Первый урок прошел для нашего героя довольно счастливо, зато последующие обходились ему не так дешево. Причина этому была та, что учил Яшу сам отец и время уроков было после обеда (поутру Зверобоев был у должности, а вечером занимался работой дома). Иван Иванович возвращался из присутствия обыкновенно усталый и голодный и нимало не медля выпивал водочки и потом с необыкновенным аппетитом принимался обедать. За обедом он выпивал довольно водочки, и после обеда ему необходимо было соснуть немножко, а тут Яшка подвертывался с азбукой, ну за это и платился он, вымещалось на нем все - и усталость, и дремота, и выпитая водка.

Упал духом наш Яша. Поутру другие мальчики играют на улице, а его мать посадит за книгу, а сама уйдет хозяйством заниматься. Учись не учись, а с места встать не смей. Твердит Яша азы да поглядывает в окошечко. Опротивела ему наука пуще бог знает чего.

Наконец Яша выучил азбуку всю от доски до доски. А эта азбука была следующего содержания: сначала буквы а склады, потом необходимые для жизни правила, как то: будь благочестив, уповай на бога и прочее, после этого четыре стихии, семь смертных грехов и в заключение - помни последняя твоя: смерть, суд и геенну огненную. Эта азбука за Москвой-рекой в большом употреблении. И Яша выучил эту азбуку наизусть по порядку и в разбивку.

Требовалось дальнейшее усовершенствование. А средств к этому не предвиделось. Отец не знал, чему учить его после азбуки, да уж ему и надоело, правду сказать. Отдохнул было наш Яша немножко. Но вдруг, на беду его, судьба загнала к ним в дом семинариста, дальнего родственника отца его X. X. Рисположенский, окончив курс, пришел к ним погостить до приискания места. Семинариста приняли с распростертыми объятиями. Привели Яшу.

- Вот, батюшка, поучи у меня дурака-то, - сказал Y. Y. - Ну, теперь, Яшка, держи ухо востро. Я, брат, тебе заранее говорю: ты уж лучше учись охотой, а то ведь я заставлю учиться, я, брат, сам был лентяй большой; меня колотили, колотили, да так и отступились, а уж от тебя-то я не отступлюсь, ты будешь лениться, а я тебя сечь. От нас прежде ученья-то не спрашивали, так меня, брат, посекли, посекли да махнули рукой, а теперь, брат, от вас науки спрашивают, так я тебя хоть по два раза в день буду сечь, а уж выучу.

- Хотя корни учения горьки, но плоды оного сладки, - сказал семинарист.

Яша заплакал. Отец:

- Что ты, дурак, плачешь, будешь хорошо учиться, так коллежским асессором сделают.

Началось новое ученье; Яша с испугу учился очень хорошо; он имел от природы большое дарование, а именно смекательность, но он был боек и проворен в ответах, а это ужасно беспокоило семинариста, ему казалось это каким-то пороком, который хуже лености; в голове его наука и трепет были понятия неразрывные. Думал, думал семинарист, отчего это ребенок отвечает весело и быстро на вопросы его, а не сложа на груди руки и с подобающим смирением; это очень беспокоило его. Наконец семинарист вспомнил, что по неопытности своей во учительском ремесле он пропустил один очень важный предмет в образовании. Он ударил себя рукой по лбу и пошел к отцу Яши. Тот лежал на диване; семинарист, ходя по комнате из угла в угол и заложивши руки назад, начал приступ к своей речи (он ничего не начинал без приступа). После приступа, в котором главною темой было то, что хотя корни учения горьки, но плоды оного сладки, семинарист высказал свою мысль, что Яшу не худо сечь по субботам, собственно для того, чтобы Яша боялся и понимал, что наука есть дело важное, а не забава. Отец сказал:

- Мне какое дело, как хотите, так и делайте, вы лучше знаете.

И начали Яшу сечь по субботам. Для семинариста было очень весело разыгрывать роль учителя, когда он сам был до двадцати пяти лет подобострастным учеником, а для Максимки, которого самого секли в приходском училище каждую субботу, приятно было исправлять должность екзекутора. Каково-то было Яше. Заступилась было за него мать; но ее легко было убедить, что если и бьют ее Яшу, то это делается для его же счастия, что корни учения горьки, а плоды оного сладки, что за битого двух небитых дают, и она скрепя свое материнское сердце позволила учить Яшу грамматике той же мучительной методой, какой медведей плясать учат. Восстала было нянька Яши, Домна, но и ту скоро убедил Максимка тем, что и генеральских детей секут, когда учат. Бедный Яша только и вздохнет, бывало, когда вырвется в воскресенье погулять на улицу. Да и тут наука ревнивым оком следила за его весельем. Заиграется ли он очень, тут заворчит на него нянька: "Хоть бы тебя за книгу пригодили хорошенько".

Можете себе представить, как опротивела ему наука, которая только что еще начиналась для него. К счастью его, семинарист нашел себе место и поступил куда-то в дьяконы, а его отдали в учебное заведение. Здесь бы следовало описать это заведение, но так как оно было не за Москвой-рекой, то и не подлежит нашему рассказу, и скажем об нем столько, сколько оно имело влияния на Яшу. Здесь предстали ему науки в той дикой педантической методе, которая пугает свежий ум, в том мертвом и холодном образе, который отталкивает молодое сердце, открытое для всего живого. Душа юношеская открыта, как благоухающая чашечка цветка, она ждет, она жаждет оплодотворения, а кругом ее сухая атмосфера капризной, бестолковой схоластики; душа, как цветок, ждет влаги небесной, чтобы жить и благоухать, а схоластик норовит оторвать ее от питающего стебля и высушить искусственно между листами фолианта.

В юношеские года впечатления очень сильны и часто на всю жизнь оставляют следы на душе, а как болезненно и тяжело впечатление науки. После неприятной встречи с наукою в молодости человек едва ли захочет встретиться с ней в другой раз. Обыкновенно бойкие дети более всего привязываются к математике, это говорит не столько в пользу математики, сколько в пользу ее преподавания, потому что сущность математики допускает менее схоластики и наука сама себе и форма и содержание. И Яша пристрастился к математике. Но у них в заведении был странный спор между словесностью и математикой; учитель словесности с учителем математики были враги и наперерыв старались доказывать: один вред математики, а другой вред словесности. Ученики также разделялись на две партии. Для тех, которые были потупее и поприлежнее, легче было учить наизусть риторику, чем алгебру, а для тех, которые были подаровитее и поленивее, легче было смекнуть умом, чем учить наизусть то, чего никаким умом не смекнешь и не оправдаешь. У одних девизом было Кошанский и риторика, а у других Франкер и алгебра. Одни преследовали других беспрестанно. И даже сочинены были стихи на этот случай, в которых описан спор поэта с математиком. Эти стихи оканчивались так:

Схватил сын Феба за пучок

Глупца, количеством венчанна,

И, дав ему один толчок,

Поверг на землю бездыханна, - чем и доказывалось окончательно преимущество словесности.

Был еще в заведении спор между старыми языками и новыми. Учителя старых языков, поседевшие над грамматиками и хрестоматиями, косо смотрели на молодых иностранцев; а немцы и французики, не знавшие ничего, кроме своего языка, говорили, что и не надобно ничему учиться, стоит только выучиться по-французски или по-немецки, что для жизни нынче ничего не спрашивают, ни латинского, ни греческого, а знай по-французски, так будешь принят в лучшие дома в Москве. Ко всему этому начальник заведения был человек жестокий и подозрительный. Чудный был у него характер, на всякого мальчика он смотрел подозрительно. Бойкие и шалуны меньше занимали его, и он был с ними гораздо ласковее, напротив, тихие и робкие, особенно из первых учеников, очень беспокоили его, он следил за каждым их шагом, за каждым движением. И как он был рад, когда поймает, бывало, их в какой-нибудь шалости.

Вот кончено ученье - лучшая половина жизни прошла в приготовлении человека для службы и общества. Как же его приготовили? А вот как: врожденные инстинкты или не развиты, или убиты в зародыше. Эстетическое чувство, способность мыслить, воля… что ж осталось в Яше для службы и общества? Осталась одна русская сметка. Но этой сметки мало для жизни. С этой сметкой он иногда быстро смекнет, быстрее других, в каком-нибудь юридическом случае, кто прав, кто виноват, но он никогда не постигнет сущность этой науки, никогда не найдет той точки, с [которой] может окинуть весь горизонт науки со всеми его частностями и случайностями. С этой сметкой он выгодно купит несколько сажен дров, но никогда не устроит порядочно своего хозяйства. Одним словом, с этой сметкой человек действует и в семействе, и в обществе, и в службе как партизан.