Скоро Асгамиры в свои земли подались, коней не щадили, потому как война по пятам катилась. Не было мира до этого дня, а с этого дня и вовсе битвы из края в край пошли. Спешили Асгамиры за Стечву, войско собрать торопились, чтоб напасть на Соколов не мешкая, а через них огнем и кровью до Соль-озера дойти. Зол был янгар Эван, не покорились его слову Орлы да Туры, что ж, покорятся мечу его! Хотят они того или нет, но бывать янгару Эвану владыкой всех земель от Стечвы до Келмени! И горько пожалеют Лисы да Соколы, что не примкнули к его рати!

В ярости стегал плетью своего коня Эван Асгамир, и взрывали копыта землю, и по этой земле Ингерд шел, а за ним — два волка след в след, как на охоту. Да то настоящая охота и была, отринул Ингерд все человеческое, чтоб врага своего выследить, второй день зверем шел.

Обогнули Асгамиры Соль-озеро, из Орлиных земель в земли Туров попали, и везде знак красного пера пропускали без боя. И случилось так, что как раз застал Вепрей во владениях Туров светлый Имарь-день.

Весь день ехали Вепри, весь вечер и полночи, а потом кони совсем из сил выбились, и остановились Асгамиры в роще отдохнуть до рассвета.

Да только не простая та роща была, заповедная: в ней вечувары древние стояли, сюда кхигды гадать приходили, здесь пелись меинкер — обрядовые песни. Не знали того Асгамиры, спали беспробудно, а на рассвете их напевы дивные растревожили да голоса звонкие. Занялась заря красная, и вышли на поляну девицы молодые, венками из цветов украшенные, в рубашках одних да босые, ибо в рощу ту как в горницу светлую ходили. Пришли они сюда обычаи древние творить, и с ними кхигд, чтоб правильность обрядов блюсти.

Пришли — и остановились, удивленные да испуганные: заповедную их рощу сапоги да подковы топчут, тяжелые мечи травы собой шелковые примяли, не бывало до этих пор в роще ни луков, ни копий, ибо в Имарь-день запрещалось кровь проливать.

Оглянулись вокруг Асгамиры хмуро — не любо им было, что ни свет ни заря их подняли, но делать нечего, кликнул янгар Эван своих воинов, оседлали они коней да удалились безропотно — Имарь-день во всех землях почитали. Да только Рунар остался, точно к земле прирос, с места не двинется. Приметил он девицу, как лоза стройную, как весенний рассвет ясную, прекрасную, как вечерняя заря. Остановился Рунар, точно заколдованный, а все девицы в стайку, как пичуги испуганные, сбились — уж больно грозен был Вепрь и меч в руке сверкал, в ножны не вложенный.

А тут Ингерд является, клинок со свистом выхватил и прямо на Рунара идет и нипочем ему древние обряды — вот она, добыча его! И встретились клинки звонко, кровь пролить хотели, и вздрогнули вечувары от дерзости такой, заволновалась заповедная роща, а между Ингердом и Рунаром та девица бросилась, тонкими руками мечи остановила, поранилась, но в стороны их развела.

— Не смейте! — им крикнула гневно. — Остановитесь, обычаев не помнящие!

Ингерд повернулся к ней, яростный, и замер вдруг, клинок опустил, отступил на шаг, ибо увидел вдруг перед собой глаза — неумолимые, беспощадные, родные. Глаза цвета спелой вишни. Глаза зверя. Глаза Волчицы.

А Рунар забыл начисто, что с Ингердом драться собирался, к девице подходит, слово молвит:

— Ты скажи мне, девица, из какого рода ты, как имя твое, кто отец твой?

Отвечает ему девица, как лоза, стройная:

— Из рода Белых Туров я, имя мне — Кьяра, и прихожусь я славному янгару Исмелу Стиэри дочерью.

А сама на Ингерда смотрит, и темнеют глаза ее. Перехватил этот взгляд Рунар и смертельно побледнел, будто ранили его в самое сердце. Нет, не мог он допустить, чтобы снова Ветер увел у него женщину.

— А мое имя — Рунар Асгамир, поедем со мной, девица. Меха подарю тебе соболиные, каменьями тебя украшу самоцветными, в наряды одену дорогие. Поедем со мной.

Отвечает ему девица как весенний рассвет ясная:

— Есть у меня меха соболиные и каменья самоцветные, и нарядов дорогих у меня не счесть. Зачем же поеду я с тобой?

И говорит ей Рунар так:

— Нет племени славнее моего, земли наши богатые и раздольные, леса наши дичью полнятся, а озера — рыбой, небо наше — чистое, синее, а травы — как шелк мягкие. Все земли свои к ногам твоим брошу, а мало покажется — остальные мечом добуду. Поедем со мной, девица, и ты будешь хозяйкой моего племени и всех земель, что из края в край не измеришь.

Отвечает ему девица, как вечерняя заря, прекрасная:

— Много у отца моего земель, и нет мне края милее, чем родное Соль-озеро. Чужого не надо мне. Зачем же поеду я с тобой?

Тогда Рунар подошел к ней близко и в третий раз молвит:

— Любить тебя буду больше жизни, судьбу свою тебе отдам. Земель не хочешь, богатств не хочешь — возьми сердце мое, возьми жизнь мою вместе с локоном.

С этими словами вынимает он кинжал острый да режет локон свой черный и к ногам девицы кладет. Взглянула на Асгамира девица глазами цвета вишни спелой, долго глядела, а потом и говорит:

— Напрасно, Вепрь, ты прядь свою отнял, не нужна мне жизнь твоя, и твоя судьба не станет моей судьбою. Не приму я клятвы твоей, ибо разные у нас дороги: Ты — Вепрь, а я — Волчица и за Волком пойду, хочет он того или нет, пешком пойду, в лесах и полях ночевать стану, потому что одного мы с ним племени и кровь у нас общая.

Сказала, к Ингерду повернулась, неторопливо кинжал его с пояса сняла, локон свой темный срезала и к ногам его положила, как поклонилась.

Отшатнулся Ингерд, кровь с лица схлынула, защемило сердце болью жгучей, и почуял он, как непрошено повернулась судьба его, и локон темный девичий, что змейкой у сапога его завился, пострашнее той дубовой досочки обрядовой будет, и клятва девицы связала его сильнее, чем Клятва Белого Огня.

Поглядел Ингерд на Рунара, потом на девицу, и увидела девица муку в его глазах такую сильную, что губу до крови закусила, поняла, что погубила Волка выбором своим, и говорит:

— Локон, один раз срезанный, обратно не прирастет. Сердце, однажды отданное, обратно не воротишь. Но слово, что бросила, назад возьму, не заставлю тебя со мной обряд разделить.

А другие девицы в сторонке стоят, испуганные, кхигд бормочет что-то недовольно — слыханное ли дело, обычаи попирать?! Однако ж теперь только девица могла спор решить, так бывало всегда, на то он и обычай, потому никто и не мешался.

Имарь-день венчал собой середину лета, в этот день парни и девицы срезанными локонами до утра менялись, и промеж парней драки случались, но не до крови, ибо духи запрещали смерть и кровопролитие, затем вечувары в заповедных рощах и стояли. Коли девица выберет одного, второй не спорит, а через минуту уже для другой прядь под ноги бросает.

Но в этот час сошлись в заповедной роще два врага заклятых, могучих, чьи глаза ненавистью горят, а мечи крови просят, не остановить их вечуварам. Кхигд потихоньку принялся заклинания творить, но вскоре понял: не помогут. Вокруг этих двоих такие силы вьются, что никакие заклинания их не усмирят. Кхигд вздохнул и неподвижно застыл, весь в зрение и слух обратившись.

И сказала девица:

— Вот ответ мой.

Подняла с земли локон свой и по ветру развеяла.

— Уходи, Вепрь, — говорит. — Нашим дорогам не пересечься ни теперь, ни потом.

Рассмеялся Рунар, и был страшен его смех — смех приговоренного. Бешеная ярость охватила его — снова перешел ему дорогу Ветер! — и схватилась рука за меч, но поверх его ладони легла ладонь девицы тонкая, и как ни сильна была ненависть Вепря, но эта ладонь погасила ее.

Рунар отступил, и боль, смешанная с неутоленным гневом, исказила его лик. И сказал он Ингерду:

— В яму ты попал, Волк, глубока яма, не выберешься. А я тебя землей сверху присыплю, знатная могила будет. Побывал я в твоей шкуре, Волк, и не успокоюсь, пока не сниму эту шкуру с тебя.

И прочь пошел в лес, где конь его дожидался. Смотрит Ингерд, как уходит враг его, за коим днями и ночами охотился, и не может шага за ним сделать, ибо держат его глаза цвета вишни спелой, от которых — знал — никогда не откажется.