– Чадо! – остановил его порыв о. Викентий. – Отпустим тебя по глаголу твоему с миром, но не причиняй нам досаждения и прежде, чем удалиться, подними чару. Благословляю.

С нехорошим предчувствием Сергей Павлович принял из рук его высокопреподобия стакан виски с двумя пузырящимися кубиками льда. Звонкие голоса детей, знающих страшную тайну напитка и в сердечной простоте остерегающих добра молодца дружными криками из партера, амфитеатра и всех ярусов: «Не пей! Не пей!», слышались ему. Проще, однако, выпить, чем долго сопротивляться. Восемь часов. Он явится к международным новостям, чем навлечет на себя скрытый гнев будущей тещи.

– Что ж, – вздохнул Сергей Павлович, – послушник не ослушник. Сын мой, – сохраняя полнейшую серьезность, обратился он к профессору, – желаю тебе доброй христианской жизни. Как твой крестный отец всегда готов наставить тебя на истинный путь… Дело только за тем, чтобы его обрести.

– Христос – путь, истина и жизнь! Или тебе это неведомо?! – возгласил о. Викентий, щедрой рукой наливая себе и профессору, не без опасения наблюдавшим за стремительным опустошением бутылки и столь же стремительным наполнением стаканов. – Не робей, Борис! – ободрил его ученый монах. – Ты теперь православный, а православного хмель не берет!

– Не только в этом, – оттягивая роковую минуту, медленно излагал профессор, – великие достоинства православия… А его участие – и, может быть, решающее – в строительстве государства Российского? Воспитание патриотизма в народе? Укрепление воинского духа? Известно, что Сергий Радонежский благословил Дмитрия Донского…

– Кому известно?! – рыкнул о. Викентий, подобно льву, выбежавшему из леса и вдруг заговорившему человеческим голосом. – Сочинили сказку и носятся с ней, как дурни с писаной торбой. Преподобный Сергий – Христа чадо любимое. И он благословляет человекоубийство?! Войну?! Кровь?! Окстись. Вредными глупостями не искушайся и тем паче не разноси их вроде сороки. И выпей за христианский здравый смысл.

– Аллилуйя, – подвел итог Сергей Павлович, первым осушил свой стакан, бросил в рот кружок колбасы, поклонился честной компании и вышел вон.

В долгой дороге от Высоковольтного проезда до Теплого Стана доктора Боголюбова развезло, он это чувствовал и клял себя, не проявившего твердости характера, и о. Викентия, накатившего ему, целый день не имевшему во рту ни крошки, стакан вискаря общим весом не менее двухсот граммов. Голова соображала, но язык тяжелел и губы немели. Не забыть, внушал он себе, борясь с дремотой, маму зовут Нина Гавриловна. Ей четко сказать: «Дорогая Нина Гавриловна, прошу руку вашей дочери». Он попробовал вымолвить всю фразу от начала до конца, но изо рта у него вместо полнозвучных и благородных слов вырвалось нечленораздельное мычание. М-м-м… др-р-я… Ни-гавр…на… пр-р-р-р… ваш… ери… Водитель обернулся. Не так едем, что ли? Т-т-ак. Ещ-щ-е… м-м-м… пр-пр… я-я-мо… и… и… и… пр-пр… на-пр-пр-а-а-во…

– Пыр-пыр, – передразнил Сергея Павловича водитель. – Накушался?

Не в силах более говорить, он кивнул. Да. Позволил. Обстоятельства. Боже. Спаси. Меня. Но тут в отяжелевшей его голове возникла и потребовала немедленных действий тревожная мысль о недопустимости появления в доме любимой с пустыми руками. Цветы. Шампанское. Торт. Ас-с-с-с… о-о-р-р-т-т… Сложное слово. Чем проще, тем легче. Например: набор, подобающий случаю. Друг Макарцев, где ты? С немалыми усилиями он оторвался от спинки сидения и неверной рукой коснулся плеча водителя.

– Чего тебе? – не оборачиваясь, спросил тот. Сергей Павлович изобразил рукой волнистую линию.

– Выйти, что ли? Приспичило?

– Ц-ц-веты, – собрав волю в кулак, он более или менее преодолел трудности произношения. – Торт, – уже совсем твердо проговорил доктор Боголюбов. – Ш… ш… шам… шампанское!

– Забудь, – кратко и резко отвечал неприятный человек за рулем. – Тоже мне… женишок!

Невзначай, но в самую точку. В десятку, можно сказать. А еще лучше – прямо в сердце, полное нежности и любви. Оскорбленное глупой насмешкой чувство вдохнуло в Сергея Павловича веру в себя, решительность и силу, благодаря чему он смог внятно промолвить, что да, о да, без сомнения, не отрицает и счастлив.

– Щас-с-с-с-т-лив, – почти просвистел он. Именно – жених. Ее зовут Аня.

– То-то рада будет, – отсчитав сдачу, ядовито простился с ним водитель.

И еще раз воззвав ко Господу и всецело предав себя в Его отеческие руки, старательно-твердым шагом (по которому всякий мало-мальски сведущий по части пития гражданин – а таковых в нашем Отечестве подавляющее большинство, и среди них, к прискорбию и к свидетельству о крушении нравов почище, чем в Римской империи эпохи упадка, лица не только сильного, но и прелестно-слабого пола – гражданин, таким образом, и гражданка могли почти безошибочно определить, какого градуса достиг сей джентльмен, имеющий на деревянных от напряжения ногах черные штиблеты и несмотря на духоту июньского вечера облаченный в костюм темно-серого цвета) Сергей Павлович приблизился к подъезду, вдохнул, выдохнул и вошел. На шестом этаже Аня ему тотчас открыла – будто давно уже караулила его приход, стоя у двери.

– Ты опоздал… Что-нибудь случилось? – Затем она всмотрелась в него своими мягкими, темными, прекрасными глазами и ахнула. – Сережа! Да ты пьян!

– К-к-к-рестили проф-ф-фессора… М-м-м-еня… – к-к-крестным… отцом… Отец… Викентий… пр-про-сил… Я не мог…

– Отказаться? – облегчая его муки, продолжила она, и Сергей Павлович благодарно кивнул. – Пойдем, пойдем… – Аня повлекла его на кухню. – Мама пусть досмотрит новости, а я тебя напою чаем.

– П-п-о-о-нн-и-маешь, – уже сидя на кухне, за столом, покрытым цветной клеенкой, старался объяснить ей он, – к-ка-а-ка-ая б-была… чушь…

– Крещение?

Он кивнул.

– Чушь?! – изумилась она.

Он снова кивнул.

– Т-тайны… не б-было… И в-веры… Б-был… таз… красный… п-пластмассовый. И т-три свечки. И Г-гриша…

– А это кто?

– С-собака. Кобель. Дог. Ч-черный, – словно гору свалил с плеч Сергей Павлович и облегченно вздохнул. – Ч-чай меня с-спасает… Нет. Ты меня спасаешь. – Он не мог оторвать от нее восхищенного взгляда – так невыразимо, до слез она была мила ему, и так он любил ее, любил и платье на ней с короткими рукавами, и легкий платочек на плечах, и серьги с алыми камешками в маленьких ушах. – Я тебя люблю, – без малейшей запинки сказал он. – Я все в тебе люблю. Тебе хорошо со мной? Ты… не раскаиваешься?

Склонившись над ним, она прикоснулась губами к уголку его рта.

– Ты мой любимый, – едва слышно шепнула Аня, словно сообщая Сергею Павловичу великую и сокровенную тайну. – Тебе я принадлежу, другу моему…

– Анечка! – с трепещущим от счастья сердцем вымолвил он.

Она засмеялась и снова поцеловала его.

– Не помнишь… А дальше там так: положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою… Ибо крепка, как смерть, любовь… – Она села с ним рядом и прижалась головой к его плечу. – Ты меня не покидай никогда.

– Я?! – возмутился он. – Тебя?!

– У меня так иногда тяжко становится на душе… Страх одолевает. Я боюсь…

– И я, – безмятежно признался Сергей Павлович.

– И ты?! – тревожно встрепенулась Аня.

– А ты думала? – сказал он и, помолчав, добавил: – Твоей мамы я очень боюсь.

– Ты шутишь, – с печалью в голосе откликнулась она. – А я ночью проснусь и Господа прошу: чашу эту мимо пронеси…

– Какой страх? Какая чаша? Аня! – воскликнул он. – У нас с тобой впереди… Я не знаю, сколько у нас впереди, только потому, что не знаю сроков – моих и твоих. Но разве не будем мы с тобой счастливы? И детки наши разве не будут возрастать возле нас? Ты двоих хочешь? Троих?

– Пусть будут мальчик и девочка. Петя и…

– И Аня, – опередил ее Сергей Павлович. – Бабушку мою так звали. Ты – Анна вторая, а она будет Анечка третья.

Тут белая пушистая кошка появилась на кухне и, выгнув спину, с громким мурлыканьем принялась тереться о ноги Сергея Павловича, а потом и вовсе прыгнула ему на колени.