Один из многих недостатков реальной жизни за­ключается в том, что она редко преподносит закончен­ный сюжет. Некоторые ситуации вызывают у вас любо­пытство, замешанные в них люди запутались в дьяволь­ски сложных обстоятельствах, и вы теряетесь в догад­ках — а что же случится дальше? Так вот, чаще всего дальше ничего не случается. Катастрофа, которая пред­ставлялась неизбежной, таковой не оказывается, и вы­сокая трагедия, вопреки всем законам искусства, вы­рождается в вульгарную комедию. Возраст, у которого есть много недостатков, имеет и то преимущество (при­знаться, отнюдь не единственное), что иногда вам уда­ется узнать, чем завершились события, свидетелем ко­торых вы когда-то были. Вы уже давно отчаялись уз­нать, чем кончилась та или иная история, как вдруг, когда вы меньше всего этого ожидаете, вам ее препод­носят прямо на блюдечке.

Эти мысли пришли мне на ум, когда, проводив мар­кизу де Сан-Эстебан до машины, я вернулся в отель и снова уселся в гостиной. Я заказал коктейль, закурил и постарался упорядочить свои воспоминания. Это был новый роскошный отель, похожий на все другие доро­гие отели в Европе, и я пожалел, что променял на его новомодную сантехнику старинный колоритный «Отель де Мадрид», где раньше всегда останавливался, приез­жая в Севилью. Правда, из окон моего отеля открывал­ся вид на благородные воды Гвадалквивира, но это не могло искупить thés dansants[1], привлекавших в гости­ную с баром раза два-три в неделю расфранченную тол­пу, так что гул голосов почти заглушал назойливый гро­хот джаз-оркестра.

Весь день меня не было в отеле, а вернувшись, я ока­зался в гуще этой бурлящей толпы. Попросил ключ у пор­тье и хотел было сразу подняться в номер, но портье, по­давая ключ, сказал, что меня спрашивала одна дама.

— Меня?

— Она очень хотела повидаться с вами. Это маркиза де Сан-Эстебан.

Это имя мне ничего не говорило.

— Тут какая-то ошибка.

Не успел я произнести эти слова и вяло оглядеться, как, протянув руки и широко улыбаясь, ко мне подо­шла какая-то дама. Я был совершенно убежден, что никогда раньше ее не встречал. Она сжала мои ладони — сразу обе — в жарком рукопожатии и затараторила по-французски:

— Как приятно встретить вас после стольких лет. Я узнала из газет, что вы остановились в этом отеле, и ска­зала себе: «Я должна взглянуть на него». Сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами танцевали? Страшно по­думать! А вы все еще танцуете? Я танцую. А ведь я бабуш­ка. Конечно, я располнела, но не обращаю на это внима­ния, и потом, танцы не дают располнеть еще больше.

Она говорила с таким напором, что я слушал ее, затаив дыхание. Это была статная женщина в возрасте, с толстым слоем косметики на лице и темно-рыжими коротко стриженными волосами, явно крашенными; оде­та по последней парижской моде, которая никогда не идет испанкам. Но у нее был веселый, сочный смех, такой заразительный, что тоже хотелось смеяться. И было вид­но, что она живет в свое удовольствие. Смотреть на нее было приятно, и я вполне допускал, что в молодости она была красавицей. Только я никак не мог припом­нить, кто она.

— Пойдемте выпьем по бокалу шампанского и вспом­ним старые времена. Или вы предпочитаете коктейль? Наша милая старушка Севилья изменилась, правда? Thés dansants и коктейли. Совсем как в Лондоне и Париже. Мы не отстаем. Мы тоже цивилизованные люди.

Она повела меня к столику неподалеку от танцую­щих, и мы уселись. Я больше не мог притворяться. Я бы только попал в еще более неловкое положение.

— Ужасно глупо, но, боюсь, я не способен припом­нить ни одного человека с вашей фамилией в старой Се­вилье.

— Сан-Эстебан? — перебила она. — Конечно же, нет. Мой муж — уроженец Саламанки. Он был на дип­ломатической службе. Теперь я вдова. Вы знали меня как Пилар Каррсон. Конечно, перекрасив волосы в рыжий цвет, я слегка изменилась, но в остальном, по­лагаю, я все та же.

— Совсем не изменились, — поспешил я заверить, — меня просто сбило с толку ваше имя.

Разумеется, теперь я ее вспомнил. Но в тот момент меня волновало только одно — не выдать, как ужаснуло и в то же время развеселило меня то, что та самая Пи­лар, с которой я танцевал на вечеринках у графини де Марбелла и на Ярмарке, превратилась в эту располнев­шую и вполне современную вдовствующую маркизу. Я никак не мог прийти в себя. Однако следовало быть начеку. Я не представлял, знает ли она, что я прекрас­но помню историю, потрясшую в свое время Севилью, так что я с облегчением вздохнул, когда она бурно распрощалась со мною и я смог без помех предаться вос­поминаниям.

В те дни, сорок лет тому назад, Севилья еще не ста­ла преуспевающим торговым городом. В ней были ти­хие белокаменные мощеные улочки и множество церк­вей; на их колокольнях аисты вили гнезда. Матадоры, студенты, бездельники весь день прогуливались по Сьерпесу. Жизнь была легкой. В те времена, разумеется, еще не было автомобилей, и житель Севильи отказывал себе во всем, придерживаясь строжайшей экономии, лишь бы держать выезд. В жертву этой роскоши он был готов принести самые жизненно необходимые вещи. Каждый, кто хоть в какой-то мере претендовал на светскость, ежедневно с пяти до семи дефилировал в своем экипа­же по Делисиас — променаду вдоль берега Гвадал­квивира. Там можно было встретить какие угодно эки­пажи — от новомодных двухместных до старинных раз­валюх, которые, казалось, вот-вот распадутся на куски прямо на глазах; там были великолепные рысаки и жал­кие клячи, чей печальный конец на арене корриды был уже не за горами. Но один экипаж неизменно приковы­вал к себе взгляд человека, впервые здесь оказавшего­ся. Это была прелестная новенькая «виктория», кото­рую везли два красавца мула; кучер и форейтор были одеты в народные костюмы Андалузии светло-серого цвета. Это был самый роскошный выезд за всю исто­рию Севильи, и принадлежал он графине де Марбелла. Она была француженкой и, выйдя замуж за испанца, переняла все обычаи и манеры его страны, но с париж­ским лоском, что придало им особую выразительность. Остальные кареты ползли черепашьим шагом, чтобы их ездоки могли и себя показать и других посмотреть; но графиня со своими мулами дважды стремительно про­носилась туда и обратно вдоль Делисиас быстрой рысцой меж двух медленно ползущих верениц и уезжала прочь. В ее поведении было нечто царственное. Глядя, скаким изяществом она проносится мимо в своей ще­гольской карете — голова гордо посажена, волосы зо­лотятся таким ослепительным блеском, что не верится, будто они настоящие, — нельзя было усомниться, что ее положение в обществе вполне заслуженно. Она, со своей французской живостью и уверенностью, задавала тон. Ее суждения были законом. Но у графини было слишком много обожателей и, следовательно, столько же недоброжелателей, и самым непреклонным из них была вдовствующая герцогиня де Дос Палос — ведь и происхождение, и социальное положение позволяли ей по праву претендовать на первое место в обществе, ко­торое француженка завоевала грацией, умом и оригинальностью.

Так вот, у герцогини был единственный ребенок. Дочь. Донья Пилар. В двадцать лет, когда я с ней по­знакомился, она была очень красива. Великолепные глаза, а щечки — сколько ни ищи, менее избитое срав­нение все равно на ум не приходит, — точно персик. Очень худенькая, довольно высокая, особенно для ис­панки, сярко-алыми губами и ослепительно белыми зуб­ками. Густые блестящие темные волосы замысловато уложены по тогдашней испанской моде. Она была не­обычайно притягательна. Огоньки ее черных глаз, теп­лая улыбка, соблазнительные движения обещали столько страсти, что, пожалуй, это было даже предосудительно. Она принадлежала к тому поколению, которое сили­лось сломать вековые условности, требовавшие, чтобы молодые испанки из хороших семей до замужества непоявлялись в обществе. Я частенько играл с ней в тен­нис и танцевал на вечеринках у графини де Марбелла. Герцогиня считала вечеринки, которые устраивала фран­цуженка — с шампанским и горячим ужином, — пус­тым бахвальством. Когда у нее самой бывали приемы в ее огромном особняке — а это случалось лишь дважды в году, — гостям подавали лимонад и печенье. Но герцо­гиня, как и ее покойный муж, держала быков для кор­риды, и когда опробовали молодых бычков, она устраи­вала для друзей ленчи-пикники на лоне природы, очень веселые и совсем не чопорные, но с налетом феодаль­ной пышности, которая совершенно завораживала мое романтическое воображение. Однажды, когда быки гер­цогини должны были участвовать в Севильской корри­де, я сопровождал их ночью в свите доньи Пилар; она возглавляла кавалькаду в андалузском костюме, напо­минавшем одно из полотен Гойи. То было очарователь­ное приключение — ехать ночью на гарцующих анда­лузских скакунах, а шесть быков в окружении волов с грохотом бежали за нами.