Олимпия выбралась на тропинку, держа в одной руке метательный причиндал, в другой, за когтистые лапы, тушку пузатой, как шар, птицы с бурым оперением, величиной с крупную курицу. Снова улыбнувшись мне, сбросила висевший за спиной рюкзачок и сноровисто упаковала добычу.

Я заметил:

– Он мог бы и сам сходить.

– Разделение труда, – возразила девушка, затягивая тесемки. – Вал бьет дичь, я на подхвате. Я же не умею охотиться, нипочем так не попаду. В одиночку я тут хочешь – не хочешь села бы на диету.

– Я слышал, вы можете приманивать лесных животных, чтоб они сами шли в руки. Почему он, вместо того чтобы вас гонять, просто не позвал эту птицу?

– Если хочешь, давай на «ты». А этот прием, о котором ты говоришь, не для убийства. – Она ловко продела руки в лямки рюкзака, я даже помощь предложить не успел, подобрала и натянула перчатки. – Если нам нужна шкура или мясо – мы охотимся, а если зовем – значит, понадобилась служба и смерть рядом с нами не стоит. Вначале я тоже задавала такие вопросы. Пошли.

Когда мы вышли к машинам, Джазмин, Валеас и капитан беседовали особняком от остальных. У меня сложилось впечатление, что вовсю идет торг: ага, он еще и несусветую цену за свою распрекрасную помощь заломил! Очень хочется, чтобы все поскорей уладилось, но моего враждебного отношения к Валеасу это не отменяет.

Инга куда-то ушмыгнула. Наверняка в гости к Старому Сапогу.

– Матиас! – окликнула Джазмин и, когда я подошел, распорядилась: – Проводи сейчас Валеаса к Эберту. Куто не беспокоить, понял?

Само собой, понял. Я должен закрыться, чтобы не усилить ненароком резонанс, хотя, боюсь, и так уже дальше некуда.

Приглашающее кивнув, потопал к фургону с красным крестом. Возле машины оглянулся: к капитану и Джазмин присоединились оба капитанских помощника с врачом, и они все вместе что-то обсуждают, негромко, но бурно. Какую же сумму этот подлец затребовал?

Перед тем как ухватиться за скобу возле двери, интересуюсь:

– Если не секрет, сколько возьмешь за работенку?

Тон у меня самый невинный, а на уме вертится фраза насчет сквалыг, которые за копейку сами удавятся и других задавят: оброню чуть позже, якобы просто так.

Честно сказать, на ответ не особо рассчитываю и, когда он цедит цифру, застываю столбом перед металлической лесенкой. Нет, не чары, просто перестаю что-либо понимать. Сумму-то он назвал вполне божескую по меркам Трансматериковой компании: насколько я знаю, следопыт у них за рейс Магаран – Кордея примерно столько и получает. С чего тогда торговались? Неужели капитан жмотится во вред и себе, и всему каравану?

Из оцепенения меня вывел, стыдно сказать, подзатыльник. Я чуть не ткнулся носом в рифленую ступеньку.

Оторопело поворачиваюсь, а он, как ни в чем не бывало:

– Долго собираешься медитировать?

Не сцепился я с ним только потому, что в нашу сторону смотрела Джазмин. И так уже напортачил выше крыши, и если, в довершение, полезу в драку с парнем, который, несмотря на свой сволочной нрав, реально может нас выручить, – грош цена мне будет.

Забираемся в фургон. Куто не спит, из-за перегородки доносится воинственное мычание. Угадав нужную дверь, Валеас как есть в полушубке и при своих железяках вваливается в инфекционный бокс.

Пытаюсь его остановить:

– Куда лезешь, ты же не стерильный!

– Когда надо, стерильный.

На шум высовывается фельдшер. Опоздал, надо было раньше не пускать.

Эберт спит, слипшиеся волосы наполовину закрывают бледное исхудавшее лицо. На подушке и на пододеяльнике старые и свежие пятна крови. На столике скомканное полотенце, крошки, миска нетронутой овсянки, граненый стакан в тяжелом блестящем подстаканнике, с мутью недопитого компота. На дне стакана угадывается какой-то размокший фрукт – то ли ломоть груши, то ли черносливина. В сочащемся сквозь заледенелое снаружи окошко сереньком свете этот натюрморт смотрится до того безнадежно… Спертый запах лекарств, несвежего белья и близкой смерти. Знаю, это я виноват. Даже как-то не до Валеаса становится.

Он протягивает руку и убирает волосы с лица Эберта. Больной от этого бесцеремонного жеста просыпается, щурит заплывшие воспаленные глаза, тут же заходится в диком кашле, и тогда Валеас кладет пятерню ему на горло.

Моя первая мысль: что делает, гад… Пытаюсь его оттащить, тогда он другой рукой, не глядя, меня тоже хватает за глотку. Сбоку суетится и что-то говорит фельдшер, за стенкой мычит Куто, а у меня звенит в ушах, и думается: вот сейчас придушит обоих, Эберта – чтобы не кашлял, меня – чтобы не мешал душить Эберта…

Когда он разжал пальцы, я так и сполз по стенке на корточки и схватился за ноющую шею.

– Спасибо, – доносится из бокса слабый голос Эберта. – Теперь лучше… Спасибо вам.

– Я сделал, что мог, – небрежно бросает Валеас фельдшеру. – Тут сужабник, заварите для него.

Тот обеими руками хватает пакет с драгоценным лекарственным растением и тоже бормочет что-то признательное, а после, когда хлопает дверь фургона, спрашивает:

– Э-э, Матиас, вам нужна медицинская помощь?

– Нет! – хриплю яростно и пристыженно. – Я пойду…

Напоследок вижу, что Эберт, неуклюже усевшись на постели, за раз выхлебал компот и набросился на овсянку. Рад за него, словно гора с плеч, хотя на душе пакостно: почему выдающиеся способности иной раз достаются тем, кто их вовсе не заслуживает?

Интересно, это у меня взыграла недобитая зависть или протестует чувство справедливости?

Когда выбираюсь, все еще сорванно дыша, из медфургона, первым делом вижу Ингу.

– Ты чего такой встрепанный? Что-то не так с больными?

– С ними все нормально. – Не буду радовать ее тем, что мне только что чуть шею не свернули. – Не знаешь, из-за чего спорят? – киваю на группу возле головных машин. – Он же запросил обычный для следопытов гонорар, если не врет.

– Кроме денег, он потребовал заложника.

Я присвистнул.

– Ни фига себе… Ну и дурак! Это же не лесная пехота, а Трансматериковая компания – дельцы и дипломаты, для которых худой мир всяко лучше конфронтации.

– Второй помощник капитана вызвался остаться, а этот его забраковал. Сказал, сам заложника выберет.

– Он, часом, не охренел?

Инга выразительно хмыкнула и пожала плечами. На сей раз мы с ней сошлись во мнениях. Второй помощник капитана, строгий пожилой дядька с бакенбардами и вислыми усами, самая подходящая фигура, чтобы стать гарантом безопасности зарвавшегося вольнонаемного провожатого. Валеас, что ли, забеспокоился, что его сдадут властям за убийство тех солдат или силком заставят подписать контракт с Трансматериковой, чтобы и дальше на нее работал? Так они же не идиоты – выкинуть подобный фокус с лесным колдуном, тем более таким отъявленным отморозком. И по-любому помощник капитана – идеальная кандидатура, кого еще ему надо… Тут мои мысли перескакивают на другое: а ведь гарант безопасности останется с Олой! Вполне себе здорово, если только для пущей надежности в каменную статую не превратят.

Олимпия бродит вдоль автоколонны, разглядывая машины, глаза лукаво блестят из-под пепельно-пшеничной челки. Подхожу и напрямик спрашиваю:

– На заложника будут наводить чары окаменения?

– Еще чего не хватало. – У нее вырывается фыркающий смешок.

– Тогда я согласен остаться. Как бы еще Валеаса убедить…

– Ой-е… Матиас, ты уверен, что действительно этого хочешь?

Она смотрит как будто с легкой обидой, наполовину наигранной, наполовину настоящей.

Не понимаю, в чем дело, но сердце сжимается. Уже начинает темнеть, пасмурная мгла угрожающе загустела, и к ней примешивается розоватый оттенок, хотя в облачном панцире не видно ни единой прорехи. Я снова мерзну, а Ола, кажется, нет.

– Это из-за того, что я спросил, почему вы не подманиваете животных, когда охотитесь? Не подумав ляпнул, честное слово. Я буду во всем тебе помогать по хозяйству и что-нибудь рассказывать, чтоб не было скучно. Добывать дичь я не умею, но попробуем договориться, чтобы нам оставили консервов из запасов каравана.