Он не только пообещал герцогине сохранить в тайне обстоятельства дуэли, но и за несколько дней ухитрился войти к ней в доверие, сделался ее другом, доверенным лицом и советчиком, к которому она постоянно обращалась, тем более что ей больше обратиться было не к кому.

Именно Генри Лабушер постоянно держал ее в курсе стремительно развивавшихся событий, которые в это время происходили в Париже.

Поначалу, когда в городе царило общее ожидание, что вот-вот вспыхнет война, возбужденные парижане продолжали веселиться, не допуская даже мысли о том, что их развлечениям вскоре наступит конец. Все грезили о торжестве французского оружия и громких победах доблестных французских армий.

28 июля император принял на себя верховное командование войсками. При этом он ни на мгновение не забывал напутствия императрицы: «Луи, исполни свой долг до конца!» Эти слова сопровождали его в походе, придавая бодрости и силы духа, но не помогли побороть недуг.

Проезжая через Мец, император страдал от постоянных болей, вызванных камнями в мочевом пузыре, и на большинство своих генералов произвел впечатление человека, обессилевшего и изнуренного болезнью.

По ту сторону Рейна французов ждала четырехсоттысячная прусская армия в полной боевой готовности, поддерживаемая огнем тысячи четырехсот орудий. В то же время Луи Наполеону удалось собрать под свои знамена всего двести пятьдесят тысяч солдат.

Стратегический план императора предполагал стремительное передвижение вперед, в глубь прусских территорий, чтобы таким образом вовлечь в войну против Пруссии южные немецкие княжества, а в конце концов — и нерешительных австрийцев.

Нарядные мундиры французской армии, радостные звуки фанфар, самоуверенность офицеров-франтов с щеголеватыми бородками-эспаньолками, которые все они носили в знак расположения к своему императору, — все это разительно отличалось от образа прусского солдата, презирающего всякую показуху.

2 августа французы заняли Саарбрюккен, вытеснив оттуда немногочисленные прусские авангардные части, и весь Париж возликовал по поводу этой первой победы.

На Парижской фондовой бирже была зачитана телеграмма, в которой сообщалось о взятии в плен немецкого кронпринца. При этом известии знаменитый тенор забрался на крышу омнибуса и спел «Марсельезу».

Генри Лабушер поведал Антонии о диких ликованиях на улицах Парижа.

Сама она ничего не видела и не слышала, ухаживая за мечущимся в бреду супругом, у которого началась жестокая лихорадка после того, как из раны в груди была извлечена пуля.

Поначалу Антония не слишком-то интересовалась новостями, и, хотя благодарила мистера Лабушера за то, что он навещал ее, она в то же время деликатно давала ему понять, что может уделить ему лишь несколько минут.

Все ее мысли были о прикованном к постели муже.

Однако спустя неделю, когда герцог, несмотря на то что рана заживала, все еще не приходил в сознание, она поняла, что не должна игнорировать события, происходящие в Париже.

Вскоре она обнаружила, что с нетерпением ждет визитов мистера Лабушера, невзирая даже на то, что почти всегда он приносил плохие новости.

Рассказы об ужасной неразберихе в военных действиях стали доходить до Парижа: повсюду говорили о том, что утомленные переходом части, достигнув пункта назначения, вдруг оказывались без палаток, которые где-то потерялись, и без оружия, а на складах отсутствовали боеприпасы.

После двух поражений — при Шпихерне и при Верте — началось долгое отступление. Из объятого паникой Парижа посыпались приказы, вдогонку за которыми летели другие, отменявшие прежние.

Число потерь французской армии в результате прусского наступления на Сен-Прива 18 августа достигло двадцати тысяч солдат, и в течение ночи войска в беспорядке бежали в Мец, откуда начинали свой поход.

Вести об этих бедствиях ошеломили Париж и довели его жителей до состояния, которое мистер Лабушер определил как «граничащее с безумием».

— Я только что видел на улице, как мутузили нескольких немцев почти до смерти, рассказывал он Антонии. — Некоторые рестораны и кафе закрылись, потому что кто-то решил, будто их владельцы симпатизируют немцам.

На следующий день Лабушер, как показалось Антонии, явился к ней по-настоящему взволнованным. Он сообщил ей, что в Булонском лесу вырубают деревья.

Пока никто не знал, для чего это делалось, но сам факт такого варварства приводил в смятение.

— Неужели происходит что-то непредсказуемое и жители покинут Париж? — забеспокоилась Антония, когда журналист снова навестил ее.

— Напротив, — поспешил он успокоить ее. — Французские власти упорно настаивают на том, что в Париже безопаснее, чем в любом другом месте, и народ теперь потоком хлынул в город.

— Ну, в таком случае не все так уж и плохо… — улыбнулась Антония.

— Я очень надеюсь, что вы правы, — ответил Генри. — В то же время я желаю вам и вашему мужу уехать домой, как только это станет возможным.

— Пока это совершенно немыслимо, — покачав головой, ответила Антония. — Но мы британские подданные, и, как я полагаю, нам ничего не грозит.

— Я очень надеюсь, что вы правы, — повторил Лабушер и добавил:

— И все же я советую вам не выходить из дома, а если это вдруг станет необходимым — только под надежной защитой слуг. Людей арестовывают по простому подозрению, что они немцы, а на бульварах случались беспорядки.

— Что за беспорядки? — встревожилась Антония.

— Когда с фронта приходят неблагоприятные донесения, на улицах моментально собираются толпы, орущие «Долой императора!»и «Отречение!».

— Отречение? — воскликнула Антония. — Они на самом деле требуют отречения императора?

— Французы совершенно нетерпимы к любым провалам — как военным, так и политическим, — пояснил журналист.

Понимая, что, возможно, пройдет много времени, прежде чем герцог поправится настолько, чтобы думать о возвращении в Англию, Антония решила сократить расходы на содержание дома. В связи с этим она обратилась к Туру с пожеланием, чтобы он рассчитал большинство прислуги.

Она оставила лишь двоих — супружескую пару средних лет, — которые работали в этом доме у прежнего хозяина, с условием, что они согласны выполнять любые указания, ибо для всех наступали трудные времена.

Антония уже не раз убеждалась в том, что может всецело положиться на Тура и поручить ему любое дело. Словом, старый слуга доказал свою преданность и заслуживал полного доверия. Кроме массы дел по дому и в городе, где, как никогда раньше, оказалось полезным его беглое знание французского, Тур заботливо и очень умело ухаживал за герцогом. После очередного похода в город он немедленно появлялся у ложа больного, сменяя уставшую Антонию и докладывая последние новости.

Именно Тур первым поведал ей о том, что в Булонский лес сгоняют скот со всей округи, и Антония догадалась, что приближаются прусские войска и Париж готовится к осаде.

Дела французов обстояли плохо.

— Неужели городу потребуется столько продовольствия?… — с тревогой поглядывая на Тура, вслух размышляла она.

— Как знать, ваша светлость? — ответил он таким тоном, что нетрудно было догадаться, что он не хочет лишний раз волновать ее. — Все говорят, что пруссакам не взять Парижа, слишком уж мощные здешние укрепления. Но как знать, ваша светлость, как знать?… — повторил Тур свой риторический вопрос.

— Но ведь это правда, Тур, — сказала Антония, все еще верящая в несокрушимость крепости, как, впрочем, и большинство парижан. — Я сама читала в путеводителе, что город окружен мощной крепостной стеной высотой в тридцать пять футов с девяносто тремя бастионами. Кроме того, еще есть и глубокий ров, и цепь фортов на подступах к Парижу.

Вспомнив о скоплении скота в Булонском лесу, она добавила:

— Разумеется, главная задача правительства — обеспечить армию всем необходимым, в том числе и продовольствием, однако, как я полагаю, в Париже тоже создаются необходимые запасы на случай осады.

Последние новости Антония узнала от Генри Лабушера, когда тот на следующий день навестил ее. Отвечая на ее вопросы, он показал ей статью, которую сам написал для английского издания «Дейли ньюс».