Несмотря на величие и широту красот, раскинувшихся внизу, я совершенно точно знала, что всю эту долину – с горами, подъемниками, людьми – я могу вот прямо сейчас взять в ладонь. И она поместится! И тогда я сумею потрогать пальцем вот ту, круглую, как обсосанный чупа-чупс, вершину или поздороваться за лапу вот с той надменной елкой, которая сознательно отделилась от остальных, чтобы не портили своей простотой ее аристократическую стать.
Честно говоря, я бы так и простояла тут всю жизнь, наблюдая за тем, как философский камень набирающего силу дня превращает серебряный солнечный еврик в чудесное, кипящее богатством оранжевых и розовых всполохов золото. Серебро над Куршевелем? Да это mauvais ton, господа! Золото и только золото! Причем самой высшей пробы. Какая она там бывает? 999?
– Дашка, зачем окно открыла? Солнце в глаза лезет. – прогундосила из-под одеяла сонная Юлька.
– Вставай, сокровище, нам пора на покорение снежных вершин.
– А что, уже день? Сколько там?
– Одиннадцать.
– Сдурела, да? В Москве – час дня. Не мешай ребенку спать!
– Ладно, – согласилась я. – Спи. Тогда я пошла одна.
– Нет! – соколом взвилась над периной Юлька. – Я с тобой!
Несмотря на выпендреж и яростное желание выглядеть взрослой, племяшка моя была существом ранимым и где-то стеснительным. По крайней мере, одна в свет выходить не любила, комплексуя и дичась.
Ругая тетку-волчицу, то есть меня, Юлька потащилась в ванную, а я принялась за обследование номера.
Вчера с нами обеими случилось что-то совершенно непонятное. Пока мы ехали в машине с Максом и его приятелем Клодом, как выяснилось, студентом из Лиона, мы без умолку болтали, хохотали, изредка поглядывая по сторонам. Изредка – потому, что стекла в «пежо» отчего-то все время запотевали, так что ветродуй справляться не успевал, протирать же их нам было лень. Поэтому из всех ночных дорожных красот нам обломилось только то, что влезало в верхнюю, доступную нашим взорам часть лобового стекла. Макс, сидевший впереди, тоже, кстати, не сильно увлекался заоконными пейзажами, предпочитая им наши с Юлькой живые портреты.
Через час пути, когда мы проехали, по словам Клода, чуть больше половины, я вдруг неожиданно и резко захотела спать. Причем так сильно, что не могла совладать с зевотой, раздирающей рот, а ресницы стали такими тяжелыми, словно я их накрасила свинцом, а не дорогой тушью. Глядя на меня, стремительно скуксилась Юлька и, повозившись немного, пристроилась мне на плечо.
– Что, в сон клонит, девчонки? – знающе ухмыльнулся Макс. – Это потому, что вы кислородом траванулись.
– Чем? – не поняла я, перебирая в ленивой памяти все, что мы ели в самолете и пили в баре аэропорта.
– Кислородом. Мы же в Альпах, а тут этого добра – тройная норма. С непривычки у всех так.
– А у тебя? – не утерпела я даже сквозь надвигающийся сон уколоть выскочку. – Год мышьяк потреблял в качестве противоядия?
Что ответил Макс, я, честно говоря, не расслышала. Звуки сплелись в какую-то цветную дугу и зазвенели мелодичными колокольчиками.
Уже в отеле, куда нас завели попутчики, я сунула на ресепшен наши путевки и паспорта, равнодушно выслушала клехтанье портье, извещающего, что наш водитель до сих пор ждет нас в Женеве и уже много раз звонил, волнуясь и не зная, как поступить. Тупо сжав в руках ключ от номера, не в силах разобрать означенные на нем цифры, я, осознавая ответственность за врученное мне родственное чадо, уцепила сонную Юльку под локоть и поплелась вслед за провожатым в номер.
Состояние было такое, будто я пробежала лыжный марафон по полной выкладке морского пехотинца. Кажется, Макс и Клод от двери нам прощально махали. А может, и нет. Может, они и в отель-то не заходили, передав нас с рук на руки швейцару. Не помню.
Понятно, что, когда мы ввалились в номер, было уже не до созерцания интерьерных изысков и экс-терьерных красот. Оказывается, от альпийского кислорода можно окосеть не хуже, чем от хорошей дозы коньяка. Экономия, однако. Просто аП inclusive. Это, верно, было последней моей разумной мыслью перед долгожданным небытием.
А вот теперь настало время разобраться, что такое отель класса luxe.
Из вчерашнего мне смутно припоминались какие-то невиданные звери, типа сфинксов, охраняющие вход в наше пристанище, вроде на ступеньках в горшках стояли светящиеся огоньками мелкие елочки, за одну из которых Юлька умудрилась зацепиться каблуком, чуть не опрокинув. Да еще, кажется, присутствовала какая-то нескончаемая деревянная лестница, ведущая, судя по длине, прямо на небо. Впрочем, было ли все это наяву или только приснилось, оставалось под вопросом. Я решила не заморачиваться, потому что разъяснение присутствовало непосредственно за порогом номера – сделай шаг да посмотри. Однако для этого шага требовалось, как минимум, умыться и сменить пижаму на цивильную одежду. А это представлялось невозможным по двум серьезным причинам: ванная находилась в Юлькиной оккупации, а переодеваться мне было лень. Поэтому я совершила самое простое и доступное: отлепилась от окна.
Номер, в котором мы так бездарно провели целую ночь, оказался совсем небольшим и очень миленьким. Изысканный стиль кантри, этакая деревенская комнатушка с мебелью из натурального светлого дерева, отороченная по лежачим плоскостям голубым гобеленом в желтых и белых кудрявых листиках. Основное курортное место, как и положено по статусу, отводилось просторной кровати. На ней я и отдыхала от непосильной транспортировки собственного тела с берегов отчизны дальней до куршевельских снегов. Юльке, как младшей и по возрасту, и по социальному статусу, достался тоже не узкий диван-банкетка с нагловато выгнутыми, по стилю чисто французскими поручнями. Ну, понятно, две тумбочки, пара мягких глубоких кресел, в которые, если усядешься, можно полжизни провести в истоме и неге. Столик – аккуратный, чистенький, дерево столешницы просто сияет внутренним светом, будто вчера из-под рук столяра вышло. На столике – круглая ваза с крепенькими желтыми, в тон текстильным листьям, тюльпанами.
Именно тюльпаны, а не Альпы за окном, не плазменный телевизор в углу, не изысканный бар у входа, свежие тюльпаны, упругие, мясистые, с жирными зелеными прожилками на лимонно-желтых, сжатых в кулачок лепестках, определенно дали мне понять, что нахожусь я, во-первых, во Франции, во-вторых, в отеле класса luxe, а в-третьих, на самом дорогом в мире горнолыжном курорте Куршевель.
Основательно готовясь к поездке, как и положено журналисту-профессионалу, я, понятное дело, перелопатила кучу информации по этому благословенному местечку. И теперь совершенно определенно знала, что мы с Юлькой – одни из двадцати тысяч «дорогих россиян», которые тусуются тут непрестанно с декабря по март. Второе мое знание заключалось в том, что каждый из этих двух десятков тысяч тратит в день на куршевельские изыски в среднем четыре тысячи евро. То есть все вместе – 80 миллионов в день, а в сезон, соответственно, восемь миллиардов.
Безусловно, мне льстило даже теоретическое пребывание в этой когорте. Полному и безоговорочному ощущению счастья несколько мешало одно обстоятельство: спустить в день четыре тысячи я не могла по чисто техническим причинам – у меня таких денег не было. С другой стороны, кто про это знал? Я же не собираюсь наизнанку перед каждым встречным свой кошелек выворачивать! А уж тем более – раскрывать секреты своей кредитки. Я чувствовала себя Золушкой, у которой до критического удара курантов оставалась еще чертова уйма времени – целая неделя. В роли доброй феи мнился Юлькин желтокожий чемодан, а волшебная палочка пряталась в банковской карточке, на которую вчера просыпался золотой дождик из олигархического кармана Ильдара.
А потом, извините, я что, полная дура, транжирить в день по четыре тысячи евро? На что? На шампанское по семьсот у. е. бутылка? Или на приторную фуагру, от которой возникает ощущение, будто в рот тебе запихнули толстенный шмат хохляцкого рыночного сала? Нет уж! Свои кровные, заработанные на трудном педагогическом поприще по воспитанию олигархического ребенка, я потрачу с умом. А может, еще и сэкономлю. Кофе, как предупредила Галка, по пятьдесят евро за наперсток, я не люблю. Спиртного почти не пью. То есть не покупаю. От угощения, правда, иногда не отказываюсь, так ведь это не на свои.
