— Вишь, ронинами стали, а тоже — услышали молву да, видать, и поспешают теперь в Ако. Настоящие–то самураи, поди, не так выглядят, — с любопытством переговаривались между собой пассажиры.

Затем беседа перешла на другую тему и все стали обсуждать кару, постигшую род Асано. Каждый спешил выложить все, что только успел узнать из разнообразных слухов.

Незнакомка, посмеиваясь, встала и вышла на палубу. Вечерняя заря уже померкла в облаках, и очертания острова Авадзи смутно проступали черным пятном над гладью вод. Недалеко от корабля на песчаном берегу там и сям горели огни, отбрасывая блики в море. Женщина, тихонько поправляя белой рукой прическу, слегка пострадавшую от легкого ветерка, оглянулась по сторонам, ища взглядом ронинов. Те сидели скрестив ноги на носу судна. Сделав вид, что просто смотрит на воду за бортом, женщина подошла поближе к ронинам с подветренной стороны, чтобы слышать, о чем они говорят, и там замерла, неподвижная, как тень.

— Что, Накамура, ты все еще выпить горазд?

— Нет, больше не пью, бросил. А ты?

— Бывает иногда… Эх, да ведь столько не виделись. Выпьем, что ли, маленько. Я думаю, здесь, на корабле, продают. Так только, чуток.

— Ладно, если чуть–чуть…

Один из ронинов отправился на поиски сакэ и вскоре вернулся с керамической бутылочкой в руках.

— Ну…

— Нет, давай, ты… Доброе сакэ

— Наверное, это «Хонба»…

— Доброе!

— Давненько не пробовал. Славно! Но послушай… Не кажется тебе, что сейчас как раз настало наше время? Я думаю, так оно и есть. Мне уж представлялось, что все кончено, никому я больше не нужен, ан нет, еще послужу! Выходит, пригодимся мы еще! Это ведь здорово!

— Согласен! Был самураем, теперь вот вроде бы купцом заделался… Надоело так болтаться без пользы. Хорошо хоть, прихватил с собой копье — теперь для него будет работка…

— Ага! Ну, пей!.. Что?! Бутылка уже пуста? Тогда теперь я угощаю!

— Ладно! Ты уж извини… Чуток совсем возьми. Много–то не надо.

Между тем в сгустившемся мраке рядом с выпивающими приятелями маячила еще одна фигура. «Любят заложить за воротник, — говорила про себя женщина, слушая разговоры друзей, и на лице ее, обращенном к темным волнам, расплывалась широкая улыбка, так что казалось, что она сейчас заблагоухает, как распустившийся цветок. — Хотя пьют все же с оглядкой».

Корабль скользил по волнам, и лишь парус призрачно белел во мгле. В трюме горела жаровня. Мужчина, похожий на капитана судна, прохаживался, сверкая открытой бронзовой грудью и загорелым лицом.

Волнение на море улеглось, оставив легкую рябь, и, расплывшись светлыми пятнами в темном зеркале вод, подрагивали, сжимаясь и вытягиваясь, отражения звезд.

От выпитого вина оба ронина разгорячились, голоса их звучали громче. Женщина отошла к корме. Парус трепетал на мачте. Незнакомка придерживала рукой полы кимоно, чтобы не распахивались на ветру. Из мрака вынырнула темная мужская фигура и направилась прямо к ней.

— О–хо–хо, — хрипло выдохнул пришедший, и женщина тотчас признала в нем докучного соседа, который донимал ее в трюме своим вниманием. Она старалась отсесть от него подальше, а он все норовил подсесть поближе, чтобы колени их соприкоснулись. Дородный, заплывший жирком мужчина со слегка опущенными уголками глаз смахивал на провинциального богача.

— Не скучно одной, красавица? Куда путь держишь?

— Да пока сама не знаю.

Ответ явно удивил толстяка, но он сразу же истолковал слова незнакомки в свою пользу.

— Ну, коли так, — сказал он, наклоняясь к собеседнице так, что едва не боднул ее лбом, — коли на то пошло, я тебя сам доставлю, куда прикажешь. Ты ведь тоже, как я погляжу, путешествуешь для собственного удовольствия, а? Хе–хе–хе…

По лицу незнакомки будто промелькнула молния, но сразу же погасла — будто у женщины вдруг появился особый план. С лукавой смешинкой в глазах она промолвила:

— Что ж, я, пожалуй, не прочь, — и отвернулась, уставившись на воду за бортом.

— Вот и хорошо! Хе–хе–хе.

Толстяк пододвинулся вплотную и легонько сжал руку красотки. Как ни странно, она нисколько не сопротивлялась, но лишь вымолвила:

— Сударь!

— Что еще? — озабоченно спросил толстяк будто слегка осипшим голосом, на сей раз уже без своего обычного хихиканья, меж тем как его широкая лапа, оглаживая нежную округлость, уже добралась почти до локтя спутницы.

Женщина капризно отдернула руку и продолжила:

— Вот что, сударь, вы бы поговорили с прочими пассажирами да почтили бы угощением этих двух ронинов, что отправляются на войну. Сакэ, небось, тут на корабле продается. А?

— Ладно, это можно, — отвечал толстяк, хотя лицо его при этом слегка вытянулось, и, улучив момент, снова завладел рукой красотки, которая легким усилием увлекла его за собой в сторону трапа. Когда они спустились в трюм, женщина с видом квартального надзирателя приказала: «Ну, говори!»

Толстяк нерешительно промямлил что–то насчет угощения.

— Отлично! — первым откликнулся молодой человек, совершавший путешествие с целью поклониться богу морей Компире. Никто из пассажиров не возражал против того, чтобы поставить угощение ронинам из Ако. Тотчас же все скинулись понемногу, набрав в итоге приличную сумму. Молодой почитатель Компиры взял на себя роль парламентера, отправился к ронинам на палубу с большой бутылкой сакэ и вскоре вернулся с сияющей физиономией.

— Да, серьезные ребята. Говорят, мол, мы только попробуем. Едва их упросил все принять. Встали, значит, и говорят, что придут сейчас нас отблагодарить. Но я вижу, им тяжело и, значит, говорю, мол, не надо, не утруждайтесь, я от вас и так всем поклон передам.

Пассажиры приняли сообщение с участием.

Почитатель Компиры решил сам поддержать инициативу, купил на свои бутыль сакэ и пустил по кругу. Все охотно присоединились, и вскоре в трюме стало шумно и весело. Толстяк сильно переживал по поводу того, что его избранница не захотела снова подняться с ним наверх и найти на палубе темный уголок, но плутовка не обращала на это внимания, с радостью приготовившись до утра не спать и слушать забавные рассказы. Толстяк, вконец расстроившись, хотел было прикорнуть, положив голову ей на колени, но проказница, не замечая его кислой физиономии, пересела подальше и забилась в угол.

На следующее утро, когда судно прибыло в порт Ниихама, женщина быстро собрала вещи и сошла на берег. Разумеется, и оба ронина сошли там же. Что касается незадачливого повесы–толстяка, то он так и остался спать в трюме, по–дурацки разинув рот.

Вступив под сень напоенного утренним солнцем соснового бора, который тянулся на двадцать тёбу от самых окраин Ниихамы, Мондзаэмон Исаки и Ятанодзё Накамура с волнением почувствовали, что наконец–то вернулись на родную землю. Они шагали молча, рисуя в воображении, каким смятением сейчас объят весь призамковый город Ако. Что ни говори, их родной край загублен… Конечно, все помыслы их были сейчас о предстоящей обороне замка… И все же, может быть, оттого, что было погожее раннее утро… По пути перед ними неторопливо открывались один за другим знакомые с детства дивные пейзажи. На обширных соляных копях мирно работали люди, издали похожие на зерна бобов. Лучи утреннего солнца причудливо окрашивали гранитные утесы. Добравшись до Ако, они почувствовали, что в городе царит напряженная атмосфера. Горожане провожали пришельцев взглядами, в которых сквозило благоговейное уважение. К тому же стояла мертвая тишина — будто весь город погрузился в траур.

— Пойдем сразу в замок? — спросил Накамура.

— Ну да, — ответил Исэки с задумчивым выражением лица. — А знаешь, что–то есть во всем этом чересчур торжественное… Можно, конечно, сначала податься к кому–нибудь в усадьбу. Может, так и сделаем, пока у кого–нибудь на подворье остановимся?

— Ну, давай, — согласился Накамура.

Найдя пристанище, они переоделись, сбросив пропотевшее платье, и теперь стояли в прихожей усадьбы Кансукэ Накамуры.

Заслышав имена посетителей, Кансукэ выбежал встречать друзей.