Печатать я начал одним пальцем, чувствуя себя, как душевнобольной на трудотерапии. Меня распирала идиотская радость бытия. Сам собой поменялся режим – стал вставать в семь утра, как на работу, хотя нигде так и не работал. Навык окреп. Как и всякого новообращенного, меня подстерегали искушения. Во-первых, то и дело что-то искушало заглянуть в машинку и узнать, как она работает. Во-вторых, я чуть было не попался на крючок ложного пути познания – купил учебник по машинописи, начал сам себя обучать печатать вслепую, но через несколько дней впал в депрессию и вернулся к уже достигнутому, к печатанью одним пальцем. На этом пальце скоро вскочила, будто прыщ, самая что ни есть настоящая мозоль. Ее я горделиво показывал сестрице, которая не верила в мой талант и науськивала маму отправить меня слесарем на завод. Чтобы этого не случилось, нужно было скорее переходить на два пальца. Воображение уже несло в неведомые дали, так что тащиться за ним наподобие муравьишки со сломанной лапкой, тыча одним пальцем в клавиши, стало тем более тягостно.

Страх попасть слесарем на завод гнал и гнал, катаясь ведьмочкой на моем горбу. Всего за месяц я сочинил несколько рассказов. Отпечатал с десяток экземпляров. Пошел в районную библиотеку и обзавелся адресами всех литературных журналов, найденных на ее полках. Пошел на почту, разослал заказными письмами во все концы Советского Союза. В Москву, Минск, Киев, Тбилиси, Алма-Ату… Месяцы ожидания превратились в пытку. Начали приходить вежливые отказы. «Ваша рукопись рассмотрена, но, к сожалению, не может быть опубликованной в нашем журнале». Но через год я вдруг получил почтовым переводом свой первый гонорар. Отдал долги. Влюбился. На остаток гонорара мы основали семью. Основал семью – а гонорар истратился. Но подвалило счастье – рассказы взяли в сборник молодых авторов. Заплатили гонорар, полторы тысячи рублей! А за тем счастьицем уж прыгнула мерзкая жаба, чавкнула, проглотила старые деньги – выплюнула новые, и тысячи мои превратились в ничто, в промокашку. Как было жить? Попугая, австралийскую нимфу – собственность жены, ну и как бы приданое – сменяли на Птичьем рынке на двух кролей с той мыслью, что будет у нас в это трудное время пища, будет мясо. Ведь жить-то как? Скрещивал я их, скрещивал, а тут заглянул по нашу душу сосед Ворлохов, пузатенький, похожий на попа себе на уме мужичок, которого замучила вонь с нашего балкона, – поглядел, говорит: да это ж у тебя две самки, кого ты скрещиваешь, писатель тоже мне, ты же двух баб скрещиваешь! А тут еще я услышал по радио, как, рассуждая о будущем русской литературы, кто-то вдруг заявил с чувством собственного достоинства: «Она умерла».

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru