По оценкам военных специалистов (в то время, разумеется, оценкам устным) мы около двух лет находились в “разоруженном” состоянии: боеспособных флота и авиации УЖЕ не было, а ракет всех видов базирования в достаточном количестве ЕЩЕ не было. Как американцы упустили такой шанс — выиграть приличную сумму политических очков — остается только гадать. Скорей всего, спас “железный занавес”: американцы просто не знали об этом.

В 1961 году я, лейтенант ракетных войск (рекрутированный туда из ВМФ), проводил политзанятия с солдатами в Нерчинском гарнизоне Забайкальского ВО. Я любил философию, проштудировал классиков марксизма-ленинизма, с нескрываемым удовольствием их цитировал, вызывая восхищение солдат. Но вот поднимается рука, я киваю одобрительно, встает солдатик, и я слышу: “Мы попали сюда из авиации. Перед отправкой поступил приказ в наш авиационный полк уничтожить все самолеты и запчасти. А самолеты-бомбардировщики ИЛ-28 (гражданский вариант ИЛ-18) — недавно поступили с завода. Самолет ставили на крыло, и на него наезжал танк. А мы, солдаты, по приказу уничтожали запчасти, прямо ящиками разбивали новые электронные лампы. Как это все понимать, товарищ инженер-лейтенант?”.

Я обомлел. Сник. Растерялся. Наступило убийственное молчание. Я лихорадочно вспоминал подходящую к этому случаю цитату из классиков марксизма-ленинизма. .. И никак не мог вспомнить. Солдаты не злорадст­вовали, говорили с болью, и моя вытянутая молчаливая физиономия была им лучшим ответом.

“Карибский кризис” пришелся на пик нашей небоеспособности. Хрущев, узнав об этом (подумать только, этот авантюрист не мог узнать об этом раньше, ДО авантюры на Кубе), был перепуган смертельно.

Говорят, что “кризис” спас Кубу от вторжения американских войск. Это неправда. Для обороны Кубы на остров были доставлены в достаточном количестве из СССР и оборонительная техника, и войска.

А еще говорят: американцы в результате кризиса убрали из Турции ракеты средней дальности, направленные на СССР. Это правда. Но рассматривать ее как нашу, пусть даже частичную, победу — значит подменять понятия. Мы посягнули на ракеты в Турции ценой жесточайшего балансирования на грани войны, к которой не были готовы. Ну, а если бы президент США Джон Кеннеди не проявил завидного благоразумия и воли? Нас утешило бы сознание того, что “им” тоже кое-что перепало бы? А нам? Ведь это же главное! Да еще будем помнить, что война, судя по всему, должна была быть атомной. Одно утешение — Бог пронес.

Не обеспеченная стратегической мощью установка на Кубе наступа­тельного оружия была чистейшей авантюрой. Да что там говорить, авантюра — фирменный стиль хрущевской политики.

Тот позор помнят еще многие участники событий. Под злорадное улюлюканье западных вояк, гнувших в свое время спину перед фашизмом, мы спешно демонтировали ракеты на Кубе, вывозили на сухогрузах без сопровождения (чтобы не “огорчать” вконец распоясавшихся янки). Амери­канские боевые корабли, как шакалы, “ловили” в открытом океане наши сухогрузы и прика­зывали (!) показать все ракеты на борту (они контролировали полноту вы­воза). И великая держава — истинная победительница в самой кровавой войне — безропотно открывала грузовые люки и показывала (после запроса Москвы, конечно).

Так о чем бишь я? А вот о чем. Когда пыль “Карибского кризиса” улеглась, мы в сети марксистско-ленинской подготовки по указанию из ЦК штудировали работу Ленина “О компромиссах”. А время тогда было “игривое”: после XXII съезда партии откуда-то “выполз” короткий период импровизации для всех “вольтерьянцев”. И мы — в атаку: какой же это “компромисс”, если это был несмываемый для государства позор? А наши “политрабочие” (плюй в глаза...) рубили жестко (вот так бы там — в океане) в соответствии с самым высоким указанием: “Творческое применение марксизма-ленинизма на практике!”. Мы, тогда молодые лейтенанты, уже стали догадываться, как можно, оказывается, искусно применять положение классиков не как догму (“законы”), а как “руководящую нить при историческом исследовании”, или, проще сказать, по-нашему, по-армейски, — напяливать одно гуттаперчевое изделие на все, что объясняет и оправдывает.

Но тогда мы были молоды и наивны. Мы полагали, что даже у гуттапер­чевости есть предел. А жизнь шлифовала, делая невероятное — очевидным. Уже позже, когда в той же сети политпросвещения нас заставляли конспекти­ровать (!) книги “Малая земля” и “Целина”, мы тоже недоумевали, но тише и глуше: “Так это же мемуары! Мы конспектируем классиков марксизма-ленинизма, важные речи на съездах и пленумах партии. Это понятно (странно, но тогда многое, включая абсурдное, было понятно). Но зачем же конспекти­ровать мемуары?”.

И нам те же холуи, что сначала пели осанну, а затем источали проклятия Сталину, затем Хрущеву, затем Брежневу, ответствовали все той же, от инстан­ции идущей, установкой: “Эти книги являют собой творческое применение марксизма-ленинизма на практике, творческое развитие этого всепобеждающего учения”.

Так работал “метод” (Маркса, Грамши, С. Кара-Мурзы) в той нашей реальной жизни.

(Я далек от мысли, что такими политработниками и идеологами были ВСЕ на “фронте” идеологии. Нет, конечно! Были и другие — потомки “рыцарей без страха и упрека”. Но на рубеже 70—80-х они были уже в значительном меньшинстве. А по мере приближения к краху их ряды все таяли и таяли…

Я уже слышу резкие возражения Сергея Георгиевича — грубое искажение “метода”, не то и не так применяли (спрашивается: а как? мы всегда умны задним числом), ну, и так далее в том же духе . Опережая гнев и автора, и читателей, изначально соглашаюсь с возражениями подобного рода. Ибо сути дела они не меняют.

Замена “вульгарного истмата” на “метод” в нашей жизни неизбежно привела бы к “вульгарному методу”, потому что в тоталитарном обществе и МЕТОД, и ДОГМАТ применяют живые и бесконтрольные люди — вожди на всех уровнях. А им все одно — что “метод”, что “вульгарный истмат”.

Сам С. Кара-Мурза, между прочим, приводит хороший пример “твор­ческого применения марксизма”: “Сталин при коллективизации шел напролом и не смотрел ни на какой марксизм”. Что ж, действия вождя и понятны, и оправданы историей: государственные интересы тогда были определяю­щими. А далее автор как бы вскользь замечает: “...потом академик Ойзерман докажет, что именно это решение и вытекало из объективных законов общественного развития”. Это потому, надо полагать, что в теории господст­вовал “вульгарный истмат”? А если бы в теории господствовали “метод” и “руководящая нить”? Сталин бы поступил иначе? Разумеется, нет (он тогда “не смотрел ни на какой марксизм”). А что бы написал позже Ойзерман? Догадаться несложно: что именно в этом решении вождя особенно наглядно проявила себя “руководящая нить” марксизма при историческом исследо­вании. Или нечто в этом роде.

Критический пафос первой же главки об истмате в книге С. Кара-Мурзы под названием “Исторический материализм: превращение научного метода в идеологическую доктрину” кажется мне ошибочным . Ибо, как я пытался показать, ни во что иное, кроме как в “догмат”, исторический материа­лизм в том советском обществе превратиться не мог .

Подводя таким образом черту под полемикой с третьим, базисным тезисом С. Кара-мурзы — “модель-догмат”, я имею все основания сказать о коренной ошибке автора в оценке советского истмата .

В книге С. Кара-Мурзы есть еще двенадцать (!) главок-обвинений “вульгарному истмату”: “Устранение дисциплины истмата и деградация логики”; “Истмат: отход от норм научности”; “Внеисторичность вульгарного истмата” и так далее. Читать их интересно, оценивать бессмысленно, поскольку все они — прямое следствие главной, коренной ошибки: это нежелание автора видеть в догмате естественный продукт любой “модели” в тоталитарном обществе .

Ведь догмат, коль скоро он не является религиозным, то есть метафизическим, каноном и не претендует на строгость “точных” наук, сохраняет все признаки догматизма. А это значит, что такой догмат в конечном счете совершенно естественно “отходит” и от логики, и от норм научности, становится внеисторичным и так далее, и тому подобное.