Наблюдая за монпарнасской жизнью Бориса, размышляя над двумя силами, раздиравшими его сущность — поэтический дар и тяга к саморазрушению, — Гайто предчувствовал трагическую развязку судьбы поэта, предчувствовал задолго до того, как прочитал в его автобиографическом романе «Аполлон Безобразов» характерные строки:

«Это было в то легендарное время, помню, как-то сидел я тогда в "Ротонде", маленьком, тесном кафе, перегороженном какими-то перестройками, и думал: неужели я когда-нибудь буду сидеть за этим столом среди теней минувшего, ожиревший, сонный, конченый, общеизвестный — какой позор!»

Гайто понимал: тому, чего так опасается Борис, не суждено случиться никогда. Переполненный впечатлениями от Монпарнаса и его обитателей, сразу после «Вечера у Клэр» Газданов без промедления принялся за новый роман.

15 мая 1930 года в газете «Последние новости» появилось объявление об очередном (третьем) литературном вечере Газданова, на котором автор прочтет отрывок «Великий музыкант» из своего романа «Алексей Шувалов». Через год те, кто присутствовал на памятном собрании и получил с третьего по шестой номера «Воли России» с рассказом «Великий музыкант», перечитывать заново ее не стали, полагая, что уже знают это произведение. А те, кто на вечере не был, с удовольствием прочли, думая, что это и есть тот отрывок, который читал прежде сам автор. Таким образом, тот факт, что это были два разных текста, остался для литературной общественности незамеченным, а сам Гайто обращать на него внимания не стал. Хотя поначалу он придавал роману большое значение. Составляя в своей записной книжке план будущего восьмитомного собрания сочинений, он включил его в состав четвертого тома. Однако вскоре сделал из него рассказ и отослал Марку Слониму. Слоним рассказ тут же напечатал, а «Алексей Шувалов» остался ждать своего часа.

Гайто не преувеличивал значение романа в собственной писательской жизни. После «Вечера у Клэр» он подвел ту черту под своим двухмерным существованием. Вдохновение, черпаемое из цепочки воспоминаний о прошлом, постепенно уступило место вдохновению, рождавшемуся из наблюдений настоящего. Гайто почувствовал, что созрела та самая «бытовая база», на которой вырастает проза о современниках, и потому стало возможным появление «Алексея Шувалова» — первого романа, написанного на чисто парижском материале и посвященного жизни русских эмигрантов.

Как мы уже знаем, этими материалами стали газдановские наблюдения за монпарнасской жизнью. За героями ему тоже далеко ходить не пришлось. Повествование в но­вом романе велось от лица Николая Соседова, известного читателю по роману «Вечер у Клэр». По замыслу автора. «Шувалов» должен был восприниматься как история про­должения жизни его повествователя в Париже, а потому Газданов оставил его в той же роли, в какой сам ощущал себя на Монпарнасе — в роли наблюдателя. Главными персонажами стали — Алексей Андреевич Шувалов и Борис Константинович Круговский.

В сознании Гайто это был один герой «с раздвоением личности», как называла Бориса Поплавского Зинаида Шаховская. Она не могла забыть, как однажды нашла в книге, которую читал до этого Борис, записку к какой-то девушке: «Приходи, надо увидеться, у меня раздвоение личности». Шаховской это казалось забавным: «Разве люди с двоящейся личностью отдают себе в этом отчет?»

Гайто же, напротив, думал, что противоречивость Поплавского могла бы послужить основой характеров сразу нескольких людей, и через некоторое время он уже отчетливо понимал, как могли бы развиваться эти характеры. Сочиняя сюжет «Шувалова», Гайто следовал своему излюбленному принципу — он черпал вдохновение из конкретного запомнившегося факта, придумывая дальнейшее развитие событий.

Таким образом, на основе забавных и трагичных историй, связанных с Борисом, и личных впечатлений от общения с ним Гайто создал роман о двух приятелях, завсегдатаях монпарнасских кафе, один из которых — Алексей Шувалов — совершает убийство, задуманное и спровоцированное другим — Борисом Круговским. Круговскому не нравилось странное угрюмое увлечение Шувалова одной русской дамой — Еленой Владимировной. Алексей Андреевич испытывал к ней чувство, похожее на патологическую страсть-ненависть. И Круговский решил скомпрометировать ее в глазах Шувалова:

«Судьба этой женщины мне совершенно безразлична; судьба Алексея Андреевича меня интересует больше — просто потому, что он как человек ценнее и лучше. У него о ней неправильное представление: он считает ее — не признаваясь себе в этом — женщиной исключительной. Может быть, когда вы ее увидите сами, вы поймете причины этого заблуждения. Я же хочу доказать ему, что он ошибался и что она проста, как эта дверь, — и так же подвержена самым мелочным женским слабостям, как все остальные. Я познакомлю ее с "великим музыкантом", он ее соблазнит, и когда Алексей Андреевич в этом убедится, интерес к этой женщине у него пройдет и заменится другими вещами».

«Великим музыкантом» оказался высокий, хорошо одетый человек с напудренным лицом и узкими глазами, которые он щурил, как-то особенно медленно поворачивая голову на тонкой и длинной шее. Он не обладал никакими музыкальными способностями и был абсолютно лишен слуха. Это было неудивительно, иначе Борис Константинович не употребил бы выражение «великий музыкант», если бы речь шла о том, что Ромуальд, как звали героя, хорошо поет или играет на скрипке. Голос Ромуальда обладал странным чарующим свойством, которое он использовал только в определенных ситуациях.

«После того как Ромуальд сказал своей собеседнице: "Я бы хотел пригласить вас покинуть это мертвое кафе и уехать с вами на берег Амазонки", — то, несмотря на сомнительность и наивную соблазнительность этой фразы, я услыхал в ней, как мне показалось, чуть ли не шум струящейся воды и легкий звон полуденного солнца, и такое печальное напоминание о невозможности, — что я оценил лишний раз непогрешимую проницательность Бориса Константиновича, впервые сказавшего о Ромуальде — великий музыкант».

Однако события вскоре стали приобретать трагический характер. «Великий музыкант» Ромуальд Карелли — пошлый альфонс и обладатель необыкновенного голоса, привораживающего женские сердца, сделавшись любовником Елены Владимировны, стал ее публично оскорблять. У Шувалова не хватило выдержки наблюдать унижение женщины, которую он действительно считал исключительной, и он убил «великого музыканта». Убийство было точно просчитано Круговским, который, не теряя хладнокровия, заранее обеспечил своему приятелю алиби.

Внешность и характер Алексея Андреевича были почти точно списаны с Бориса Поплавского. Газданов описывал человека спортивного телосложения, отменного боксера. Шувалов, подобно Поплавскому, носил темные очки, скрывавшие холодный и недобрый взгляд. Он страшно зависел от женщин, но эта его тайная зависимость часто выражалась в немотивированной враждебности. Он не любил и не умел работать, предпочитая праздное и голодное существование сытости, добываемой постоянным трудом.

Второй же — Борис Константинович Круговский — унаследовал от прототипа созвучное имя и недюжинные разносторонние таланты. Не забыл Гайто и о странном утверждении Поплавского по поводу врожденной музыкальности мужчин и немузыкальности женщин. Так он вставил в роман эпизод, когда Круговский прерывает речь Елены Владимировны неожиданным вопросом: «Скажите, вы любите музыку?» — «Нет, музыку я не люблю». — «Я так и думал», – удовлетворенно кивнул Круговский.

Блестящий художник, музыкант, литератор, он был абсолютно лишен той неприязни к людям, которую испытывает Шувалов. «Борис Константинович странен тем, что ему никого не нужно». Дух умирания витал вокруг него, всех окружающих он втягивал в атмосферу «искусственного и мертвого существования». Газданов постарался передать это с самого первого появления Круговского в романе.

«Борис Константинович неподвижно лежал на диване и все вокруг него было так беспощадно бело и был он так неподвижен, что я сразу вспомнил лечебницу, в которой был очень давно, еще в России: там были такие же белые комнаты, в которых лежали люди, на излечение которых уже не оставалось надежды. Да и вообще, умирание я всегда представлял себе именно так…» — как описывал Круговского при первом знакомстве Николай Соседов.