Еще недавно Краш воспользовался бы малейшим шансом – тенью! призраком шанса! – лишь бы вновь обрести свободу! Неужели он поумнел за время, проведенное в темнице? Или стал робким трусом? Нет, осторожность имела другую природу. Подспудные изменения затронули не только слух и зрение, обоняние и осязание. Что-то творилось с разумом, с сердцем, с самой душой мальчика.
Он больше не хочет убежать?
Конечно, хочет! И обязательно убежит!
Когда-нибудь…
Мальчик доел остывшее варево, тщательно облизал пальцы, затем – миску и отхлебнул воды из плошки. Воду следовало беречь. Неизвестно, когда он получит очередную возможность вдоволь насосаться млечного сока, который – и еда, и питье одновременно. Сок не такой уж гнусный на вкус, как показалось вначале. Или он привык? Еда тоже больше не вызывает тошноту. Ну, пованивает слегка тухлятиной – что с того? Есть можно. А грибы попадаются вкусные…
Снова шорох.
Почудилось? Краш прислушался. Нет, ничего похожего на знакомый шелест чешуи и ритмичное царапанье когтей по шершавому камню. Выбрав место посуше, он улегся на теплый пол пещеры и стал вспоминать, как судьба швырнула его в объятия Черной Вдовы.
…А'шури напали на деревню безлунной ночью, когда небо затянула мглистая пелена туч и даже свет далеких звезд не достигал забывшейся тревожным сном долины. Что-то носилось в воздухе в последние дни, неясное предчувствие беды, дыхание неотвратимости. Ах, будь это простой разбойничий набег! Разбойникам нужна добыча, и деревня получила бы возможность откупиться.
Налетчики тоже нуждались в добыче, но совсем иного рода. Они не оставили земледельцам ни единого шанса. Возможно, кому-то удалось спастись бегством, хотя вряд ли. Воины-а'шури видели в темноте, как совы. Теперь Краш и сам обладал «темным зрением», но, как говорится, дорог нож к резне…
Его разбудил отчаянный крик, полный муки и ужаса. Еще не до конца проснувшись, Краш ощутил, что ночь снаружи полна звуками: лязг металла, топот ног, надсадное дыхание… Зашелся лаем цепной кобель Бортус. Лай почти сразу оборвался, на смену ему пришли крики людей, треск, хриплые проклятия. За стеной тяжко шагнул к двери отец.
Скрип петель.
– Вставайте! Бегите к лесу! Я их задержу!
Взвизг стали, влажный хруст.
– Получай, ублюдок! Давайте, подходите! Мой меч заждался! Ланга, Краш, Нитта – скорее! Бегите!
Краш вскочил с лежанки, ухватил за руку сестренку – та спросонок терла кулачками глаза – и бросился к выходу.
– Краш, Нитта?!
– Мы здесь, мама!
– Бегите!
Ночь плеснула в лицо жирной копотью мрака, разорванного охристым пламенем. Во дворе жарко полыхала копна сена. Краш понял: копну, бросив факел, поджег отец, потому что нападавшим свет был не нужен. А'шури смутными тенями скользили за пределами освещенного круга, подбираясь к хозяину дома. Отец стоял в двух шагах от двери, занеся над правым плечом окровавленный меч. У ног его в черно-бурых маслянистых лужах скорчились два мертвых тела.
Боевое безумие мало-помалу овладевало отцом, в прошлом – единственным из телохранителей лорда Плимута, кто выжил после Адрасского мятежа.
– Уходите…
Отец произнес это, не оборачиваясь, спиной почуяв семью, в страхе замершую на пороге. Голос его напоминал рычание медведя, глаза, не отрываясь, следили за тенями во мгле.
– Ну же! В лес!
Они послушались. На бегу Краш оглянулся, успев заметить: перед отцом выросла жуткая черная фигура. Существо передвигалось на двух ногах, но человеком оно не было! Отец наискось рубанул мечом, тварь с металлическим звоном отбила удар рукой и прыгнула на отца. Оба покатились на земле, и тьма извергла из себя…
Мальчик не разглядел – кого именно. Казалось, ночь вдруг ожила, ухватила его за шиворот и поволокла дальше. Где-то рядом заходилась в плаче Нитта. Вскрикнула мать – крик перешел в задушенный хрип и смолк, словно матери заткнули рот кляпом. Или… При одной мысли об этом страшном «или» ноги грозили подломиться.
Дорогу к горам он запомнил плохо. Перед глазами все время стоял двор, освещенный пламенем, и отец, на которого прыгает двуногая тварь с железными руками. Их тащили к Шаннуранскому кряжу два дня. Вернее, две ночи. В деревне были уверены, что два дневных перехода воинам-а'шури не одолеть: подземные жители не любят и плохо переносят солнечный свет. Даже в лунные ночи они стараются не показываться на поверхности. Так утверждали старейшина Тингам и знахарь Вахур. Одни верили им, другие считали, что никаких а'шури под горами Шаннурана нет и все это – детские сказки.
Деревня чувствовала себя в безопасности, и зря.
Лазутчики а'шури сумели отыскать дневное укрытие – заброшенные алмазные копи. Там, отправившись в поход, они пересидели день и там же вместе с захваченными пленниками вновь переждали светлое время на обратном пути. Вроде бы днем а'шури убили и съели кого-то из людей, но сейчас Краш сомневался: правда это или помрачение рассудка? Наверное, разум мальчика так защищался от пережитого ужаса, отказываясь сохранять в памяти наиболее кошмарные моменты.
К исходу второй ночи, когда небо на востоке начало едва заметно сереть, они вошли в подгорный мир Шаннурана.
– Чш-ш-ш…
Краш очнулся от забытья, опять вынырнув из скорбной реки воспоминаний. На сей раз ему не послышалось: бархатный мрак лаза под потолком явственно звучал знакомым шелестом. Сердце дернулось зябликом, угодившим в силки, и забилось часто-часто. Накатил страх, но этому чувству было далеко до той волны дикого, животного ужаса, накрывшей мальчика, когда он впервые услышал шелестящие звуки. К страху примешивалось, почти заглушая его, возбуждение – болезненное и лихорадочное.
Можно сказать – предвкушение.
Звук нарастал. Он заполнил всю пещеру и теперь струился по стенам, проникая через уши, ставшие ненормально чуткими, прямиком в мозг, рождая завораживающие видения. Краш попятился к стене – не от страха, а чтобы дать место существу, двигавшемуся сейчас по лабиринтам Шаннуранских подземелий.
Черная Вдова была огромна. Появляясь в пещере, она занимала бо́льшую часть свободного пространства.
Обострившимся зрением мальчик различил слабое фосфорическое мерцание во тьме лаза – и через секунду в пещеру протиснулась голова Черной Вдовы. Гладкую, словно полированную голову, покрытую шипами и наростами, всю в плавных изгибах мерцающих линий, сразу за желтыми глазами обрамлял венчик подвижных щупальцев. Щупальца колыхались, как водоросли в воде. Тварь слегка приоткрыла узкую пасть, обнажив ряды острых и загнутых зубов – не белых или желтоватых, как у известных Крашу зверей, а багрово-красных, с влажным отливом. Зубы чудовища, казалось, обильно кровоточили.
Черная Вдова улыбалась пленнику.
Зачарованный этим зрелищем, мальчик не сообразил, что без труда различает цвета в кромешной тьме. Зрение становилось все острее. Или на него так действовало присутствие хозяйки Шаннурана? Впервые Крашу пришло в голову, что Черная Вдова по-своему красива. Красота мира, ушедшего в небытие, прелесть давно минувших эпох – человек воспринимал ее как уродство, способное кого угодно свести с ума.
Чуть помедлив, Черная Вдова начала протискиваться в темницу целиком. Гибкое тело искрилось крошечными блестками; оно лилось струей лунного света, просеянного сквозь решето облаков, перетекая из лабиринта тоннелей в пещеру. Вот стала видна первая пара лап, шестипалых и когтистых, с неестественно цепкими и длинными, почти человеческими пальцами; вторая пара… третья…
Смертоносный хвост плетью обжег стену, сворачиваясь в тугой клубок, чтобы случайно не задеть мальчишку. Черная Вдова оказалась рядом. Краш чувствовал на лице спокойное, прохладное и отнюдь не смрадное дыхание твари. Всякий раз он ждал жаркого зловония – и всякий раз удивлялся, не ощутив его.
Мускус и тлен.
Запах, которым тянуло из лаза под потолком.
Никто не смог бы сказать, была ли Черная Вдова, реликт далеких эонов, по-настоящему живой с точки зрения теперешнего мира.