Не только от любви к нему ее глаза лучезарно сияли.

Он вдруг почувствовал: горе, причин которого он все еще не понимал, покинуло ее, она обрела свободу, и стала сама собой, и воскресла для всех радостей и веселья, присущих молодости.

Она перевела дух и произнесла:

— Мое настоящее имя — княжна Надя Кожокина. Мой отец был князь Иван Кожокин.

— Ты русская! — воскликнул Уоррен.

— Ну да, наполовину русская, — кивнула Надя. — Ты ведь догадывался, что я не вполне англичанка.

— Я был в этом уверен, — уточнил он. — Однако расскажи мне свою историю.

— Мама была дочерью британского посла в Санкт-Петербурге. Папа мгновенно влюбился в нее, когда они впервые встретились, и она полюбила его с первого взгляда.

Потом девушка вымолвила, как бы превозмогая себя»

— Они должны были просить разрешения на брак у Александра Третьего, потому что папа происходил из царского рода. Царь согласился на их брак с большой неохотой, при этом поставил условие, чтобы они отправились на жительство в принадлежащее отцу большое имение, расположенное вблизи австро-венгерской границы.

Надя умолкла, словно воскрешала в памяти картины прошлого.

— Они были очень, очень счастливы и никогда не жалели о том, что пришлось распрощаться с веселым времяпровождением, а вернее сказать, с интригами и хитросплетениями петербургской жизни.

— Так это в России ты научилась так хорошо ездить верхом?

— Я и в Венгрии ездила на лошадях, — ответила Надя, — но на этом моя история не заканчивается.

— Я слушаю тебя, моя милая, моя прекрасная.

— Никогда не забуду, как счастливы мы были у нас дома. Однако отец тяжело переживал убийство Александра Второго террористами тринадцать лет назад и то, что его сын, вступивший на престол, пересмотрел все реформы, проводившиеся до того в стране, и провел так называемые «контрреформы».

Уоррен напряженно слушал.

— Первое, что сделал новый император, — это разорвал подписанный манифест о введении ограниченной формы представительного государственного управления в России. Идея о представительном управлении была очень близка сердцу папы. А вскоре стало очевидно, что Александр Третий преисполнен решимости вернуть в Россию суровые порядки, которые начал упразднять его отец.

Затем Надя произнесла трогательным шепотом:

— Хуже всего было то, что он твердо вознамерился покончить с евреями.

Уоррен слышал об этом раньше — тогда все в Англии осуждали эту акцию русского царя.

Но вслух ничего не сказал.

Между тем печальная история еще не была закончена.

— Новый царь издал распоряжение, по которому одну треть евреев следовало истребить, одну треть ассимилировать и одну треть изгнать из страны.

Надя тяжко вздохнула.

— Тебе не составит труда понять: так как имение отца находилось вблизи границы, многие из тех, кого казаки гнали под конвоем закованными в цепи, морили голодом и стегали бичами, выпроваживая через границу в Западную Европу, проходили по нашему имению.

Она изо всех сил старалась сдерживать слезы.

— Мама плакала по ночам, потому что видела их страдания, а папа помогал, чем мог, веля своим крестьянам и челяди передавать евреям еду и иногда украдкой немного денег, чтобы казаки не заметили.

— И что же случилось потом? — спросил Уоррен.

— Среди друзей отца был блестящий хирург, очень знаменитый. Он в свое время делал операции папе и многим его приятелям. Однажды он появился у нас в барском особняке и сказал, что ему грозит арест, завтра его должны схватить и отправить в Санкт-Петербург с целью дознания.

Уоррен вопросительно взглянул на нее, и Надя очень тихо пояснила:

— Это означало пытки, а затем медленную, мучительную смерть.

— И твой отец спас его?

— Папа нелегально переправил его вместе с женой в Венгрию и дал ему достаточную сумму, чтобы он мог начать новую жизнь в Европе.

Надя опустила глаза.

— Но, как и следовало ожидать, кто-то донес царю о поступке отца. Тот страшно разгневался на него за организацию побега столь известной личности.

Уоррен начинал догадываться, что произошло впоследствии.

— По правде говоря, царевич Николай, тихий, спокойный, чрезвычайно слабовольный молодой человек, который всегда очень хорошо относился к папе, нашел в себе мужество послать одного из своих доверенных слуг к отцу с предупреждением о нависшей над ним опасности.

— Это был смелый поступок! — воскликнул Уоррен.

— Очень смелый, потому что царевич панически боялся своего отца. Так или иначе, как только папа получил это предупреждение, он спешно переправил меня и маму через границу, зная, что его арест и этапирование в Санкт-Петербург — вопрос нескольких дней, возможно, даже нескольких часов.

— Он не уехал вместе с вами?

— Мы уговаривали его, однако он был непреклонен. «Я не собираюсь бежать из родной страны! — заявил он. — Не верю, что царь осмелится казнить меня за доброту, проявленную к старому другу».

— Но ведь он погиб?

— Его умертвили, однако весть об этом мы получили, лишь когда узнали, что царь велел маму и меня вернуть в Россию и предать суду за помощь врагам нашей страны, то есть евреям!

— Так вот почему вы скрывались!

— Мы вынуждены были скрываться, чтобы не разделить участь отца.

Голос девушки надломился, и Уоррен крепко прижал ее к себе.

— Расскажешь мне в другой раз, если тебе это причиняет боль, — ласково сказал он.

— Нет, нет! — возразила она. — Я хочу досказать, я и раньше хотела открыться тебе, но мне было слишком страшно.

Уоррен поцеловал ее в лоб, и она продолжала с решимостью, достойной восхищения:

— После этого вся наша жизнь превратилась в кошмар. Мы остановились в Венгрии у друзей, но, конечно, не могли допустить, чтобы они оказались вовлеченными в наши невзгоды. Тогда мы сочли целесообразным перебраться во Францию, а оттуда — в Англию, к родственникам мамы.

— По-моему, это было мудрое решение.

— Именно так мы и думали с самого начала, пускаясь в путь, — ответила Надя, — но вскоре поняли, что у тайной полиции, одержимой жаждой мести, не в обычае признавать свое поражение. Нас преследовали чуть ли не по пятам по всей Венгрии и мелким германским княжествам» а потом во Франции.

Она слегка всхлипнула.

— Трудно упомнить все подробности, но это было ужасно. Мы лишь знали — русские тайные агенты, выслеживавшие нас, полны решимости не дать нам ускользнуть, а мы старались, чтобы наши неприятности затрагивали как можно меньше людей.

Она помолчала немного и вновь продолжала свой рассказ:

— Тем не менее все были к нам очень добры, и мы перебирались от одних друзей к другим. Но деньги таяли, поэтому нам пришлось продать драгоценности, которые мама захватила с собой. Это было опасно — преследующие нас агенты русской охранки узнали драгоценности в ювелирных лавках и сообразили, что мы опережаем их всего на несколько дней.

— Значит, когда вы наконец добрались до Парижа, у вас уже почти ничего не осталось, — заключил Уоррен.

— Только одежда, что была на нас, и немного франков, которых хватило, чтобы снять мансарду в грязном, убогом доходном доме; все это способствовало ухудшению и без того подорванного здоровья мамы.

Надя развела руки.

— Остальное ты знаешь. Мама умерла, а у меня ничего не было, и мне захотелось тоже умереть.

— Слава Богу, я помешал тебе! — воскликнул Уоррен. — Но теперь, моя ненаглядная, все беды позади. Царевич тебе друг, и я уверен, программа жестоких мер против евреев будет пресечена, как только он взойдет на престол.

— Ты действительно думаешь, что я в безопасности?

— Ты будешь в безопасности, когда станешь моей женой, — заверил ее Уоррен, — и мы даже не будем ждать, пока нынешний царь умрет. Мы поженимся безотлагательно, но все, кроме моей матери, будут по-прежнему знать тебя под именем, Которое мы придумали.

Он прикоснулся губами к ее щеке.

— Потом, когда опасность минует, мы скажем правду, и я не сомневаюсь, всякий сочтет эту историю подвигом, примером большого мужества.