Все последующее оставим рассказывать другим и в другом месте. Да, было невыразимое словами счастье матери, обнявшей и осыпавшей поцелуями еще мокрое от слез и бледное от пережитого ужаса личико Даниила; были с ее стороны попытки опуститься на колени перед гостем и облобызать ему руки – попытки, решительно пресеченные Артабаном; был затем всеобщий плач в Вифлееме, плач, и рыдание, и вопль великий, подобный тому, каким Рахиль, не зная утешения, плакала о детях своих, ибо их не стало. И, отъезжая от Вифлеема, еще долго слышал Артабан скорбные крики несчастных матерей и отцов, погребавших своих сыновей.
Признаемся теперь, что в истории четвертого волхва есть некая загадка. Нам сказано, что вся дальнейшая жизнь Артабана была подчинена исполнению всецело овладевшей им мечты: встретить Царя и передать Ему единственную из оставшихся драгоценностей – прекраснейшую жемчужину. Ибо сначала он вынужден был расстаться с темно-синим сапфиром, затем – с кроваво-красным рубином, и, временами печалясь об оскудении приготовленного им дара, с тем бóльшим тщанием хранил в мешочке у пояса дивный перл, который все-таки надеялся преподнести Царю. Странно вот что. Три с лишним десятилетия он искал Царя, для чего, пренебрегая опасностями и трудностями, обошел и объехал едва ли не полмира. В самом деле, где только не пришлось побывать сначала юному, а затем уже вполне возмужавшему халдею! Однажды повстречавшийся Артабану маг из Александрии, как великую тайну, открыл ему, что Царь и Учитель два с лишним года находится в древних Фивах, где беседует с тамошними мудрецами преимущественно о загробном существовании и выслушивает свидетелей, после смерти поселившихся внизу или наверху (в зависимости от чистоты их прижизненных намерений, праведности дел и воли богов) и на самое краткое время отозванных оттуда для показаний об устройстве, порядках и управителях подземного и небесного царств. Само собой, Артабан тут же отправился в Фивы, этот полуразрушенный и почти занесенный песками город, едва не угодил в лапы разбойникам, чуть не утонул, переправляясь через Нил, чудом избежал пасти крокодила – и все для того, чтобы убедиться, что александрийский маг – лгун и мошенник. Артабан впервые столкнулся с таким безответственным и можно даже сказать предательским отношением одного мага к другому и, пылая гневом, на обратном пути пробовал отыскать обманщика в Александрии. Куда там! Его и след простыл. Поговаривали, будто он отправился в Рим показывать свои фокусы Кесарю – но Артабан, поостыв, махнул на него рукой. Не мчаться же за ним, в конце концов, в столицу империи. Тут, кстати, появились новые сведения о Царе. Маленький человечек с оплывшим желтым лицом и тоненьким голосом, добровольно оскопивший себя, дабы раз и навсегда выдернуть из плоти жало вожделения и тем самым наилучшим и достойнейшим образом подготовиться к переселению в Царство Небесное, сказался одним из Его, Царя, учеников, и сообщил, что, простившись с ними и наказав повсюду проповедовать принесенную им Благую Весть, Раввуни отбыл в Индию, известную горами, с вершин которых можно шагнуть непосредственно на первое Небо, диковинными животными, изъясняющимися на языках человеческих, и людьми, чей возраст перевалил далеко за мафусаилов век. Рассказывая о Царе, евнух плакал от переполнявшей его сердце любви, и Артабан ему поверил. Однако попусту провел он несколько лет в Индии, хотя добрался до подножья самых высоких в мире гор. Правда, ему удалось кое-что перенять у тамошних кудесников – тощих, с блестящей на голенях тонких ног смуглой кожей и черными ласковыми глазами. Он выучился у них босыми ногами ходить по раскаленному железу, останавливать собственное сердце и некоторое время (впрочем, не более минуты), оторвавшись от земли, висеть в воздухе. Он мог теперь несколько дней, как покойник, пролежать в глубокой могиле, мог бестрепетно подставить руку под удар ядовитого зуба кобры, мог упорным взглядом разбить глиняный кувшин – однако это были всего лишь приятные мелочи в сравнении с главной и пока не достигнутой им цели. Вернувшись из Индии, он отправился на Дунай, к скифам; побывал у варваров-германцев, франков и бриттов, для чего на утлом суденышке в ненастную погоду пересек пролив, отделяющий покрытый туманами остров от остального мира. Во время этого перехода жестокий порыв ветра оставил кораблик без парусов. Его закрутило. Приготовившись принять смерть, Артабан думал, что жемчужина уже никогда не будет достоянием Царя, а упокоится на дне морском – там, откуда некогда поднял ее удачливый ловец.
Подчеркнем еще раз некую странность выбранного четвертым волхвом направления поисков. Искать Царя по всему свету, пренебрегая возможностью встретиться с Ним на Его родине! Не удивительно ли? В самом деле, вместо того чтобы подвергать себя опасностям дальних странствий, отчего бы не побродить по окрестностям Иерусалима, не побывать в Самарии, Галилее, Десятиградии, не пройти пологим берегом Геннисаретского озера? Несколько поразмыслив, можно, однако, объяснить уверенность Артабана в том, что после внезапного исчезновения из Вифлеема Царь не вернулся в пределы Иудеи. Ведь со дня Его рождения прошло тридцать лет, покрытых мраком неизвестности. Где Он был? Что делал? Какими стезями ходил? Пребывая в совершеннейшем неведении, Артабан поневоле должен был верить более или менее правдоподобным слухам, и не его вина, что всякий раз он настигал не Царя, а всего лишь Его тень. Халдей седел, но не отчаивался. Жемчужина, которую он хранил теперь на груди, согревала его своим теплом и мало-помалу становилась для него надежнейшим из залогов, что рано или поздно он встретит Царя и с любовью и радостью принесет Ему давным-давно приготовленный дар. И вот однажды, ранней весной, в Антиохии, он познакомился с тремя иудеями, собиравшимися в Иерусалим на праздник Пасхи. В священный город их призывал не только обычай, предписывавший всякому достигшему совершеннолетия мужчине их племени и веры на Пасху совершить жертвоприношение в Храме, для чего отдать на заклание либо беспорочного агнца, либо чистого голубя. И не одно лишь стремление исполнить свой долг и заплатить обязательный для каждого иудея храмовый налог величиною в половину сикля. В пасхальные дни в Иерусалиме непременно должен появиться Он. «Кто этот человек, которого вы так ждете?» – с волнением и надеждой спрашивал четвертый волхв и слышал в ответ, что это пророк, а может быть, и сам Мессия, Спаситель Израилев. «Но откуда у вас такая уверенность?» – допытывался Артабан, вглядываясь в смуглые лица собеседников и справедливо отмечая в них не только природное лукавство, но и живой ум, благородство древнего происхождения и непоколебимую убежденность в уготованную их народу судьбу любимого первенца в большом семействе Бога. Ему отвечали, снисходя к простодушной любознательности язычника. Откуда? Если по Его воле слепые прозревают, немые говорят, глухие слышат, а прокаженные очищаются – разве это не должное основание нашей уверенности? Если убогие встают, мертвые воскресают, а бесы бегут – разве это не достаточное свидетельство Его славы и силы? Если Он насыщает и хлебом, и словом, повелевает стихиями и называет Храм домом Отца Своего – разве это возможно кому-нибудь, кроме Сына Божьего? Он – Христос, и этим все сказано.
В пятницу, четырнадцатого нисана, в полдень, Артабан появился в Иерусалиме и, перейдя мост через долину Кедрона, Восточными воротами вошел в Храм. Был первый день Пасхи. Густой чад от сжигаемых на жертвеннике приношений поднимался со двора священников, плыл по дворам израильтян и женщин и растекался и таял в чистом воздухе над двором язычников. У столов менял и продавцов голубей теснился народ. С трудом пробираясь сквозь густую толпу, Артабан несколько раз обошел Храм. Даже во двор священников удалось проникнуть ему, откуда, правда, его вскоре выставил бдительный левит с покрасневшими от дыма глазами. Но волхв уже понял, что не в Храме следует ему искать сегодня Царя. Между тем странные и уж во всяком случае далекие от пасхальных торжеств разговоры слышал он вокруг. Будто бы сегодня по настоянию первосвященника и синедриона и с согласия римского прокуратора должны казнить на кресте какого-то человека и с ним вместе двух разбойников, и казнь эта должна состояться за городской стеной, на возвышенном месте, называемом Голгофа. И будто бы вся вина этого человека заключается в том, что он называл себя Сыном Божиим, творил чудеса, учил правде и обличал лицемеров. От страшного предчувствия у Артабана сжалось сердце. «Ради Бога, кого казнят?!» – вскричал он, и притиснутый к нему толпой старик в изодранной мантии тихо и мрачно сказал: «Царя Иудейского». Не помня себя, Артабан выбрался из Храма. Глянув наверх и увидев над головой темнеющее небо, он кинулся к месту казни. «Где Голгофа?» – спрашивал он на бегу, прохожие указывали ему путь, и он бежал – сначала вниз, а потом все вверх и вверх, погоняя себя, как резвого скакуна, боясь опоздать и надеясь, что за хранящуюся у него на груди бесценную жемчужину ему удастся выкупить у главного палача Того, Кого он искал всю жизнь и Кого так преданно любил. И, милес, експеди круцем – иди, солдат, и приготовь крест… О, неужто, неужто уже прозвучали эти роковые слова! Подождите! Вы не знаете, Кого хотите предать смерти! Подождите! Он принес нам свет, а вы собираетесь Его убить! Подождите! Возьмите жемчужину, ей нет цены… Жизнь мою возьмите, но не казните Царя!
