“Питая лучшие чувства и любовь к родной земле, я осуждал и предотвращал многих белых эмигрантов от враждебных подозрений. В районе же своего местожительства, в пределах возможности от полицейского надзора, я поддерживал связь с болгарскими рабочими района, поддерживал их дух, бодрость и твердую веру в победу русской армии”.
Это были не пустые слова. Ведь атаман Краснов в это время формировал казачьи корпуса в качестве начальника Главного казачьего управления на территории гитлеровской Германии. Атаман Краснов занимался откровенной не только антисоветской, но — антирусской пропагандой. “Казаки! — говорил, к примеру, на курсах пропаганды летом 1944 года. — Помните, вы не русские, вы казаки, самостоятельный народ. Русские враждебны вам. Москва всегда была врагом казаков, давила их и эксплуатировала. Теперь настал час, когда мы, казаки, можем создать свою независимую от Москвы жизнь”.
Для того, чтобы в этих условиях, в профашистской Болгарии говорить людям о победе Советской Армии и “предотвращать” казаков-эмигрантов от перехода в стан врагов, требовалось немалое мужество.
В помиловании ему было отказано, однако было принято решение: “за отбытием срока наказания из-под стражи его освободить и в ссылку на поселение не отправлять”.
Решение это было принято властями 21 февраля 1955 года, когда Кудинов уже отсидел сверх положенных десяти лет четыре месяца. По всей вероятности, он был освобожден от заключения сразу же, — но освобожден своеобразно: “как иностранный подданный, отправлен в Потьму, в лагерь для иностранных подданных”, а “в июле месяце был отправлен в Быково, в объект для ожидания репатриации”. И лишь “11-го сентября 1955 года репатриирован в Болгарию”.
Таким образом, в общей сложности в советских лагерях Кудинов провел вместо десяти — без двух месяцев одиннадцать лет.
Первое, что сделал Кудинов, добившись в начале 1955 года своего освобождения, — он написал письмо в Вешенскую М. А. Шолохову.
Об этом письме тогда же, в майском номере журнала “Советский Казахстан” за 1955 год в очерке “Шолохов в Вешках”, рассказал Константин Прийма. Это была первая встреча Приймы с Шолоховым после Великой Отечественной войны, начало целой серии встреч, которые в итоге дали бесценный материал о жизненном и творческом пути М. А. Шолохова. Так случилось, пишет К. Прийма в своем очерке, что как раз в его присутствии М. А. Шолохов разбирал почту.
“Почта у Михаила Александровича самая разная, — пишет К. Прийма. — Вот он вскрывает еще один конверт и с удивлением читает мне письмо, пришедшее к нему откуда-то из Сибири. По его содержанию ясно, что это пишет еще один из героев романа “Тихий Дон”. Он сообщает, что сам с Дона, был в эмиграции, жил в Болгарии, а теперь через Сибирь несет свой крест на Голгофу и на Бога на ропщет...
— Кто же это пишет вам?
— Вешенец наш, Кудинов Павел Назарьевич, — говорит Шолохов, подавая мне письмо. — Это тот, что командовал на Дону в 1919 году. Я и не знал, что он жив, считал его погибшим. А ведь как тяжело сложилась судьба человека. И тоскует он в письме по Донщине, мечтает походить по родной земле, поклониться тихому Дону. Это еще более грустная песня, чем у Григория Мелехова...”.
Так сомкнулись страницы следственного “Дела” Павла Кудинова и страница жизни Шолохова, получившего от него письмо сразу после его освобождения. Письмо, пронизанное тоской по родине, по донской земле.
Всего за четыре года до этого письма, летом 1951 года, Павел Кудинов уже посетил родные донские края, только не добровольно, а по этапу.
В следственном “Деле” П. Н. Кудинова хранятся два свидетельства на этот счет. Один документ — под грифом “Сов. секретно” — письмо от 24 июля 1951 года начальника Управления МГБ по Ростовской области полковника Трапезникова начальнику отдела “А” МГБ СССР генерал-майору Терновскому: “В связи с проведением оперативно-чекистских мероприятий по борьбе с антисоветским элементом из числа Донского казачества, просим Ваших указаний выслать для ознакомления архивно-следственное дело на осужденного в 1945 году полковника царской белой армии Кудинова Павла Назаровича, бывшего организатора и руководителя контрреволюционного восстания казаков на Дону. По миновании надобности дело будет Вам возвращено”.
Вслед за “Делом” Ростовскому МГБ понадобился и сам Кудинов. В “Деле” Павла Кудинова хранится еще один документ — “Постановление об этапировании заключенного”, утвержденное 5 сентября 1951 года тем же полковником Трапезниковым. Оно гласит:
“Я, зам. Начальника 5 отделения 2 отдела УМГБ РО — майор Обиюх, рассмотрел архивно-следственное дело № 885438 на Кудинова Павла Назаровича... отбывающего меру наказания в Озерном лагере № 7, МВД СССР -
Нашел:
Кудинов П. Н. 31 мая 1945 г. Окр. “СМЕРШ” 3 Украинского фронта был арестован и привлечен к уголовной ответственности, по ст. ст. 58-4 и 58-11 УК РСФСР.
В ходе следствия по делу Кудинова было установлено, что он, будучи офицером царской армии, после Великой Октябрьской Социалистической Революции в начале 1919 года организовал на Дону контрреволюционное восстание казаков против Советской власти...
Однако, в процессе следствия вопрос контрреволюционного восстания казаков на Дону в 1919 году остался глубоко не исследованным, идейные его руководители и активные участники, оставшиеся на территории Ростовской области, не выявлены, антисоветские связи белогвардейских кругов из числа казаков не установлены.
Кроме того, на следствии не были вскрыты методы и формы борьбы антисоветских белогвардейских организаций против Советской власти и какую они делали ставку на реакционную часть донского казачества.
На основании вышеизложенного и учитывая то обстоятельство, что на территории Ростовской обл. в 1947 г. возвратилось значительное количество бывших белогвардейцев, находившихся в эмиграции с 1920 г.,
Постановил:
Кудинова Павла Назаровича, 1891 г. рождения, отбывающего меру наказания в Озерном лагере № 7 МВД СССР, для дальнейшего отбытия наказания этапировать во внутреннюю тюрьму УМГБ по Ростовской области”.
Постановление об этапировании, естественно, было выполнено: “Будучи в трудовых лагерях в Сибири, я был вызван Главным управлением МГБ, а после МВД по Ростовской области, где пробыл в тюрьме от 22 октября 1951 года до августа 1953 года в интересах Советского государства”, — сообщает Павел Кудинов в письме Председателю Верховного Совета СССР К. Е. Ворошилову от 9. 4. 1956 уже из Болгарии. В письме этом он требовал вернуть ему изъятые у него дорогие фотоаппараты, чтобы продолжить работу фотографом.
“Возвратившись из лагерей к родной семье, я встретился с гнусной нищетой: дома нет, средств тоже, а чтобы приобрести аппарат и возобновить работу, средств не имею...
Да, я эмигрант, оскорбленный, пренебреженный, но все же я к родине питаю самые лучшие чувства и храню в сердце своем жгучую добрую память”. Так завершается это последнее в “Деле” письмо.
Что означает столь неожиданный заключительный зигзаг в лагерной биографии Кудинова, — его “этапировали” из Сибири в Ростов в 1951 году для продолжения следствия по “контрреволюционному” Верхнедонскому восстанию?
Во-первых, то, что власти и тридцать лет спустя не могли ни забыть, ни простить верхнедонцам Вешенского восстания.
А во-вторых, как выясняется, КГБ так и не смог “глубоко исследовать” “вопрос организации контрреволюционного восстания”, “выявить идейных его руководителей и активных участников”: видимо, помешало то, что не только к началу пятидесятых, но уже и к началу двадцатых годов из “руководителей восстания” и “активных участников” в живых почти никого не осталось.
Выехавший в эмиграцию, а потом арестованный и доставленный в сибирские лагеря руководитель армии повстанцев Павел Кудинов, расстрелянный в 1927 году комдив-1 Харлампий Ермаков, расстрелянный в 1920 году командир 4-го полка 1-й повстанческой дивизии Платон Рябчиков (на самом деле — Иван Платонович) — таковы три имени из опубликованной Кудиновым в очерке “Восстание верхнедонцев в 1919 году” таблицы командного состава армии повстанцев, судьба которых после гражданской войны доподлинно известна. Ни изыскания краеведов, ни поиски историков не выявили на сегодняшний день ни одной фамилии из списка командного состава армии повстанцев, составленного Кудиновым, кроме названных выше. Видимо, все они сгинули в боях и застенках гражданской войны. Ни одна из хоть сколько-нибудь крупных повстанческих фигур не попала в сети ОГПУ, а потом — КГБ. Подтверждение тому — следственное дело Харлампия Ермакова. Вместе с ним были арестованы восемь казаков-верхнедонцев, — но половина из них имела отношение не к Вешенскому восстанию, а к суду над Подтелковым, остальные — случайные фигуры.
