*   *   *

Большинство упреков и обвинений, брошенных мне, не имеют никакого значения, поскольку они носят не аргументированно-исторический, а эмоционально-пропагандистский характер.

А проще говоря, являются, может быть, искренней, но бессодер­жательной бранью: “пересказывает чушь”, “сплетни”, “байки”, “несура­зицы”, “лицемерно лгущий Куняев”, “соус сталинской пропаганды”, “шовинизм доведен до предела помешательства”, “обыкновенное невежество”, “измышления публициста, который наверняка не является первым пером России”, “филькины грамоты”, “количество беспар­донной лжи” , — на такое отвечать бессмысленно. Я также не понимаю стилистику, подобную следующей: “имперское мышление”, “полонофобия”, “антисемитизм” и т. д. Это — стертые клише, пропагандистские штампы, от которых всех трезво мыслящих историков должно уже тошнить. Но я даже готов принять и эту терминологию, но при одном условии: если вы сначала ответите на вопрос, правдивы ли фамилии, примеры и факты, которые я привожу, или нет. Если они правдивы, то ваши истерические обвинения, какими бы “страшными” они ни были, — пустое сотрясание воздуха. У истерики женские интонации, как у Ванды Селивановской из Оренбурга:

“Я с возмущением и негодованием прочла статью Станислава Куняева, в которой он с ненавистью поливает грязью и оскверняет святая святых — битву при Монте-Кассино и генерала Андерса. Он осмелился заявить: “Но поляки не были бы поляками, если бы не переплавляли (как, впрочем, и русские) свои поражения (даже бесславные) в бессмертные легенды. Вот они и сложили о кровавой и нелепой бойне при Монте-Кассино щемящую душу песню, которая стала для них той же самой вечной опорой, что для нас “Слово о полку Игореве” или вальс “На сопках Маньчжурии”. Так может написать только человек, ярко ненавидящий историю Польши, а по сути дела и Россию!”. Страстно написано, но неумно. Андерс, книгу воспоминаний которого я прочитал, действительно не вызвал у меня никакого уважения. Это был весьма экзальтированный, хвастливый и неискренний шляхтич, что видно из стенограммы разговоров со Сталиным, опубликованной в его же мемуарах. А про трагедию при Монте-Кассино я написал, думая не только о различиях, но и о глубинном сходстве русского и польского национальных характеров (все-таки славяне!). В этих размышлениях о песне “Червонные маки” и о вальсе “На сопках Маньчжурии” (а “Варяг”, а “Слово о полку…”! — при всем том, что оба похода с военной точки зрения были бессмысленны) есть восхи-щение и поляками, и русскими, которые, каждые по-своему, не падают духом, но ищут на пепелищах поражений огоньки героизма, сочиняют о них песни, мифы, поэмы, тем самым передавая свою непокорную волю к победе грядущим поколениям…Так что я, по существу, воспел эти свойства славянской души.

Но в связи с этим хочу с горечью сказать и о нашем русском лакействе (или глупости?). И то и другое в сегодняшней жизни не редкость. В ответ на осквернение в 90-е годы советских воинских кладбищ на территории Польши, на демонтаж памятника маршалу Коневу — спасителю древнего Кракова, в ответ на поток русофобии со страниц газет и из уст политиков Польши, в ответ на благосклонный прием, оказанный Польшей чеченским головорезам, и на открытие под Краковом радиоцентра “свободной Ичкерии” директор краеведческого музея в Бузулуке (где начинали формироваться польские части), русский человек Николай Макаров, заявляет на страницах “Новой Польши”: “Настала пора увековечить память о польской армии генерала Андерса в Бузулуке. Ведь именно благодаря этому событию Бузулук стал частью мировой истории”…

Не буду вспоминать о пафосных речах Остапа Бендера насчёт создания Нью-Васюков, я понимаю, как нужны хоть какие-то средства краеведческому музею маленького районного городка, но нельзя уж настолько стелиться перед шляхтой… Ну, создали дивизию по распоряжению Сталина, одели, обули, вооружили, а она демонстративно не стала сражаться против фашистов бок о бок с советскими солдатами, а ушла к англичанам в Иран… И в этом, что ли, мировая слава города Бузулука? Уж скорее в том, что тысячи его уроженцев пали на фронтах Великой Отечественной…

*   *   *

Однако пора всерьез приступать к текстам главного редактора “Новой Польши” Ежи Помяновского, который пишет о моем сочинении так: “Во главу угла по-прежнему ставится катынское преступление. Из текста следует, что автор — вполне по-советски — считает это преступление делом рук гитлеровцев, собрание подлинных документов (изданных под редакцией академиков Александра Гейштора и А. Н. Яковлева) — фальсификацией, а самоотверженных ребят из российского “Мемориала”, отыскавших в селе Медное под Тверью (куда немцы никогда не дошли!) место погребения 6300 польских военнопленных из лагеря в Осташкове, — польскими агентами и предателями”.

Простите, пан Помяновский, но Вы погорячились.

Из моего текста не следует ничего, что Вы мне приписываете. Во-первых, я не ставлю “во главу угла” катынское преступление и не занимаюсь его расследованием. Я касаюсь его лишь на полутора страницах книги (а её объем — 200 страниц) и задаю себе лишь один вопрос: почему поляки были расстреляны из немецкого оружия? Историки, обвиняющие советскую сторону, отвечают: чтобы списать впоследствии это преступление на немцев. Тогда я задаю второй вопрос. Если поляков расстреляли энкавэдэшники немецкими пулями в марте 40-го года, то советское руководство должно было предусмот­реть, что скоро начнется война, что немцы захватят на смоленской земле катынские лагеря с погребенными там поляками, что мы все-таки начнем после Сталинграда контрнаступление на Запад, снова дойдем до Катыни, раскопаем братские могилы, “обнаружим” в польских черепах немецкие пули и обвиним на весь мир немцев в совершенном преступлении. Я увидел в этом утопическом сценарии что-то абсурдное и высказал свои сомнения. Вот и всё.

Во-вторых, о Медном я даже не вспоминал. Не надо за меня домысливать того, что я не говорил.

В-третьих, я нигде ни слова не сказал о “самоотверженных ребятах из российского “Мемориала”, и потому не надо мне приписывать, что я считаю их “польскими агентами и предателями” .

А в-четвертых, Ваши ссылки на труды академика А. Н. Яковлева несерьезны. Более лживого и меняющего взгляды ренегата, возросшего в недрах Агитпропа ЦК КПСС, в новейшей российской истории отыскать невозможно. Он, до сих пор усердно отмывающий перед новыми хозяевами родимые пятна своего коммунистического прошлого, вам что угодно напишет, а “самоотверженные ребята из “Мемориала” что угодно отыщут. Они же любители и работают на общественных началах.

Вы, господин Помяновский, мечтаете, чтобы я был привлечен к уголовной ответственности за своё сочинение:

“Я считаю, что достойная задача всех людей доброй воли (какая социалистическая стилистика! — Ст. К. ) — не столько исправлять эти и подобные филькины грамоты, сколько призывать законодателей, чтобы в связи с катынским преступлением они ввели в российский Уголовный кодекс понятие “лживых измышлений” и соответствующую статью — подобно тому, как во Франции существует юридическое понятие “освенцимской лжи” и соответствующая уголовная статья, карающая за “оспаривание факта существования преступления или преступлений против человечества”.

Вы делаете опрометчивое заявление, пан Помяновский, и самого себя загоняете в ловушку. Как же можно было забыть, что, печатая в 11-м номере 2001 года “Новой Польши” воспоминания советского еврея Н. Вальдена-Подольского, находившегося после войны 1919—1920 годов в польском плену, Вы, подобно бдительному цензору времен социалистической Польши ( “вполне по-советски” — как Вы пишете обо мне), изъяли из текста все свидетельства утробного антисемитизма шляхетской администрации в лагерях для советских военнопленных, все описания издевательств над несчастными евреями, все картины преступлений, совершенных поляками-антисемитами. Такое деяние можно квалифицировать похлеще, нежели “оспаривание” , это скорее сознательное сокрытие “факта существования преступления или преступ­лений против человечества” , говоря Вашими же словами!