— К людям, которые легко рассказывают о своем творческом опыте, я отношусь подозрительно. Какой опыт? Что я могу рассказать вам особенного? Никаких секретов мастерства у меня нет. Да их, по-моему, и вообще нет.
О лучших стихах Пушкина (любимого его поэта) сказал: “Они не написаны, они просто открыты поэтом в жизни. Великое произведение нельзя сочинить. Оно всегда есть в самой жизни. Я, например, не представляю себе, что когда-то не существовало таких вещей, как “Безумных лет угасшее веселье” или “Я вас любил…”
На мое сетованье на то, что молодежь иногда не читает стихов того или иного автора из боязни подпасть под влияние, сказал: “Ребенок, который боится темноты, должен, чтобы преодолеть страх, войти в темную комнату и убедиться, что ничего страшного там нет. Поэт, не желающий подпасть под влияние, должен прежде всего знать и то, что его пугает”.
О “подтексте” сказал, что он не любит этого слова.
Записки секретаря парткома
13 ноября 1979 г.
Сегодня меня избрали секретарем парткома вместо умершего Михаила Ивановича Барышева. Целых три месяца я пытался уйти от этого избрания. Мы уже давно договорились с Шундиком, что я пойду к нему главным редактором издательства. Но в ЦК КПСС и в горкоме настояли на том, чтобы я принимал дела секретаря парткома. Понимаю, как тяжела эта шапка Мономаха в государстве московских писателей, где каждый убежден, что он единственный и незаменимый и что только для выявления его творческого “я” создана Вселенная со всеми ее галактиками и метагалактиками, со всеми крабовидными туманностями и звездными системами. На парткоме были секретарь райкома И. Б. Бугаев, зам. зав. отделом культуры горкома В. Я. Савватеев и 13 членов парткома. Почти как в “Тайной вечере”. Если мне предназначается роль Христа, то кто же взял на себя роль Иуды?
Впрочем, проголосовали все “за”, и вся процедура избрания заняла 5 минут.
17 ноября.
Первым, кто навестил меня в роли секретаря парткома, был Елизар Мальцев. Он принес заявление на Василия Рослякова. Как явствует из заявления, Росляков давно и настойчиво описывает в своих рассказах ближайшее литературное окружение, совершенно не церемонясь и не выбирая выражений. Дошла очередь и до Елизара Мальцева. Он выведен в какой-то очередной повестушке Рослякова красками столь не радужными, что молчать об этом Мальцев не счел возможным. В заявлении и в разговоре Мальцев тоже не жалует своего бывшего приятеля. Подонок, “пьяница”, “дерьмо”. Это еще не худшее, что он позволил себе сказать в адрес Рослякова.
Боже, за что ты меня наказываешь, что я должен терпеливо выслушивать все эти личные дрязги, проявляя максимум партийной внимательности и объективности!
— Позвольте прийти в себя после недавнего избрания, — только и сказал я Мальцеву. — Проведу отчетное собрание, и тогда займемся “художествами” Рослякова.
18 ноября.
Был сегодня в горкоме у Савватеева. Начинается “обкатка” моего доклада: “Тут надо оттенить значение последних постановлений”, “тут надо дать более четкую формулировку партийной политике в области литературы”, “тут надо подчеркнуть роль горкома и его первого секретаря т о в. Г р и- ш и н а”, “тут надо подсократить названные имена и обязательно назвать таких-то и таких-то”. Тысячи мелких пометок, правок, придирок. Постигаю науку “консолидации”, “компромиссов”, “сдержанности”, “партийной взвешенности” и еще многих “аций” и “стей”, без которых, оказывается, по нынешним временам совершенно нельзя обойтись. В нашем огромном партийном аппарате есть особая прослойка людей, которые только и заняты этим “сглаживанием”, приведением всех и всего к единому, привычному стандарту, людей, боящихся живого резкого слова, вспышки чувства, страстности, малейшей субъективности в подходе к явлениям искусства, жизни, политики. Из-под их вежливого, но упрямого катка все выходит сплющенным, сморщенным, смирным, пригодным и для свадеб, и для похорон.
20 ноября 1979 г.
Оказывается, в парткоме были люди, страстно желающие занять место, на которое меня, как “упрямого осла”, гнали общими усилиями отделы культуры ЦК и МГК. Два моих зама неожиданно утратили интерес к партработе, хотя за неделю до этого дневали и ночевали в парткоме. Да я бы каждому из них платил по две сотни рублей в месяц в течение целого года, только бы они помогли мне освободиться от тяжести креста, взваленного мне на спину.
Идут встречи с парторгом М. С. Колесниковым, с секретарем писательской организации Ф. Ф. Кузнецовым, секретарем райкома И. Б. Бугаевым, зам. зав. отделом ЦК КПСС А. А. Беляевым.
Главный совет их — не торопись, оглядись, освойся, взвесь все “за” и “против”, прежде чем идти в бой. Ну что ж, совет благой. Я и не собираюсь кидаться с места в карьер. Колесников — умный, бывалый русский мужик, посверкивает своими маленькими пронзительными глазками и старается больше получить информации о собеседнике, чем дать ему о себе. Феликс Кузнецов — логик, пожалуй, несколько тяжеловатый. У него все разложено по полочкам, все приведено в систему. Хитрить он не станет, он будет подавлять унылой правильностью суждений. И. Бугаев — весь нацелен “вверх”, весь в своей стихии. Он из тех людей, кому доставляет особое удовольствие сидеть в “руководящем” кабинете, давать советы, подчеркивать свой демократизм, хлопать по плечу. А в суждениях об искусстве — прагматик. Для него плохо не плохое, а то, что принято считать плохим. Если книгу ругали в “руководящих сферах”, значит, надо ее осудить, если же в руководящих сферах о ней ничего не сказали, он вполне может удовлетвориться ее содержанием, пусть в ней есть и “душок”. А. Беляев — этот мне показался простым и думающим человеком. Будем считать, пока это первое впечатление.
22 ноября.
Сижу, шлифую доклад. Как много хочется сказать и о литературном процессе, и о конкретных книгах. Вот когда пригодилась мне многолетняя привычка обдумывать “впрок”, с “запасом”. Первый раз понял, как велика наша литература по “списочному составу”. Подумать только, в одной Москве живет две тысячи профессиональных писателей. Весь XIX век не имел и половины от числа нынешних столичных литераторов. Кажется, и в литературе наше время больше заботится о вале, а не о качестве. По полтораста человек принимает Москва в Союз писателей за один год. Зачем? Какая в этом творческая необходимость? В этом потоке имен, названий книг, спектаклей, фильмов совершенно теряется то немногое, что имеет право называться ЛИТЕРАТУРОЙ. Партком должен стать той сетью, которая, пропуская всю мелочь и “сорную” рыбу, должна улавливать “красную” рыбу настоящей литературы. И оберегать ее от всякого критического браконьерства. А браконьеров развелось великое множество!
24 ноября
.
За десять дней потерял четыре килограмма веса. Вывожу новый физический закон, вернее, физико-идеологический: вес партийного работника обратно пропорционален его физическому весу.
17 декабря 1979 г.
13 ч. Вызван на совещание в Кремль. Едем от Краснопресненского РК. Что за совещание — не знаю. Я теперь, как цыган, кочую с одного совещания на другое. За последние две недели я “насовещался” больше, чем за предыдущее пятилетие. И в горкоме, и в партполитпросвете, и в СП РСФСР, и на секретариате московской писательской организации, и нa творческих объединениях поэтов, и даже на вечере С. Писахова. Последнее “заседание” мне очень понравилось. Особенно когда читали изумительные сказки Писахова. Какой чудесный, живородный талант!
И речь Володи Личутина показалась необычной. Думает. Строго вглядывается в жизнь человек и говорит о ней слова выстраданные, взвешенные.
Вчера прочел повесть Анатолия Марченко “Входите, страждущие”. Странно, неужели так разъединились духовно наши городские и сельские “пласты”? Почему я не ощущаю этого разрыва, раздела? Не слишком ли мы все сваливаем на “век”, на “прогресс”, на пресловутую НТР? Ведь связи сельского и городского мира куда более сложны, многозначны, чем это думают и “деревенщики”, и “городошники”. Духовно народная жизнь постоянно перетекает из сельских речек в городские моря и из городских морей в сельские речки. По принципу сообщающихся сосудов. Уровень духовной жизни должен быть у народа один. Понижение в одном месте вызывает понижение в другом. Подъем в одном сосуде вызывает подъем во всех остальных. Это великий закон народной жизни, закон неделимости, единства духовного народного потенциала.
