Сорильда была несколько разочарована, обнаружив, что у нее никогда не бывает возможности обменяться с графом хотя бы несколькими словами так, чтобы их никто не слышал.
Иногда ей хотелось поговорить с ним наедине, пусть даже разговор окажется не из приятных, и она оставалась в столовой в то время, когда он должен был вернуться домой, чтобы переодеться к обеду. Однако каждый раз он или возвращался слишком поздно, так что ей уже было некогда ждать и приходилось идти наверх принимать ванну, или приезжал с одним из своих близких друзей вроде Питера Лансдауна.
Сорильда подозревала, что из всех друзей графа Питер Лансдаун — единственный, кому тот рассказал правду. В этот день, приведя себя в порядок и вымыв руки перед ленчем, она спустилась вниз и, к своему удивлению, обнаружила его в столовой.
— Мистер Лансдаун! — изумленно воскликнула она.
— Разве Шолто не говорил вам, что я приду? — спросил он. Сорильда покачала головой.
— Сегодня мы с Шолто ленч будем есть здесь, — объяснил Питер Лансдаун, — потому что к двум часам нам нужно быть в Хрустальном дворце. Отсюда добираться удобнее да и ближе, чем из «Уайтса»16.
— Да, конечно, я понимаю, — улыбнулась Сорильда. — Очень рада вас видеть.
Ей нравился Питер Лансдаун, и хотя он не говорил этого, но она знала, что он восхищается ею. Вот и сейчас восхищенными глазами он смотрел на ее новое платье.
Платье было бледно-золотистым, цвета весенних нарциссов, и чрезвычайно нравилось Сорильде.
Кроме того, она надела под него кринолин, самый широкий из всех, какие носила раньше. Портниха сказала ей, что в Париже кринолины становятся все шире и шире, так что скоро модно одетая дама одна будет занимать целую карету!
— Вы очень элегантны, — произнес Питер Лансдаун, — и не сочтите за дерзость, если я добавлю: очень красивы.
— Благодарю вас, — улыбнулась Сорильда.
Она больше не смущалась, выслушивая комплименты; теперь от них у нее просто становилось теплей на душе, ведь ей долго приходилось обходиться без ласковых слов.
— Боюсь, — продолжал Питер Лансдаун, — что если вы будете так же выглядеть на открытии Великой Выставки, то затмите всех присутствующих и сама королева позавидует вам.
— Надеюсь, что нет, — ответила Сорильда. — Я восхищаюсь нашей королевой и так рада, что Хрустальный дворец уже почти закончен и не рушится! Питер Лансдаун рассмеялся.
— Несмотря на все мрачные предсказания! Уверяю вас, принц Альберт чрезвычайно благодарен каждому, кто, подобно Шолто, поддерживал его при всех обстоятельствах, а ведь чаще всего они оказывались весьма неприятными.
Сорильда читала газеты и знала, что за последние недели возражения против строительства дворца не прекратились, а скорее, усилились. Тот факт, что Великая Выставка проводила в жизнь принцип свободной торговли17, приводил в ярость протекционистов, «модников»и «охотников на лис» из центральных графств Англии, возглавляемых полковником Сибторпом, призывавшим небеса покарать сей новый Вавилон.
Иностранных участников Выставки называли разносчиками чумы, подстрекателями волнений и источником преступлений.
Сорильда слышала, как за обедом, посчитав, что граф не слушает, кто-то сказал, что Англия готова «приютить на своей груди ядовитых змей».
Знала она и о том, что британский посол в России сообщил премьер-министру, что царь отказал русским дворянам в заграничных паспортах из опасения «заразиться»в Лондоне.
Она читала, что ни одна коронованная особа Европы не решилась появиться под стеклянной крышей дворца — поехать в Лондон для них было все равно, что отправиться в вечность!
Питер Лансдаун поглядел на часы и сказал:
— Шолто опаздывает, и я знаю почему.
— Почему? — спросила Сорильда, понимая, что он ждет от нее этого вопроса.
— Сегодня утром лорд Джон Рассел, — начал он, — заявил, что возражает против намеченного салюта из пушек, размещенных к северу от Серпантина18, ибо считает, что от этого разобьется стеклянный купол.
— Не может быть! — воскликнула Сорильда.
— Он хочет, чтобы пушки стояли не ближе Сент-Джеймского парка, — продолжал Питер Лансдаун, — но Шолто утверждает, что это чепуха, и я с ним согласен. В этот момент дверь отворилась, и вошел граф.
— Доброе утро, Сорильда, — произнес он, направляясь к ним. — Я все уладил, Питер.
— Как это тебе удалось? — спросил Питер Лансдаун.
— Я сказал лорду Джону, что как бы громко ни стреляли пушки, стекло не разобьется, а любое треснувшее стекло я заменю за собственный счет. Сорильда невольно воскликнула:
— Но если разрушится весь купол, это обойдется вам в целое состояние!
— Мне не придется платить ни пенни! — твердо сказал граф.
Впервые с тех пор, как после свадьбы они уехали из замка, она сидела за ленчем вместе с графом, впервые за столом не было многочисленных гостей, и у Сорильды было прекрасное настроение. Она увлеченно слушала, как граф и Питер Лансдаун перебрасываются шутками и спорят по поводу Хрустального дворца, хотя и продолжала говорить себе, что ее муж достоин презрения.
К тому же Сорильда ничуть не сомневалась, что при всей своей занятости он по-прежнему находит время для своих возлюбленных!
Когда ленч закончился и граф с Питером Лансдауном заторопились в Гайд-Парк, ей стало грустно и захотелось поехать вместе с ними.
Она жаждала увидеть эту поразительную выставку, которая вызывала столько противоречивых мнений и которой газеты, несмотря на отрицательное отношение, были вынуждены посвящать страницу за страницей, описывая, что происходит в этом уголке Гайд-Парка.
Невзирая на мрачные предсказания, что дворец никогда не будет закончен, Сорильда была убеждена: нельзя не восхищаться одними только усилиями построить здание площадью в восемнадцать акров19 и заключить в стекло пространство объемом в тридцать три миллиона кубических футов20.
«До чего же хочется, чтобы они взяли меня с собой», — печально подумала она, поднимаясь в свою спальню. Но, надевая одну из новых очаровательных шляпок, она вспомнила, что ей еще столько нужно купить! Карета и миссис Досон уже ожидали ее, и это само по себе было необычайно приятно.
На следующий день, 30 апреля, они вновь давали званый обед с большим количеством приглашенных. Граф приветствовал гостей в чрезвычайно приподнятом настроении и сообщал им, что только что опубликованы девятнадцать строф «Майской оды» Теккерея. «И что там говорится?»— спрашивал каждый. Граф громко декламировал четыре первых строки:
Еще вчера чернела здесь земля нагая
И громко щеголи глумились,
По Роттен-Роу проезжая,
А нынче вот, гляди — свершилось!
— Дворец действительно готов? — поинтересовалась Сорильда.
— Совершенно готов, — подтвердил граф. — Завтра вы сами убедитесь, что принц был совершенно прав, задумав построить дворец из стекла. Когда поздно ночью отбыли последние гости, граф спросил:
— Ну как, ждете завтрашнего дня?
— Вы даже не представляете, с каким нетерпением я его жду, — ответила Сорильда. — Я столько слышала о дворце, мне так хотелось поехать с вами, когда вы отправлялись туда почти каждый день! Если теперь что-нибудь не получится, я буду ужасно разочарована.
— Мне и в голову не приходило, что вы захотите поехать со мной, — с удивлением отозвался граф. — Я вполне мог взять вас с собой, если бы вы сказали, что хотите этого. Сорильда не ответила, и он продолжал:
— Но я убежден: вы не разочаруетесь. По-моему, сам замысел был просто блестящим, а Выставка превосходит все мои ожидания.
Сорильда улыбнулась и сказала:
— Я думаю, вы действительно хотите, чтобы Выставка оказалась успешной не только потому, что все это время вы поддерживали принца, но и потому, что считаете, что она поможет нашей стране.
