— Да на кой ляд серьезным людям такая пакость?! — искренне изумился Ши. — Материальчик-то весь моль поела… Нет, тигр моей души, то был кто-то из местных селян. Отправимся же в путь, а по дороге что-нибудь я придумаю. Видать, мой ум еще не отошел ото сна, надо погреть голову на солнышке, глядишь…
— Не напрягайся, — прервал его Конан, — вон топает суфей, а у суфеев, как всем известно, ума побольше, чем на три дня. Спроси у него совета.
Действительно, по каменистой дороге к могильнику приближался худой человек в полосатом халате, подпоясанном малиновым кушаком. На голове путника красовался оранжевый тюрбан с маленьким перышком, в одной руке суфей держал резной посох, другой прижимал к впалой груди объемистый деревянный футляр. За спиной у него висела тощая котомка.
— О горе, горе мне, он строен и высок, у мрачных скал стоит, сжимая свой клинок… — пробормотал вдруг Ловкач Ши, раскачиваясь, словно в трансе.
— Кто? — не понял киммериец.
— Ты, о барс северных снегов, — быстро проговорил Ши, оглядываясь по сторонам. — Пришло мне на ум, что не стоит нам обременять достойного мудреца расспросами… Пришло мне на ум, что стоит нам позаимствовать у него одежду, посох и свисток.
— Ограбить суфея?! — Конан был искренне изумлен. — Солнце слишком напекло твою голову! Я, конечно, не особо чту местные обычаи, но если в Шадизаре узнают, что мы напали на бродячего мудреца, нас не поймут даже самые отпетые негодяи Пустыньки.
— Я ведь не сказал «ограбить», сказал «позаимствовать». Предоставь все мне, недоверчивый юноша. Только стой сзади и гляди мрачно.
Они спустились от скалы к дороге и подождали, пока путник приблизится. Суфей глянул на них мельком, пробормотал слова традиционного приветствия и намеревался следовать дальше, но Ши Шелам выступил вперед и заговорил сладким голосом:
— Привет тебе, о достойнейший из достойных, привет тебе, светоч знания и родник справедливости, дозволь осведомиться, о изумруд учености, куда держишь ты путь свой?
На костистом лице суфея мелькнуло удивление. Он остановился, оглядел замухрышку Ши от макушки до босых пяток, погладил длинную бороду и ответствовал:
— Во имя Митры милостивого держу я свой путь в селение Усмерас, откуда получил приглашение справить там суд согласно обычаям народа нашего. А вы, добрый люди, кто будете и по какой надобности остановили свою повозку в места, не пользующихся расположением светлых богов?
Он быстро глянул на мочащего варвара и тут же отвел взгляд.
— А будем мы шадизарскими ворами, — все так же елейно проворковал Ши Шелам, — служителями Бела будем мы, о достойнейший.
Суфей поудобнее перехватил свой тяжелый посох и снова зыркнул на киммерийца. Потом, сделав постное лицо, заговорил:
— Благость Митры простирается и над падшими, свет Его согревает души заблудшие подобно семенам, брошенным в мерзлую землю. Ежели вы хотите испросить через меня, недостойного слугу Его, отпущение…
— Отпущение нам, конечно, не помешает, — прямо-таки пропел Ши, — но испросить хотим мы, сирые, одежду твою, посох и свиток. Такая вот у нас надобность.
Лицо мудреца помертвело. С плюгавым нахалом он справился бы без особых усилий, но вот его спутник, человек явно дикий и, возможно, незнакомый с местными обычаями, представлялся гораздо большим затруднением.
— А ведомо ли тебе, гусеница, — гаркнул мудрец, стараясь придать голосу побольше устрашения, — что суфейский посох способен поражать нечестивцев, коими вы, как вижу, являетесь, Силой Небесной?!
— В ведомо ли тебе, о яхонт добромудрый, что существуют в мире воины столь закаленные, что не страшны им ни стрелы, ни копья, ни магические молнии? — уверенно парировал Ловкач. — Погляди на броню этого достойного юноши: она пробита во многих местах, но на теле его не осталось ран, могущих повредить его драгоценному здоровью. Хочу еще заметить, что сей воитель ни слова не понимает по-нашему, а явился он оттуда, где каждый берет себе, что ему захочется. И потом, кто тебе сказал, что мы собираемся учинить разбой? Мы воры, а не грабители, и дело, кое совершить намерены, угодно богам…
— Как прикажешь тебя понимать? — несколько растерянно спросил мудрец.
— Видишь ли, — деловито принялся объяснять Ши Шелам, — я, хоть и вор, но грамоту ведаю, так как собираюсь податься в ученики в какому-нибудь достойному суфею. Да вот хоть к тебе, если соизволишь. Прочел я в Заветах Митры, коим следуют все суфеи, равно как и мудрецы запада: "Что принадлежит одному, принадлежит всем", прочел и задумался. Выходит, все эти обили, купцы и прочая жирная публика живет не по-божески. Не хотят они делиться с ближним и все тут. И заключи я в сердце своем, что стану служить верой-правдой тому мудрецу, кто соблюдает Заветы. И служить буду к славе его. И открылось мне по милости богов, как сотворить сие благое дело…
Суфей уже смекнул, к чему тот клони. Еще он понял, что может с честью вывернутся из передряги. Замухрышка на удивление умен и красноречив, его не переговоришь. Не драться же, в самом деле, с этими разбойниками! Тем паче, что посох-то самый что ни на есть обычный, если не считать железного заостренного наконечника, но такое оружие против грозного варвара явно слабовато. А одежда — дело наживное…
— Одежда — дело наживное, — заливался тем временем Ловкач, — да не всякий с ней добровольно расстанется. Таковое деяние, соверши его кто, приведет души людей в восторг и умиление! Вот и мыслю я: ежели ты, о кувшин добродетели, поделишься с сирыми платьем своим, а сирые, придя, скажем, в Усмерас, станут рассказывать людям об этом духовном подвиге, не послужит ли сие к славе твоей? Не станут ли в другой раз люди охотно приглашать тебя на суд и праздники и щедро одаривать столь достойного во всех отношениях суфея?
Тут Конан, чтобы подавить душивший его смех, прокашлялся и смачно сплюнул себе под ноги.
Суфей сделал вид, что обдумывает слова Ловкача, хотя для себя уже все решил.
— В твоих речах усматриваю я жемчужное зерно, — молвил он степенно, прикидывая, где будет ловчее снять платье без особого ущерба для собственного благочестия. — Объясни мне лишь, на кой ляд сдался тебе мой свиток?
— А как же! — воскликнул Ловкач. — Сказано в Заветах: "Жизнь человеческая коротка есть…" Вот и не стану я терять драгоценное время, а стану я денно и нощно припадать к источнику мудрости.
Старец пожевал тонкими губами, потом изрек:
— Хоть ты и невзрачен с виду, но смышлен и достоин обучаться у суфея. Я отдам тебе свою одежду, посох и свиток, а когда ты разгласишь о моем деянии в Усмерасе, можешь вернуться, и я возьму тебя в ученики. Буду ждать тебя под этой скалой три дня и три ночи.
И он величественно направился в сторону могильника, лелея слабую надежду, что этот чудак с большой дороги и вправду чего доброго решил просветиться и, чем Бел не шутит, захочет возвратить присвоенное.
Ловкач устремился вслед за суфеем, выражая невнятными криками свой восторг и благодарение Митре за то, что встретил наконец достойного исполнителя Заветов Его, и вскоре скрылся вместе со своим будущим учителем за скалой.
Когда он появился, Конану снова пришлось кашлять и плеваться. Оранжевый тюрбан сидел на маленькой головке Ловкача, как горшок на огородном пугале, полы халата мели землю, а посох вздымался над головой на добрых два локтя. Деревянный футляр с мудреным свитком Ши водрузил на плечо, а под мышкой его алели туфли с загнутыми носами, слишком большие, чтобы украшать собой грязные ноги шадизарского воришки.
Приблизившись, Ловкач передал это богатство варвару и в изнеможении утер со лба пот.
— Видит Бел, — сказал киммериец, даже не пытаясь скрыть свое восхищение, — подарок дива чего-то да стоит! Грабанули суфея, но никто не скажет, что мы нарушили обычай не трогать этих словоблудных! Да старикашка и рад, поди, еще и прославиться. Будет сидеть здесь до изнеможения и ворон считать…
— Не говори там, друг мой, — печально молвил Ши Шелам, — всякая старость достойна уважения. Склоняюсь я, когда дело будет окончено, вернуть почтенному Куббесу его добро и навсегда удалиться с ним в пустыню, чтобы постигнуть Истину.
