Папа: Па-азвольте, товарищ! Вторая древнейшая профессия, коей я овладел во всех тонкостях… Подручным партии служил и ни минуты не тужил. Стишок. Могу не сходя с места изобразить лично вас лицом, злостно уклоняющимся от уплаты алиментов, и опубликовать. Отсутствие у вас пола лишь усугубляет вашу вину. Извращенец. С Господом Богом не имею чести. Не знакомс. Торговля правдой, между тем, есть священная обязанность всякого, вступившего на сию стезю. Но скромно оплачивается. Квартирка из двух комнаток. Содержу сына сорока двух лет, неудачника и пьяницу. Мною в самом нежном возрасте пренебрегли ради христианского долга, а я, между тем, исходя из принципов морали и человеколюбия безропотно тащу на старческой спине…. Имею справку об искривлении позвоночника. Отчего же мне, так сказать, априори отказано в наслаждениях загробной жизни? Я в Бога не верю, но идея рая, особенно в ее мусульманском толковании, с полногрудыми, знаете ли, гуриями… Я тоже хочу.
Ангел(покраснев от гнева): Какие гурии, что ты несешь, вместилище скверны?! Геенна тебя ждет, с ее вечным огнем, вонью и стонами подобных тебе сластолюбцев, лгунов и продавцов правды!
Папа: Все говорят, нет правды на земле. Но правды нет и выше! Осмелитесь ли вы, гражданин херувим, в присутствии высокого суда (указывает на судью, сравнительно молодого человека со слезящимися от аллергии воспаленными глазами и в помятом пиджаке с носовыми платками во всех карманах, и двух народных заседателей, женщин – одну дородную, круглолицую, с медалью «За трудовую доблесть» на огромной груди, и другую – изможденную, с лицом, покрытым сетью мелких морщин и оттого несколько напоминающим подгнившее яблочко, с орденом «Знак Почета» на лацкане черного форменного пиджака, обозначающего ее принадлежность к железнодорожному ведомству) утверждать, что наш великий поэт ошибся и вы у себя, иже еси на небеси, ни разу не солгали друг другу, начальникам-архангелам, архистратигам и прочим приближенным к небесному трону, равно как и самому его обладателю? Что можете сказать в свое оправдание? Глубокочтимый суд, я как советский человек требую самого сурового приговора тем, кто пытается исказить нашу действительность, приукрасить небесную, а также отказывает пенсионеру в его законных правах!
Судья(мучительно подавляя в себе желание чихнуть, отчего на его глаза набегают слезы): Что вы хотите?
Папа(проникновенно): Являясь засраком… то есть имея все основания в недалеком будущем удостоиться и получить, прошу учета заслуг при обмене места жительства: временного на вечное.
Заседательница со «Знаком Почета»(морщась и запивая желтой водой из графина таблетку анальгина, дабы унять боль от разыгравшейся язвы): Всю жизнь кобелировал, а теперь метит на Новодевичье… А не желаешь ли в Кремлевскую стену, соседом к товарищу Суслову?
Заседательница с медалью(пристроив груди на стол, покрытый зеленым сукном): Ты, Дуся, права. Они всю жизнь безобразничают и черт-те что вытворяют, а как почуют, что им пора, так и начинают строчить во все органы: мине-де Хованское не по чину, мине самое малое Ваганьковское, да чтоб непременно в первых рядах!
Папа(потерянно): Какая смерть? Я разве говорил о смерти? Я так – на всякий случай… У меня планы… творческие… и личные… Ее Люся зовут. Очень славная. Чем-то похожа на вас (указывает на заседательницу с медалью, делая при этом округлое движение рукой в области грудной клетки). Я жить хочу, чтоб мыслить и…
Судья(чихает три раза кряду и звучно сморкается в клетчатый платок): Суд удаляется на совещание.
Алексей Петровичс книгой Вениамина Блаженного в руках: Погулял на своем я веку по угрюмым тюремным дворам, а теперь вышел срок старику побродить по загробным мирам. И такой ему выпал вояж, что по телу – зловещая дрожь: хочешь стой, хочешь сядь, хочешь ляжь – все равно ты куда-то бредешь… Хочешь – верь Иисусу Христу, хочешь – тайно молись Сатане, – все равно ты бредешь в пустоту – и вернешься к тюремной стене…
– Сергей Павлович! – прикоснулась к его руке Аня. – Вы еще здесь или куда-то скрылись?
Он поднял на нее взгляд и вновь с горьким чувством подумал, как безнадежно слеп был в «Ключах». Но разве легче ему стало теперь, когда он прозрел и когда в груди у него набухает тяжелый, горячий ком безнадежной любви?
– Скрылся? – пробормотал он. – От вас? Куда я от вас теперь скроюсь?
– Хотите, – вдруг предложила она, – я расскажу вам одну историю?
Сергей Павлович выразил живейшее согласие и положил папиросу в пепельницу, время от времени взмахами ладони разгоняя клубящийся над их столиком синеватый дымок.
– Да вы ее погасите, – сказала она. – Меньше будет у вас хлопот.
– В самом деле! – он затянулся раз, потом другой и придавил окурок. – Я готов.
– Это история, – без тени улыбки взглянула на него Аня, – о четвертом волхве…
– Позвольте! – запротестовал он. – Их было трое, это всем известно, и в Евангелиях сказано, что трое… Имен нет, но я где-то прочел: Каспар, Мельхиор и третий… как его…
– Балтазар, – подсказала Аня.
– Вот-вот! Каспар, Мельхиор и Балтазар. О четвертом нигде ни слова.
– Он был, и его звали Артабан. Он должен был встретиться с тремя другими и вместе с ними отправиться за Вифлеемской звездой, туда, где родился Царь Иудейский.
По словам Ани, этот Артабан был еще совсем юноша, выдающиеся знания и способности которого раскрылись, однако, столь полно и мощно, что побудили волхвов как равного принять его в свое избранное сообщество. Есть даже сведения, впрочем, не совсем достоверные, что именно он, Артабан, первым обратил внимание на необычное сочетание Сатурна и Юпитера, вскоре дополненное приблизившимся к ним Марсом. Когда же несколько времени спустя возле этих трех планет появилась и неподвижно встала яркая, как факел в ночи, звезда, словно бы пламенеющая и рассыпающая красные искры по предутреннему, еще темному небосводу, все мудрецы согласно решили, что это знак совершившегося в мире величайшего и долгожданного события. Родился Он – Царь Иудейский, Тот, Которому предречено стать Властелином мира и Кто Своей жизнью и смертью навеки соединит человека и Бога.
После краткого совета волхвы избрали из своей среды четверых, поручив им найти Младенца и сложить у Его ног дары: старец Мельхиор должен был почтить Его золотом как царя, молодой Гаспар (он был лишь немногим старше Артабана) – ладаном как священника, а чернокожий Балтазар – смирной как того, кому суждено умереть. Артабан же намеревался выразить свою любовь тремя драгоценными камнями, которыми с незапамятных пор обладал его род: темно-синим, будто летняя ночь, сапфиром, кроваво-красным рубином и жемчужиной, чья величина и красота поистине не имели цены.
Все четверо, продолжала Аня, условились встретиться в одном селении, где их должны были ждать погонщики со своими верблюдами. Путь предстоял неблизкий и трудный. Из окрестностей Ура Халдейского в наиблагоприятнейшее для начала всякого путешествия время, а именно – на исходе третьего часа, они должны были двинуться вдоль берега Евфрата на север, точнее – на северо-запад и достичь небольшого города Мари. Оттуда, пополнив запасы пищи и воды и дав краткий отдых верблюдам, следовало повернуть на закат солнца и через пески Сирийской пустыни, неглубокие ущелья и продуваемые холодными ветрами плоскогорья караванными тропами выйти к Дамаску. От Дамаска, взяв на юг, надо было миновать Тивериадское море, переправиться через Иордан и с невысоких гор спуститься в Самарию, откуда уже рукой было подать до Иерусалима. Можно было попасть в Дамаск через Харран, расположенный на притоке Евфрата – реке Балих, и таким образом не подвергать себя опасностям путешествия в пустыне – но в этом случае путь до священного города становился чуть ли не вдвое длиннее.
Волхвы или маги, или халдеи, как еще называли их по старинному наименованию города, в котором они постигали тайны земли и неба, спешили почтить родившегося Младенца и потому предпочли караванные тропы пустыни оживленной торговой дороге, ведущей к Харрану, где когда-то Иаков нанялся пастухом к Лавану, дабы спустя семь лет в утешение, награду и возмещение трудов получить в жены пронзившую его сердце Рахиль. Знали или нет волхвы эту чудесную историю, знали ли, что вместо младшей дочери Лавана Иаков был вынужден взять старшую, Лию, а за Рахиль работал еще семь лет, – Бог весть. Есть, правда, смутные намеки, что перед тем, как отправиться в путь, они вычитали в своих древних книгах всю родословную Младенца и Царя и, стало быть, хорошо представляли себе направляемую Всеведущим и Всемогущим преемственность поколений, завершающуюся появлением на свет Сына Авраамова, Сына Давидова и – можно сказать – Сына Иаковлева.
