Отец Гурий еще раз глотнул воды и сам, своей рукой взял руку о. Петра.
– Миленький. Тебе, небось, пора. Ты хоть хлебца на дорогу возьми у меня. И помни: я тебя благословляю жить, но и умереть ради Христа я тебя тоже благословляю. Ибо такая смерть приносит жизнь. И никого не бойся. Ни властей, ни иуд, которые на Руси расплодились во множестве, ни даже самого Антихриста… Нынче от многих слышишь: Антихрист пришел! И Ленин-де был Антихрист, а теперь какой-то у них там другой главный стал – тоже Антихрист. Преподобного Зосиму Соловецкого иноки спрашивали, как узнать – Антихрист пришел или еще только предтеча его. И вот что им сказал преподобный. Когда услышите, что явился на землю Христос, то знайте, что это и есть Антихрист. А почему?
– А потому, – с внезапно охватившим его волнением промолвил о. Петр, – что сказано: Ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже на западе, так будет пришествие Сына Человеческого.
– Вот! – просиял старец. – Явится внезапно и по всемогуществу Своему явится всем человекам и всей земле в одно время. А теперь иди, миленький. Я отдохну малость и молиться буду: за тебя, за отца Иоанна, за Аннушку твою…
– Она ребеночка носит, – само собой вырвалось у о. Петра.
– И слава Богу! За сыночка твоего, помоги, Господи, ей доносить, а ему устоять в этой жизни… Иди.
Отец Петр шагнул к двери, но вдруг обернулся и спросил:
– У тебя, отче, есть в келье тайное какое-нибудь местечко? Мне Святейший один документ доверил, а меня на любой дороге могут схватить.
Отец Гурий кивнул.
– Со второй полки, из середины книги сыми. Снял? Кирпич видишь? Его пошевели и вынь. И туда клади.
Уже положив в нишу пакет с Завещанием Патриарха, закрыв ее кирпичом и поставив на место все пять томов «Добротолюбия», о. Петр заколебался.
– А вдруг не вернусь?
– Не вернешься, – твердо сказал о. Гурий, – другие обретут. И не переживай. Ко второму пришествию и так все выяснится. А Святейший… На здешнюю жизнь сил у него не осталось. Какая жизнь без правды! А он правду только шептать может – и то с оглядкой. Теперь вот, – повел он глазами в сторону книжных полок, – до будущих времен докричаться хочет. Церковь земная, в которой жребий его Патриархом поставил, еле дышит, воры ее крадут и красть будут дальше. Кто потверже – в узах или уж на том свете. А кто податливей – тот у зверя на побегушках. Иди, миленький. – И о. Гурий закрыл глаза. – Устал я. – Но то ли для себя, то ли вслед и назидание гостю прошелестел сухими губами: – Век потерял свою юность, и времена приближаются к старости.
5
Час спустя после того, как о. Петр скрылся из дома, за ним пришли. Без стука распахнулась дверь, и вслед за Ванькой Смирновым, топоча сапогами, ввалились пять бойцов из отряда Гусева-Лейбзона. Был среди них чрезвычайно шустрый китаец с быстрыми карими глазками. Он первым оббегал и осмотрел все комнаты, потрогал листья огромного фикуса, удивленно качнув круглой, стриженой «под ноль» головой с узеньким лбом, отпихнул железным плечом вставшую ему на пути мать Лидию, как раз угодив ей под грудь, дернул за рукав ахнувшую и побледневшую Аннушку, сказав ей при этом: «Холосая девка», и чуть не до смерти перепугал о. Иоанна, еще дремавшего на постели.
– Твоя не спи, – велел он старцу Боголюбову. – Твоя ходи сюда.
– Ты, нехристь, зачем его тревожишь? – вступилась игумения, сверху вниз глядя на китайца мрачным черным взором. – Больной он. Пусть лежит.
Но о. Иоанн встал и вышел на кухню. И ему первому, насупив белесые бровки и заложив большие пальцы обеих рук за широкий ремень, задал Ванька вопрос, когда и куда скрылся Боголюбов Петр, за выступление против власти подлежащий незамедлительному аресту. Отец Иоанн медленно опустился на табурет и растерянно оглянулся. Скрылся? Аресту? Выступление против власти? У него голова закружилась, он ухватился за край стола. Мать Лидия в один шаг встала с ним рядом.
– Нездоров батюшка, я этому вашему китайцу говорила. А он как в монастыре безобразничал, так и здесь норовит.
Грозно взглянул на нее голубенькими глазками Ванька и посулил нынче же со всей строгостью с ней разобраться.
– Я что-то… Ваня… ничего… не пойму, – одышливо промолвил о. Иоанн. – Петенька как с утра ушел… в церковь… так я с тех пор… его и не видел. Анечка! – с мольбой обратился он к невестке. – Ты-то знаешь… где он?
– Он, папа, в Пензу поехал. Вам сегодня Сигизмунд Львович лекарства новые прописал, Петя взял рецепты и поехал. К завтрому, сказал, обернется.
– В Пензу, говоришь? – подозрительно спросил Ванька.
– В Пензу, – твердо повторила Аннушка.
– Ладно. У доктора мы еще спросим: писал он рецепты или они тебе во сне привиделись. А кто ж его в Красноозерск, на вокзал повез? На сей час у нас в городе все извозчики на месте.
– У него с ними контракт, что ли, какой подписан? – осадила Ваньку Смирнова мать Лидия. – На дорогу вышел, его любой возьмет.
– И вовсе не обязательно ему до Красноозерска… – тихо прибавила Анна. – По сухой погоде от нас до Пензы прямая дорога, ты сам знаешь. Верст пятьдесят. Он к ночи как раз и доберется.
– И к завтрому, говоришь, будет?
Она пожала плечами.
– Управится – значит, будет.
– Посмотрим, сказал слепой. Объявится ваш поп – мы его встретим. А вот их, – Ванька указал на о. Иоанна и мать Лидию, – в заложники забираем. Ежели он где-нибудь невдалеке прячется – пусть приходит отца из тюрьмы выручать. Так ему и передай. Давай теперь, ребята, старика да эту ведьму черную.
– Меня? – с детским изумлением спросил о. Иоанн. – Зачем? Куда?
– Папа! – кинулась к нему и крепко обняла его Аннушка. – Я вас не дам… Я не пущу! Он больной, – прорыдала она, – ему покой надобен! Помрет он в тюрьме!
– Анечка, – погладил ее по голове старец Боголюбов, – не плачь. Я понял. Пусть берут. Я пойду. И Господь наш был в темнице, и страдал, и крестную смерть за нас принял. Кто мученичества бежит – тот Христа недостоин.
– Папа! – уже вне себя кричала сквозь слезы Аня. – Вам там ни поесть, ни отдохнуть… – Солдатики! – грохнулась она на колени. – Ваня! Ты у отца Иоанна на глазах вырос… Он тебя младенцем крестил! – Ванька Смирнов пренебрежительно отмахнулся: «А я его не просил». – Ты с Петей вместе играл!
Ради Христа! Не трогайте старика! И мать Лидию… Она-то здесь при чем?!
– Встань, встань сейчас же, – стыдила ее игумения. – Нашла перед кем поклоны бить. Узелок лучше нам с батюшкой собери. У них в тюрьме, говорят, все мухи с голода передохли.
И пока о. Иоанн, шаркая ногами, отправился переодеваться, пока Аня с молчаливым отчаянием, как слепая, шарила по полкам и укладывала в сумку все, что было в доме съестного, Ванька внушал ей:
– Ты Петра обязательно найди… Или записочку ему переправь. Так, мол, и так, отца за тебя арестовали. И не тяни. А то хуже будет.
Она положила в сумку банку с топленым маслом, выпрямилась и долгим непонимающим взглядом смотрела на Ваньку, пока, наконец, не спросила:
– Хуже? Ты о чем?
– Ты дурочку-то из себя не строй, – и Ванька Смирнов, озлившись, сразу стал похож на маленькую, но свирепую собачонку. – Тебе сказано: заложники! А заложников, коли твой поп вскорости не объявится…
Китаец его опередил. Он поднял две руки – так, словно в них была винтовка, прищурил правый и без того узкий глаз и весело сказал:
– Пук-пук.
– Убьют?! – с ужасом выдохнула Аннушка.
– Холосая девка. Ей сяо ню-ню много-много давай, а не бегай черт где.
– А ты думала? – с той же злобой промолвил Ванька и скомандовал: – Забирай их, ребята. Айда.
Когда они ушли, уведя за собой игумению и о. Иоанна, она побрела в спальню, ничком упала на кровать, лицом в подушку о. Петра. И от родного запаха подушки, от Петенькиного тепла, которое – казалось – с минувшей ночи еще хранила ситцевая цветастая наволочка, от десяти лет, соединивших их с Петей в одну плоть и в одну жизнь, от вымоленного наконец-то у Господа дитя, долгожданного сыночка, их счастья, надежды и утешения, – от всего этого невыразимая тоска стеснила сердце, и в опустевшем, обезлюдевшем доме она завыла, будто оплакивая дорогих покойников. Кто бы теперь сказал, что ей делать? Кого приносить в жертву? Петеньку?! Да она сама сто раз готова была умереть за него! Папу? И его любила она, как дочь – родного отца. И знала, что до конца дней Петенька будет терзать себя мыслью, что папу казнили вместо него. И что тень этой мысли неминуемо ляжет и на нее. Мать Лидию? Она всхлипнула. Они ее для пущего страха прихватили. И для пущего страха убьют.
