Вопреки всяким ожиданиям Магнолия появилась в церкви через западную дверь, когда все уже заняли свои места на скамьях перед началом заупокойной службы.

Один из служителей поспешил ей навстречу, и, поскольку Уоррен не отдавал никаких распоряжений насчет Магнолии, провел ее по проходу и помог усесться на переполненную фамильную скамью как раз за спиной Уоррена.

Явно намереваясь произвести сенсацию, она оделась так, что ни одна женщина, равно как к мужчина, участвовавшие в церемонии похорон, были не в силах оторвать от нее взгляд.

Ее платье было столь же элегантно, как и то, что она носила накануне, но при этом более изысканного фасона.

Тем не менее оно подчеркивало ее фигуру на тот же фривольный лад, а длинная вуаль, ниспадавшая с маленькой шляпки и закрывавшая лицо, более приличествовала вдове, чем просто скорбящей родственнице или знакомой.

Уоррен тотчас же понял, что в этом одеяний она присутствовала на похоронах Реймонда и произвела тогда не меньшую сенсацию.

Как только она расположилась позади него, он уловил аромат ее духов, и у него закралось подозрение: она хочет, чтобы он заметил ее.

В течение всей службы он чувствовал, как ее взгляд сверлит его спину, и хотя он пытался не обращать внимания на ее присутствие, это было довольно трудно.

Из церкви гроб понесли солдаты территориальных войск графства, в которых в свое время покойный маркиз служил бригадиром.

Уоррен шел следом и безошибочно чувствовал, что Магнолия проложила себе путь в первый ряд участников траурного шествия.

Он также знал, что в руке у нее маленький букет орхидей.

Когда гроб опустили в могилу, она театрально бросила цветы на крышку.

Потом она закрыла глаза ладонями и пошатнулась, словно была на грани обморока.

Так как она стояла неподалеку от него, Уоррен инстинктивно протянул руку, чтобы не дать ей упасть в могилу.

Он поддержал ее и отвел в сторону, при этом догадываясь, что, хотя ее глаза закрыты, на губах играет легкая улыбка, — все это не более чем актерская игра.

Ему оставалось лишь как можно быстрее вверить ее попечению какого-то родственника.

Уоррен был вне себя от ярости: она не отказала себе в удовольствии разыграть сцену, которая еще более обогатится красками в пересказах сплетников.

Он также был уверен, что отчеты об этом происшествии появятся в местных газетах.

Став свидетелем такого скандального поведения, он ничуть не удивился, когда по возвращении всех в дом обнаружил, что Магнолия устроена в мягкое кресло, а вокруг нее хлопочет горничная с нюхательными солями.

Он не сделал попытки поговорить с ней в отличие от других членов семейства, которым она тихим, но ясным голосом изливала свою скорбь по поводу смерти маркиза.

— Он был так добр ко мне, — донеслось до Уоррена, — и я буду тосковать не только по нему, но и по его дому. У меня такое чувство, что это и мой дом тоже, и я не могу свыкнуться с мыслью, что потеряла его!

В ее голосе послышалось очень убедительное негромкое рыдание, когда она произнесла последние слова.

Уоррену показалось, хотя это могло быть всего лишь игрой воображения, будто кое-кто из его родственников посмотрел на него так, словно предполагал, что он, Уоррен, знает, как разрешить эту проблему.

Только после завтрака, когда она удалилась, видимо, довольная тем, что привлекла к себе максимум возможного внимания, причем добрая половина из присутствующих мужчин пошли провожать ее до парадного входа, Уоррен смог вздохнуть спокойно.

«Теперь у нее уже нет повода прийти сюда», — сказал он себе, хотя испытывал неприятные предчувствия, что она может предпринять такую попытку.

Поскольку Надя познакомилась со всем семейством накануне, Уоррен не счел необходимым ее участие в церемонии похорон маркиза, которого она не знала.

Участникам церемонии он сообщил, что Надя приглашена на поминальный завтрак, где он доведет до всеобщего сведения дату их свадьбы.

В отсутствие Магнолии Уоррен придал большое значение тому, чтобы сказать всем родственникам на прощание:

— Надеюсь, в следующий раз мы встретимся при более счастливых обстоятельствах.

Они, конечно, поняли, о чем идет речь, и многие непроизвольно отвечали:

— Ты имеешь в виду свою свадьбу, дорогой Уоррен?

— Думаю, сначала надо бы отпраздновать помолвку, — говорил он с улыбкой. — Конечно, это будет не бал, но хотя бы прием в саду или раут в начале августа.

— Мы будем ждать с нетерпением! — непременно восклицал каждый.

Еще бы — ведь любой член семейства всегда воспринимал прием в Баквуде как нечто чрезвычайно приятное.

Глядя сейчас на Надю за чайным столом, он думал: какая же она привлекательная в этом платье!

На первый взгляд оно довольно простое, но сколько в нем изящества, которое только Франция может обеспечить женщине.

Несмотря на то что она до сих пор была еще очень худа, ее щеки покрывал румянец, и хотя глаза по-прежнему казались слишком большими для ее лица, в них светился огонек, казалось, зажженный солнечным светом, отразившимся в них.

— У меня есть фермы, которые нуждаются в инспектировании, — сказал он, — поэтому предлагаю завтра отправиться на прогулку. Ехать вскачь намного быстрее, чем в экипаже; не изволите ли сопровождать меня верхом на лошади?

Ответом ему был восторг, отчетливо написанный на ее лице.

В разговор вмешалась леди Вуд.

— Я знаю, как все обрадуются знакомству с Надей и станут восхищаться ею, но если ты посетишь одну ферму, то тебе непременно придется объехать их все, иначе это породит излишнюю зависть.

— Об этом я уже подумал, — отвечал Уоррен. — Помню, когда в былые дни я заезжал на фермы, люди говорили: «Мы в последнее время совсем не видели вашу матушку! Передайте ей, что у меня для нее приготовлена банка варенья домашнего».

Мать рассмеялась.

— Или банка солений и меда, а то и ломоть недавно прокопченной ветчины. Они всегда были такими щедрыми!

Она протянула руку и коснулась локтя Нади.

— Я знаю, они полюбят вас, моя дорогая. Я сегодня заметила, как вы были любезны с пожилыми членами нашего семейства.

Надя улыбнулась.

— Моя мама всегда говорила: если на приеме кто-то грустит или остался в одиночестве, виной тому плохая хозяйка дома, — Это верно! Тем не менее большинство молодых людей так заняты собой, что у них не остается времени подумать о старых.

Интонация матери недвусмысленно подсказала Уоррену ее одобрительное отношение к Наде, и он поздравил себя с удачей — он нашел действительно прекрасную исполнительницу задуманной им роли.

Он никогда раньше не предполагал, пока мать не сказала ему прямо, что она не любила Магнолию и не считала ее подходящей парой для него.

Тем более для него было удивительно, как быстро она прониклась симпатией к Наде.

Уоррен протянул матери чашку, чтобы она снова наполнила ее, и в этот миг в гостиную вошел лакей с пакетом на серебряном подносе.

— Что это, Джеймс? — спросила леди Вуд.

— Это передали для графини, миледи.

С этими словами он протянул поднос Наде, и она с изумлением взглянула на пакет.

— Для меня? — спросила она.

— Не могу поверить, что кто-то уже прислал подарок к свадьбе, — пошутил Уоррен.

Надя взяла пакет, в котором оказалась коробка.

Посмотрела на нее, думая, что произошла какая-то ошибка, и тут увидела на коробке надпись, очень четко выведенную большими буквами:

ГРАФИНЕ НАДЕ ФЕРРАШ

— Откройте! — сказал Уоррен. — Это, должно быть, подарок, хотя просто удивительно, чтобы кто-нибудь из моих родственников расщедрился так быстро.

— Ну, дорогой, это весьма неучтиво с твоей стороны! — упрекнула его леди Вуд. — Тебя с ранних лет вся семья баловала подарками на Рождество и ко дню рождения, а ты горько сетовал, когда я заставляла тебя писать им письма с изъявлениями благодарности.

— Это правда, — ответил Уоррен, — и еще ты учила меня никогда не смотреть дареному коню в зубы.