Образ старого дома, как видим, выявляет мифопоэтический подтекст, казалось бы, бытовой драмы из провинциальной жизни.
Кроме того, этот пространственный образ имеет и временное измерение: он связывает прошлое и настоящее и воплощает связь времен, которая уже не ощущается большинством персонажей и поддерживается лишь Валентиной. «Старый дом — немой свидетель необратимых процессов жизни, неизбежности ухода, накопления груза ошибок и обретений тех, кто здесь обитает. Он — вечен. Они — мимолетны»[234].
В то же время старый дом с ажурной резьбой лишь «точка» в воссоздаваемом в драме пространстве. Он часть Чулимска, который, с одной стороны, противопоставляется тайге (открытому пространству), с другой — безымянному городу, с которым связана часть персонажей драмы. «...Сонный Чулимск, в котором трудовой день начинается по взаимной договоренности, старый добрый поселок, где можно бросить незакрытой кассу... прозаический и неправдоподобный мир, где настоящий револьвер соседствует с не менее всамделишними курами и кабанчиками, — этот Чулимск живет особыми страстями»[235], прежде всего любовью и ревностью. Время в поселке как будто остановилось. Социальное пространство пьесы определяется, во-первых, телефонными разговорами с невидимым начальством (телефон при этом выступает как посредник между разными мирами), во-вторых, отдельными упоминаниями о городе и структурах, для которых важнее всего «документы», ср.:
Е р е м е е в. Я работал сорок лет работал...
Д е р г а ч е в. Документов нет, и разговору нет... Тебе пенсия оттуда (показал пальцем в небо) причитается, а здесь, брат, ты не жди. Здесь тебе не отломится.
Внесценическим пространством в драме Вампилова, таким образом, являются неназванный город, из которого приехали Шаманов и Пашка, и большая часть Чулимска, при этом реалии и «локусы» райцентра вводятся в «односторонних» телефонных разговорах. В целом же социальное пространство драмы достаточно условно, оно отдельно от мира, воссоздаваемого в пьесе.
Единственный персонаж пьесы, внешне прямо связанный с социальным началом, — «седьмой секретарь» Мечеткин. Это комический герой драмы. Показательна уже его «значащая» фамилия, которая явно носит контаминированный характер (она, возможно, восходит к сочетанию глагола мечется со словом трещотка). Комический эффект создают и авторские ремарки, характеризующие героя: Держится он до странности напряженно, явно напуская на себя начальственную строгость, руководящую озабоченность; Не замечая насмешки, раздувается. На фоне речевых характеристик других персонажей именно реплики Мечеткина выделяются яркими характерологическими средствами: обилием штампов, слов-«ярлыков», элементами «канцелярита»; ср.: На вас и так сигналы поступают; Стоит, понимаете, на дороге, мешает рациональному движению; Вопрос довольно обоюдоострый; Вопрос упирается в личную инициативу.
Только для речевой характеристики Мечеткина драматург использует прием языковой маски: речь героя наделяется свойствами, «в той или иной мере разобщающими его с остальными персонажами, причем принадлежащими ему как нечто постоянное и непременное, сопровождающее его в любом его поступке или жесте»[236]. Мечеткин тем самым отделен от других персонажей пьесы: в мире Чулимска, в пространстве, окружающем старый дом с резьбой, он чужой, дурак, болван, окаянный (по оценке остальных героев, относящихся к нему с насмешкой).
Старый дом на перепутье — центральный образ драмы, однако ее персонажей объединяет мотив распада родственных связей, одиночества и утраты подлинного дома. Этот мотив последовательно развивается в репликах героев: Шаманов «ушел от жены», сестра Валентины «отца родного позабыла». Пашка не находит в Чулим-ске дома (А говорят, дома лучше... Не соответствует...), одинока Кашкина, нет семьи у «болвана» Мечеткина, один остался в тайге Илья.
В репликах персонажей Чулимск предстает постепенно пустеющим пространством: его покинула молодежь, вновь в тайгу, где уже «оленя нет, зверя... мало стало», уходит старый эвенк Еремеев. Героев, утративших настоящий дом, временно соединяет «ремонтируемая» чайная — основное место действия драмы, мест случайных встреч, внезапных узнаваний и повседневного общения персонажей. Трагические ситуации, воссоздаваемые в пьесе, сочетаются с бытовыми сценами, в которых регулярно повторяются названия заказываемых блюд и напитков. «Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни...»[237] Вслед за Чеховым Вампилов в потоке обыденной жизни открывает сущностные основы бытия. Не случайно в тексте драмы почти отсутствуют лексические сигналы исторического времени, а речь большинства персонажей почти лишена ярких характерологических примет (в их репликах используются только отдельные просторечные слова и сибирские регионализмы чё, ничей однако). Для раскрытия характеров героев пьесы значимы пространственные характеристики, прежде всего способ их перемещения в пространстве — движение «прямо через палисадник» или в обход ограды.
Другая, не менее важная, пространственная характеристика персонажей — статика или динамика. Она раскрывается в двух основных аспектах: как устойчивость связи с «точечным» пространством Чулимска и как активность / пассивность того или иного героя. Так, в авторской ремарке, представляющей Шаманова в первой сцене, подчеркиваются его апатия, «непритворные небрежность и рассеянность», при этом употребляется ключевое для явлений первого акта, в которых действует герой, слово сон: Он, как бы внезапно погружаясь в сон, опускает голову. В репликах же самого Шаманова в первом акте повторяются речевые средства с семами 'равнодушие' и 'покой'. «Сон», в который погружен герой, оказывается «сном» души, синонимом которого служит внутренняя «слепота» персонажа. Во втором акте эти речевые средства сменяются лексическими единицами, выражающими противоположные смыслы. Так, в ремарке, указывающей на появление Шаманова, подчеркивается уже динамика, контрастирующая с его прежним состоянием «апатии»: Он идет быстро, почти стремительно. Взбегает на веранду.
Переход от статики к динамике — знак возрождения героя. Что же касается связи персонажей с пространством Чулимска, то устойчивость ее характерна только для Анны Хороших и Валентины, которая даже «и в городе ни разу не была». Именно женские персонажи выступают в драме как хранители «своего» пространства (как внешнего, так и внутреннего): Анна занята ремонтом чайной и пытается сохранить свой дом (семью), Валентина «налаживает» ограду.
Особенности характеров персонажей определяются по их отношению к ключевому образу драмы — палисаднику со сломанной калиткой: большинство героев ходят «напрямик», «напролом», обходит палисадник горожанин Шаманов, пытается помочь починить его только старый эвенк Еремеев, связанный с открытым пространством тайги. В этом контексте повторяющиеся действия Валентины приобретают символический смысл: она восстанавливает разрушенное, устанавливает связь времен, пытается преодолевает разобщенность. Показателен ее диалог с Шамановым:
Ш а м а н о в. ...Вот я все хочу тебя спросить... Зачем ты это делаешь?
В а л е н т и н а {не сразу). Вы про палисадник?.. Зачем я его чиню?
Ш а м а н о в. Да, зачем?
В а л е н т и н а. Но... Разве непонятно?
Шаманов качает головой: непонятно...
В а л е н т и н а (весело). Ну тогда я вам объясню... Я чиню палисадник для того, чтобы он был целый.
Ш а м а н о в (усмехнулся). Да? А мне кажется, что ты чинишь палисадник для того, чтобы его ломали.
В а л е н т и н а (делаясь серьезной). Я чиню его, чтобы он был целый.
«Общим и постоянным признаком языка драмы надо признать...символичность, двупланность (выделено Б.А.Лариным. — Н.Н.), двоякую значимость речей. В драме всегда есть пронизывающие темы — идеи, настроения, внушения, воспринимаемые добавочно к основному, прямому значению речей»[238].