях он начал листать бессмысленную и нелепую повесть некоего Дж. Д. Сэлинджера, чья единственная заслуга в жизни состояла в том, что он вернулся наполовину свихнувшимся из французской кампании, в которой участвовал в звании пехотного сержанта. В повести рассказывалось о злоключениях дерзкого и нахального подростка, решившего сбежать из родительского дома, подобно герою Марка Твена, только перенесенному в современный город на Севере; мальчишка начинает открывать для себя мир, но воспринимает его сквозь кривое зеркало своей безалаберности. Его история была более чем предсказуемой, лишенной мужественности и величия, которых старый писатель требовал от литературы, и если он продолжал читать повесть, то только для того, чтобы обнаружить те загадочные ключи, что превратили эту абсурдную книгу в бестселлер, а ее автора — в новое светило американской прозы. Совсем мы свихнулись, проговорил он, но без особого чувства.

Он не помнил, как закрыл глаза и уснул с книгой на груди и очками на носу. Это не был глубокий сон, лучик сознания все еще брезжил в мозгу, словно ночник, который он так и не выключил. Он блуждал по этому зыбкому пространству между сном и бодрствованием, как вдруг ему почудилось, что он слышит далекий, но настойчивый лай Черного Пса. Он с трудом открыл глаза и вместо головы африканского буйвола увидел перед собой смутный силуэт разглядывавшего его человека.

Это лицо было ему хорошо знакомо: слишком часто созерцал он его, чтобы не заметить торжествующего и одновременно лукавого выражения в глазах, один из которых, правый, подозрительно сместился к носу.

— Стало быть, у тебя хорошие новости, — сказал Конде голосом человека, готового к чуду, и зашагал рядом с лейтенантом Мануэлем Паласиосом.

— Откуда ты знаешь?

— А ты погляди на себя в зеркало. — Конде остановился под пальмами, образовывавшими небольшую ротонду напротив дома, и обернулся к Маноло.

— По-моему, покойничка можно уже снова хоронить, — объявил лейтенант, засовывая руку в карман. — Взгляни.

На его ладони лежал кусочек свинца. Он хранил следы земли в местах насечки и был тоскливого темно-серого цвета.

— Земля продолжает рожать. Мы нашли ее утром.

— Всего одну? Разве в него не два раза стреляли?

— Возможно, вторая прошла навылет и приземлилась бог знает где…

— Не исключено. Уже определили, из какого оружия выпущена эта пуля?

— Точно пока не знаю, но капрал Флейтес уверяет, что стреляли из автомата Томпсона. Понимаешь, он вообще-то у нас эксперт по баллистике, это за пьянку его сюда направили.

— Так он и по пьяному делу эксперт, не только по баллистике?

Маноло едва заметно улыбнулся.

— А у Хемингуэя был именно такой автомат. Тенорио говорит, что он стрелял из него в акул на рыбалке. Но это еще не главное: мы проверили инвентарные списки и выяснили, что «томпсон» не числится ни среди оружия, оставленного в усадьбе, ни среди вещей, увезенных вдовой после самоубийства Хемингуэя. Правда, даме и без того пришлось тяжело: она вывезла все ценные картины…

— А ты что хотел, чтобы она и их подарила? Она и так оставила дом, катер и все это барахло, что находится внутри.

— Что же, она и автомат увезла?

— Надо проверить, но где-то я этот «томпсон» видел. Так что земля его не поглотила.

— Слушай, а это идея: возможно, автомат тоже закопали.

— Когда хотят избавиться от оружия, его не закапывают. Его бросают в море. Особенно когда есть катер…

— Наш Конде, как всегда, самый умный, — ехидно заметил Маноло. — Вот только уже ни хрена не важно, куда подевался автомат, и вообще, я полагаю, тебе придется приберечь свои знаменитые предчувствия до лучших времен. Слушай внимательно: в особых архивах полиции мы обнаружили дело об исчезновении агента ФБР, пропавшего на Кубе в октябре 1958 года. Этот агент, некий Джон Керк, был назначен в американское посольство в Гаване и занимался здесь чисто рутинной работой, ничего существенного. По крайней мере, так заверили его боссы, когда он исчез, и, вероятно, это правда, поскольку ему было уже под шестьдесят и к тому же он был хромой. Так вот, больше о нем ничего не известно, потому что вскоре произошла революция и никто не стал продолжать поиски.

— А этот хромой Джон Керк исчез случайно не второго октября?

Конде умел нанести неожиданный удар и теперь не без злорадства наслаждался результатом. Полицейская самоуверенность его бывшего подчиненного вмиг улетучилась: Маноло пораженно уставился на Конде, и его правый глаз снова начал косить.

— Ну ты и ловкач!

— А все потому, что от тебя никакого толку, — с довольной усмешкой проговорил Конде. — Послушай, Маноло, сделай доброе дело, а я за это расскажу тебе еще более интересные вещи: позови директора, мне опять нужно кое-что посмотреть в доме. Но только скажи ему, что я ставлю одно условие: он не должен говорить, пока мы его не спросим.

Маноло восхищенным взглядом проводил Конде, а тот поднялся по ступенькам на бетонную площадку и, повернувшись спиной к дому, стал разглядывать сад, и в первую очередь место, где были найдены останки убитого, автоматная пуля, жетон ФБР и где закрутилась история, постепенно достигшая опасного накала.

Лейтенант вернулся в сопровождении директора, которому, видимо, сообщил о требовании Конде, потому что Хуан Тенорио то и дело бросал недовольные взгляды на того, кто почему-то всем здесь распоряжался, хотя, по сведениям директора, не был никаким начальством.

— Где точно располагался загон для бойцовых петухов? — спросил Конде, и директор не задумываясь ответил:

— На том самом месте, где обнаружили скелет.

— А почему вы об этом не сказали?

— Ну… — замялся Тенорио, сразу растеряв свою уверенность. — Как-то не сообразил…

— Нужно быть более сообразительным, товарищ, — назидательным тоном произнес Конде, по-своему применив хемингуэевскую методу — сначала вскрыть прегрешения своих подручных, а потом простить их. — Ладно, это уже не важно. Давайте теперь войдем внутрь.

Директор заспешил было к дому, но застыл на месте, услышав новый вопрос Конде:

— А кстати, Тенорио, коли уж речь зашла о сообразительности… Какая у вас вторая фамилия?

Мулат медленно обернулся, огорошенный неожиданным выпадом Конде.

— Вильяррой… — пробормотал он.

— Внук Рауля Вильярроя, бывшего доверенным лицом Хемингуэя. Об этом вы тоже умолчали. Почему, Тенорио?

— Потому что никто меня об этом не спрашивал, — огрызнулся тот и снова зашагал к дому. Подойдя к двери, он отпер ее.