— Нормальный интеллигентный человек, как ты, например, не может поддаться действию магии, которой якобы владеют сатанисты и разные другие проходимцы.

— Ты… в этом уверен?.. — спросила Вада.

— Абсолютно уверен! Пьер привлек ее к себе.

— Есть на свете кое-что, против чего бессильна даже черная магия, и мы с тобой это знаем.

— Что это?

— Любовь, — ответил Пьер, — и поскольку я знаю, что ты меня немного любишь, моя красавица, мне бы хотелось, чтобы ты постаралась забыть о том, что с тобой произошло сегодня вечером. Если начнешь сейчас об этом думать, неприятные воспоминания будут беспокоить тебя всю жизнь. А этому приключению, поверь, не стоит придавать слишком большое значение.

Пьер поцеловал ее в лобик, продолжая говорить:

— Я хочу, чтобы ты запомнила совсем другой момент — вот этот, когда мы здесь, вместе с тобой, одни, и нет ничего на свете, кроме нашей любви.

Его голос звучал так глубоко, серьезно и искренне, что Вада затрепетала. Однажды с ней уже случилось такое. А сейчас Пьер окончательно освободил ее из плена последних остатков наркотика и словно наполнил все ее существо солнечным светом.

Теперь радость была значительно острее, чем прежде, ведь еще вчера она боялась, что может навсегда потерять Пьера.

— Я люблю тебя… Пьер! — прошептала Вада.

Очень нежно, будто боясь причинить ей боль, он привлек к себе ее голову и прикоснулся к губам. Таким трепетным, нежным поцелуем он мог с таким же успехом наградить и ребенка.

Вада от удовольствия закрыла глаза. Пьер снова любит ее и не думает, что они останутся только друзьями!

Но в этот момент счастливого блаженства, когда ей хотелось еще ближе к нему прижаться, Пьер поднял голову и неожиданно сказал:

— А сейчас, моя радость, мы должны подумать, как и в чем отправить тебя в отель.

В это мгновение Вада почувствовала себя страшно разочарованной: Пьер не будет ее больше целовать. И она заставила себя сказать:

— Кажется… мне еще очень трудно… ходить.

— А я понесу тебя на руках, — ответил Пьер. — Правда, ночной портье в отеле «Мерис» может заподозрить что-то неладное, если я привезу тебя в таком виде, без платья.

Вада слабенько засмеялась.

— Могу себе представить, как будет потрясена Чэрити, когда обнаружит, что платье… с меня… исчезло.

— Это проблема уже завтрашнего дня, — заметил Пьер, — но сначала мы должны покончить с сегодняшними.

Он убрал руку с ее спины, и Вада чуть не закричала: ей так хотелось помешать этому и побыть еще рядом с ним.

— Извини, малышка, я на несколько минут тебя покину. У меня в этом доме есть приятельница, думаю, она одолжит нам одно из своих платьев.

Пьер встал и улыбнулся Ваде.

— Смотри не исчезни, пока я не вернусь. Ты иногда совершаешь непредсказуемые поступки, и я боюсь даже ненадолго выпустить тебя из вида.

— Я буду ждать тебя! — пообещала Вада.

Она смотрела, как он шел через всю студию к двери, и думала, что ее слова могут оказаться пророческими.

Как было бы замечательно навсегда остаться здесь, в этой мастерской, с Пьером, и всякий раз ждать его возвращения домой.

Вада подняла глаза и осмотрелась. Окно — до самого потолка — выходило на крыши Парижа, стены украшали картины. Девушка сказала себе, что это самое красивое помещение из всех, в которых ей приходилось бывать прежде.

Разве могут иметь значение гобелены, бархат, канделябры и дорогая мебель, если в доме нет любви?

Только ее любовь к Пьеру, думала Вада, и его любовь к ней делают эту студию прекрасным дворцом, и жить здесь с Пьером значило бы обрести свой рай.

«Я люблю его», — сказала себе Вала.

Быть рядом с ним, знать, что он ее любит, — о большем она и не мечтала.

Отсутствие Пьера показалось ей слишком долгим, и она уже начала беспокоиться, полагая, что эта приятельница, кто бы она ни была, видимо, так прелестна, что Пьер не торопится вернуться.

«Наверно, он знает эту женщину очень хорошо!»

Вада была уверена, что уже далеко за полночь и только очень близкий друг может допустить, чтобы его разбудили в столь поздний час, к тому же с просьбой одолжить женское платье.

«Возможно, Пьер раньше любил эту женщину». Вада мучила себя подозрениями и пыталась представить, как та выглядит.

Если она француженка, то непременно должна быть брюнеткой. А если Пьеру больше нравятся темноволосые женщины?

Вада всегда считала, что французы предпочитают блондинок, — по контрасту с француженками, которые ей почему-то представлялись брюнетками.

Конечно, это был очередной миф из тех, которыми обычно морочат себе голову американки.

Вада была достаточно интеллигентной девушкой и прекрасно понимала, что женщины часто приписывают себе достоинства, чтобы возвыситься в собственных глазах и внушить себе, что они более привлекательны, чем на самом деле.

«Может ли Пьер любить меня?» Ваду вдруг охватила паника. Их жизненные пути совершенно различны, и, конечно, Пьер прав, сомневаясь в ней, ведь они так мало знакомы.

Но как сказать ему правду? Она все еще слышит, как он пренебрежительно произносит «мисс Богачка»и «богатые американки, охотящиеся за титулом». Он явно презирает богатых и тех, кто хорошо себя чувствует только в высшем свете.

В прошлый раз, рассказывая об эпохе Людовика XVI, Пьер сказал:

— Власть, титулы и деньги в то время развращали аристократов так же, как и в наши дни. Они пагубно действуют на людей.

— Почему это происходит? — спросила Вада.

— Потому что богатство отдаляет человека от реальной жизни, от необходимости бороться и от физических страданий.

— Неужели это так важно?

— По-моему, да, — ответил Пьер. — Человек должен стремиться не только к материальным благам, необходимым для жизни, но и утверждать себя как личность.

— А разве богатым не нужно к этому стремиться?

— Они на это не способны. Проносятся в шикарных экипажах, не замечая тех, кого обдают грязью, и видят жизнь только через оконное стекло кареты. Да многие из них к ней просто не приспособлены, — в голосе Пьера прозвучало презрение, и Вада не могла это не отметить.

Она снова оказалась в плену золотых цепей, прочно сковавших ее будущее. Вада была уверена, что Пьер любит ее такой, какую видит: не блистательную аристократку, а бедную компаньонку, девушку столь скромного достатка, что даже в Париже ее некому сопровождать.

«Он не должен знать правду, — неистово убеждала она себя. — Если я лишусь его любви, жизнь потеряет для меня всякий смысл».

С такими мыслями Пьер и застал ее, войдя в студию с платьем в руках. Оно было сшито из черной и белой ткани, с плотно прилегающим лифом, который удачно подходил к юбке с оборками. Воротник и рукава украшала красная тесьма, придававшая платью тот загадочный шарм, присущий, казалось, всем француженкам — и богатым и бедным, без исключения.

— Ты так долго отсутствовал! — тон был почти обвинительный: Вада не сумела сдержать себя.

— Ты беспокоилась о себе или обо мне? — как бы шутя, поинтересовался Пьер.

Вада надеялась только на то, что состояние оцепенения, которое еще не совсем прошло, не позволит ей покраснеть, но поняла, что Пьер заметил ее ревность.

— Моя приятельница кого-то развлекала, — объяснил он, — и я не хотел им мешать, пока они не попрощались.

— Но ты же сам говорил, что приглашать мужчину домой неприлично, — возразила Вада.

Его глаза заблестели, и, положив платье на постель, он сел около девушки.

— Никак не пойму, дорогая, что это — любопытство или ревность?

В какое-то мгновение Ваде очень захотелось ему солгать, однако она предпочла сказать правду и, опустив глаза, прошептала:

— И то и другое.

Пьер легко рассмеялся. Он наклонился и нежно поцеловал девушку, слегка коснувшись ее губами.

— Но для последнего чувства нет оснований. Я успокою твое любопытство, если скажу, что моя приятельница актриса и живет в мире, в котором ты, если я сумею этому помешать, никогда не будешь вращаться? — Улыбнувшись, он добавил: