— Небось, думаете, сударь мой, что я изрядно пал духом? — заметил наконец Дзиндзюро.

— Пожалуй! — не таясь ответствовал Хаято. — Не похоже на вас…

— Да нет… Я не собираюсь отступать и признавать поражение только потому, что противник слишком силен. Если я вижу, что противник силен, у меня руки так и чешутся с ним потягаться. Но сейчас все равно ничего не придумаешь, от нас требуется только издали вести наружное наблюдение, а это уже порядком поднадоело. Н–да, если все обстоит как ты говоришь, выходит, что люди Янагисавы не спешат вмешиваться. А ведь они–то как раз могли бы многое сделать…

— Насчет этой братии надо бы спросить у Осэн, она все знает. Я поинтересуюсь… Так что все–таки будем делать? — спросил Хаято, тряхнув письмом от Хёбу.

— Посмотрим… — пожал плечами Дзиндзюро. — Я полагаю, вряд ли Оиси отправится на свидание с князем Даигаку, но кто его знает, от него всего можно ожидать. Пока что надо внимательно следить за всеми его передвижениями. Надо задействовать и Кинсукэ, и Осэн. Скорее всего, они тоже уже получили указания.

Не успел Дзиндзюро закончить фразу, как в комнату с улицы, сложив зонтик, впорхнула Осэн, принеся с собой свежий дух жаркого летнего денька.

Князь Даигаку Асано, направляющийся с немногочисленной свитой в дальний удел Аки на попечение родичей, тем временем продолжал печальное путешествие и в начале восьмой луны прибыл в Фусими. Стояла пора, когда воздух еще был напоен летним зноем, но в отблеске солнца на траве уже угадывалась осенняя прохлада. Ощущая в душе дыхание осени, люди из сопровождения князя молча угрюмо шагали по белой от пыли пересохшей дороге.

Малодушный Даигаку являл собою слабое подобие своего старшего брата. Постигшие род Асано невзгоды он толковал как неотвратимую волю рока и покорно принимал свое злосчастие. Никакого протеста не вызвало в нем и суровое послание сёгуна с объявлением о лишении его права на собственный удел и ссылке. Решив, что так тому и следует быть, он безропотно отправился в свое новое место пребывания.

Когда проходили мимо Ямасины, подул ветер и ветви бамбука в придорожной роще пришли в движение, словно морские водоросли в бурю. Спасаясь от пыльного вихря, люди останавливались, отворачивали лица.

— Вон там усадьба Кураноскэ Оиси, — сказал кто–то из вассалов, подойдя к княжескому паланкину и показывая на подножье соседней горы, едва видимое за тучами пыли.

Даигаку в ответ только кивнул.

Когда ветер на некоторое время утих, открылся вид на равнину, подсвеченную проникающими откуда–то из–за туч солнечными лучами, и пологие склоны густо поросших сосняком гор. У подножья на солнечных полянах там и сям были разбросаны окруженные деревьями дома. Припомнив невысокую плотную и ладную фигуру бывшего командора дружины старшего брата, Даигаку подумал о том, что Кураноскэ, вероятно, не преминет нанести ему визит нынче вечером на постоялом дворе в Фусими.

Неужто молва не врет, и Кураноскэ действительно собирается мстить за покойного брата? Даигаку такое предположение казалось странным и даже забавным. Кто угодно, наверное, мог бы решиться на столь отчаянное предприятие, но только не этот человек. К тому же Даигаку вообще считал подобные беззаконные действия недопустимыми. Он не хотел больше никаких чрезвычайных происшествий. С него было довольно того, что уже случилось. Он также прекрасно знал, что все члены семейства Асано, в том числе и старейшина рода, с ним согласны.

Если Оиси явится с визитом, о чем он намеревается говорить? Чего доброго, еще начнет посвящать меня в планы мести… Хорошо бы, чтобы он ни о чем таком не упоминал… Хоть я и не слишком доволен новым назначением, да что ж тут поделаешь? Приходится примириться. В глубине души Даигаку начинал страшиться общения с Кураноскэ.

Когда процессия подошла к постоялому двору в Фусими, там уже ожидало множество бывших вассалов рода Асано. Явились приветствовать Даигаку и самураи из Хиросимы, от старейшины рода и главы основной его ветви. Были, разумеется, и ронины из Киото и Осаки, а также из провинции Банею. После того как край Ако был отнят у рода Асано, а сам клан был распущен, давно уже так много бывших соратников, да еще с представителем от главной ветви рода, не собирались вместе. Однако мысль о том, что князь Даигаку направляется в изгнание, омрачала сердца собравшихся. Вместе со старыми друзьями ронины тихо радовались встрече и оплакивали горестную судьбу клана. Поочередно выходили вперед престарелые вассалы, низко кланялись, отходили к фусума и чинно рассаживались, собираясь пробыть здесь с князем как можно дольше. Молодые устраивались в соседней комнате, грустно обсуждая печальную участь, постигшую род Асано.

Множество свечей было зажжено в канделябрах. Рассеивая мрак ранней осени, они освещали входящих и выходящих гостей.

— Не вижу среди нас его милости Оиси. Что с ним? — громко вопросил Хатироэмон Синдо, прибывший по поручению своего господина морем из Хиросимы приветствовать князя Даигаку, когда время уже стало клониться к ночи, а оплывший воск со свечей начал густым слоем покрывать подсвечники.

Ему ответили, что командор велел передать свои сожаления: он сильно простужен и прийти не может. Само собой, внимание всех присутствующих обратилось к этой теме.

— Заболел? — пробормотал Хатироэмон.

Хатироэмон Синдо доводился дядей Гэнсиро Синдо и состоял в родстве с семейством Кураноскэ. Особыми талантами он не блистал, но сумел дослужиться до порядочного чина, и старейшина рода ценил своего вассала, давая ему важные поручения.

Конечно, болезнь есть болезнь, и тут ничего не поделаешь, но в глубине души Хатироэмон, как и прочие собравшиеся здесь самураи, испытывал смутное чувство неудовлетворенности. И Гэнсиро Синдо, и Сёгэн Окуно, и Гэнгоэмон Кояма, и многие другие из присутствующих чувствовали себя неловко оттого, что Кураноскэ, которому следовало их возглавить, попросту не явился. Они понимали, что болезнь, на которую сослался их предводитель, — не более чем отговорка.

— Однако ж наш командор… — проворчал Гэнсиро, обращаясь к сидевшему рядом Сёгэну.

— Эх, да что это он, в самом деле?! — удрученно мотнул головой Сёгэн.

Небось, сказался больным, а сам, как всегда, попивает сакэ где–нибудь в веселом доме… И не только Кураноскэ — не явились также и Онодэра, и Хара. В основном именно тех, кто должен был бы первыми прийти поклониться князю Даигаку, и не было сегодня вечером. Может быть, они собираются навестить князя завтра утром? Или у них есть какой–то секретный план? Сёгэн вспомнил о том, что в последнее время Кураноскэ почему–то по отношению к нему ведет себя отчужденно. Конечно, у обоих обстоятельства жизни изменились, но, вероятно, не только по этой причине между ними как–то само собой наметилось охлаждение. Сёгэн смутно догадывался об истинной причине, но не решался сам себе признаться. Словно пациент, который знает, что операция необходима, но, предчувствуя ужасную боль от прикосновения скальпеля, все медлит, он, нерешительный по натуре, как мог оттягивал роковой миг, стараясь не прикасаться к больному месту и не бередить рану. Где–то в глубине души он стал побаиваться Кураноскэ. В особенности пугала его та новая, беспутная жизнь, которую избрал себе на пагубу Кураноскэ, отрешившись от интересов клана. В том–то и заключалась основная причина, почему Сёгэн не слишком жаждал встретиться с командором лицом к лицу. Среди соратников Сёгэн получал раньше самое высокое жалованье после Кураноскэ и занимал высокий пост. Он чувствовал, что сейчас надо, как и прежде, объединить усилия и настойчиво продвигаться к общей цели. Однако каждый раз при встрече с Кураноскэ ему хотелось поскорее свернуть беседу и откланяться.

Сёгэн оставался верен клятве о мести, но что–то увлекало его в противоположном направлении. Что же? Однажды он вдруг задумался на эту тему, листая книгу по астрологии. Существуют ли в действительности звезды, которые влияют на судьбы людей? Возможно, отношения между людьми и впрямь определяются сочетанием тех или иных «сильных и слабых» звезд, мерцающих на небосклоне одни ярче, другие тусклее. Он подумал о себе и о Кураноскэ. Видимо, звезда Кураноскэ сильнее, а его, Сёгэна — слабее. Потому–то, наверное, при встрече с Кураноскэ он и ощущает какое–то давление превосходящей силы… В тот раз Сёгэн посмеялся над своими суевериями, однако с тех пор каждый раз, когда ему доводилось думать о своих отношениях с Кураноскэ, неизменно вспоминался образ «сильной» и «слабой» звезд, отчего на душе сразу становилось мрачно. Возможно, тем и объяснялось наступившее между ними охлаждение.