Снова раскололись небеса, и снова из глубины их вылетела огненная стрела. Доктор Боголюбов опрометью бросился в дом и, взбежав на крыльцо, оглянулся. Отец Дмитрий входил в распахнутую калитку и в стене дождя медленно шел по участку в прилипшей к телу и обозначившей впалую грудь и слабые плечи рубашке, с подрагивающей на губах счастливой улыбкой.

Переоблачившись в сухие одежды, о. Дмитрий выдал гостю носки и халат, оказавшийся тому совершенно не по размеру, так что можно было лицезреть Сергей Павловича с нательным крестиком на груди, вылезающими из рукавов руками и головой, замотанной полотенцем, каковое зрелище изрядно позабавило летописца, заметившего, что если бы не христианский символ, московский гость в этом странном наряде вполне сошел бы за нищего дервиша, день и ночь прославляющего Аллаха всемилостивого и милосердного.

Хозяин дома против ожидания к помянутому имени мусульманского бога отнесся вполне серьезно, безо всяких там нет бога, кроме Аллаха, и прочих дешевых сентенций, до которых столь охочи необрезанные, чему, возможно, способствовало уже совершенное им возлияние вина домашнего производства, но самого высокого качества, что признал и доктор при всем его решительном предубеждении к самопалам всякого рода из-за многочисленных случаев тяжелейшего отравления сивушными маслами, один из которых не так давно закончился трагически для молодого человека, испустившего дух еще до приезда бригады «Скорой помощи», однако здесь была редкая чистота, вкус жита и каких-то трав, кажется, зверобоя. Кудесник самогоноварения проживал в Сотникове, что несомненно. Проглотив свой наперсточек, Игнатий Тихонович также одобрил. Кудесница, поправил он. Изъясняясь несколько отрывисто и глядя вбок, мимо стола со скромными яствами в основном из произведений сотниковской земли, в их же числе и конская колбаса, если не считать консервов: бычки в томате, сайра и золотисто-коричневые шпроты, о. Дмитрий промолвил, что мусульманство, разумеется, имеет право. И дервиши.

Сергей Павлович стащил с головы полотенце. О, трясите бородами! Скачите, как козлы на весенних лугах! Прыгайте, как обезьяны перед обезьяним царем! Пойте дикие свои песни! Славьте Создателя миров, вы, немытые и дурно пахнущие, впрочем, православный странник тоже воняет, ибо таков удел всех, кто пренебрегает насущными запросами плоти ради высоко воспарившего духа. Неоспоримое право ab incunabulis.[34] Основано на обетовании. Агарь! Он воскликнул, опрокинул рюмку и порозовел. И виски заморский ничто перед ним. Пробовал. И сын ее, которого родила она Аврааму – Измаил. Я произведу от него великий народ. Умножая, умножу потомство его. И нельзя будет счесть его от множества. Так. И кто – он вопросил, остановив просветлевший взор на докторе Боголюбове, у которого уже ломило челюсти от упорного перемалывания конской колбасы…

– А! – довольно улыбнулся о. Дмитрий. – Твердая. Твердая, правда?

Сергей Павлович утвердительно промычал.

– Но вкусная. Мусульманская, между прочим, еда.

…кто усомнится в богодухновенности Священного Писания, за тысячу семьсот лет до проповеди Мухаммада предсказавшего появление великого народа – сокрушителя царств и грозы сегодняшнего мира? Быстро оглядев доктора, он перевел взгляд на Игнатия Тихоновича, намеревавшегося усладить себя шпротами и с помощью вилки пытавшегося отделить от туловища остренькую головку и раздвоенный хвост. Никто не усомнился, и о. Дмитрий удовлетворенно кивнул.

За окном хлестал дождь, ветер трепал старую яблоню, гнул вишенки; время от времени небо вспыхивало, мрачная заря рождалась на нем предвестником каких-то небывалых испытаний, призрачный белый свет заливал все вокруг, после чего удар грома потрясал землю и все, что на ней, в том числе и дом о. Дмитрия, отзывавшийся на разгул стихии скрипом старых стен, дребезжанием стекол и позвякиванием стоявшей на столе посуды. Бу-у-бум!!! – грянуло с еще небывалой силой. Лампа над столом закачалась, медленно раскрылась дверца книжного шкафа. Отец Дмитрий перекрестился. Призирает на Землю, и она трясется; прикасается к горам, и они дымятся. Буду петь Господу моему, доколе есмь.

– Прекрасно, – с чувством ответствовал иерею сотниковский летописец, загадав, правда, обществу загадку: относилась ли похвала к словам псалмопевца, прославляющим Творца и Промыслителя Вселенной, или к рассыпчатой картошке, щедро посыпанной укропом.

– А появится ли Иван Егорович? – вслед за тем решил узнать он. – Наш гость желал бы с ним познакомиться.

– А я не уверен, – отозвался доктор, – хочу я его видеть, или лучше мне будет, если я уберусь восвояси, так его и не повидав.

– Он свидетель! – воскликнул Игнатий Тихонович. – Тех самых событий!

– Если бы только свидетель, – пробормотал младший Боголюбов.

– Придет, – кратко промолвил о. Дмитрий. – Все приготовил – и удалился. Но скоро будет.

Вот он придет, явится, предстанет… За что ты гнал деда моего, Петра Ивановича? И старца Иоанна твои злодеи-товарищи убили за что? Ах, нет. В вопросе «за что?» нет никакого смысла, равно как и в других вопросах, пытающихся если не отыскать, то хотя бы нащупать истину злодеяния. Объяснить «за что» – значит оправдать убийство, которое оправдано быть не может. Привстав и потянувшись через стол, о. Дмитрий возложил ладонь на еще влажную голову Сергея Павловича.

– Он кающийся. Бог любит грешника, который мучается своим грехом.

Сергей Павлович дернул головой, будто лошадь, отбивающаяся от овода. Отец Дмитрий сел со страдальческим выражением лица. Пришедый к грешникам, Иисусе, вразуми его!

– А я не могу любить человека, на котором кровь моих близких.

– Позвольте, – запротестовал летописец, – он не участвовал…

– А вы уверены? – Сергей Павлович несколько раз ткнул вилкой, стараясь поймать ускользающий гриб. – Не хочет. Не хочет и не надо.

Он бросил вилку на стол.

– Гриб, – назидательно молвил священник, – белый. А человек он уже много лет другой. Вы поймете. Он мучается содеянным злом и несодеянным добром.

Выплеснувший грозовому небу и московскому гостю свое праведное негодование недостойнейшим из архиереев коему давным-давно следовало в кафедральном соборе когда он выходит из алтаря неся себя наподобие живых мощей возгласить «анаксиос!» то есть попросту говоря пробы на нем негде поставить нет места не проеденного проказой греха лучше вот вам святой истинный крест пес смердящий чем такой епископ неслыханное возлюбленные братья творит он омертвелой рукой оскорбление Тайной Вечере требуя от сослужащих с ним в Великий Четверток священников не скупясь возливать на свои ноги духи желательно «Красная Москва» дабы запах пота не осквернял преосвященнические ноздри словно в поповском сословии отродясь не принято мыть ноги вон ее пустой флакон стоит со Страстной Седмицы и доктор и отдохнувший после долгого путешествия чистенький старичок взглянули вслед указующему персту и обнаружили за стеклом книжного шкафа в соседстве с томами «Добротолюбия» названный предмет и согласно выразили свое возмущение постыдной пародией на подражание Христу о чем читаем у апостола евангелиста и тайновидца Иоанна влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и вытирать полотенцем, которым был препоясан, а вообразите каковы были их ноги в легких сандалиях черные они были от пыли грязи и песка улиц иерусалимских horror religiosus ужас священный ничуть никакого ужаса когда речь идет о воре укравшем благодать и волке похищающем овец от нашей мерности чесого просиши ахах известно чесого омытый ливнем снаружи и огненной водой изнутри о. Дмитрий вдруг обрел способность смотреть в лицо собеседнику не уводя глаз в сторону.

Легко ли, однако, давалась ему прямота и твердость взгляда? Просто ли ему было смотреть в глаза другого, особенно в тех случаях, когда они выражали разочарование, несогласие, осуждение, неприязнь, сомнение и проч. и проч. или вообще ничего не выражали, представляя собой пустые гляделки, словно сделанные из голубого стекла? (Исходя из своего жизненного опыта, Сергей Павлович был отчего-то убежден, что именно у людей с голубыми глазами чаще всего появляются непроницаемые заслонки, сквозь которые тщетно пытаться понять, симпатичны вы этому человеку или, напротив, он питает к вам глубочайшее презрение. Впрочем, у голубоглазых такие заслонки могут быть всего лишь более заметны, чем, скажем, у обладателей карих или черных глаз). И готов ли он был вступить в бой, вроде Пересвета, выехавшего против Челубея, разя при этом противника не мечом и копьем, а пристальным и желательно без помаргиваний взглядом?