С мыса у Сталетти я смотрел вниз, на пляж. Был воскресный день, собралось много народу. Люди плавали, загорали, выходили в море на каноэ. Это — единственный день на неделе, когда многие недавно зародившиеся лидо заполнены народом, да и вообще открыты. Часто слышишь об ужасающей бедности Южной Италии, тем не менее каждое воскресенье к побережью съезжаются сотни автомобилей из окрестных городов. Из них выходят веселые и обеспеченные на вид семьи. Они останавливаются в местных маринах. Кто эти южане? Без сомнения, элита, лучшие люди — бюрократы, врачи, юристы — знать маленьких городов.

Я спустился по крутой дороге к солнечному пляжу в Копанелло. Автомобили парковались в тени деревьев, приятные маленькие бунгало окружили плавательный бассейн, хотя мне было непонятно, кто пойдет туда, когда в нескольких ярдах отсюда на многие мили раскинулось изумрудное Ионическое море. На заднем плане стояли три больших бетонных здания, одно — еще в виде каркаса. Не знаю, то ли отели, то ли жилые дома. В ресторане мне подали восхитительный ланч, а я с интересом рассматривал толпу.

Зная образ жизни людей из горных городов Калабрии, с изумлением видишь их воскресную трансформацию. Молодые люди и девушки были одеты по последней пляжной моде, рекламируемой в журналах или на телевидении. Странно было думать, что у многих молодых женщин, почти оголенных, есть бабушки или другие пожилые родственницы, до сих пор расхаживающие в тяжелой местной одежде, в которой из-под синей юбки выступает нижняя, красного цвета. Бикини этих девушек были провоцирующими, но я заметил, что за молодыми особами пристально наблюдают. Похоже, их сопровождала пожилая женщина, на манер бывшей дуэньи.

Я уверен, что Гиссингу, а возможно, и Норману Дугласу не понравилась бы трансформация этого пустынного и красивого берега в еще одну Ривьеру, хотя такие вещи неизбежны. На юге Италии находятся два из числа из самых красивых европейских побережий, и трудно сказать, какое из них лучше — у Тирренского моря или у Ионического. Я не однажды упоминал, что многих южан больше интересует туризм, а не промышленность. Им кажется, что здесь можно легко заработать. Что ж, возможно, они правы. Надеюсь, во всяком случае, что новые морские курорты помогут разрешить экономическую проблему юга Италии. На одной из марин молодой человек с гордостью указал мне на новый отель, в который его отец вложил все свои накопления. Он смог послать своего сына в Швейцарию — учиться гостиничному менеджменту.

Покинув этот цивилизованный уголок, я поднялся в горы и вскоре был в городке Сквиллаче, славящемся тем, что здесь родился историк Кассиодор, сюда же он вернулся, когда состарился, и основал здесь монастырь. Многим людям этот город напомнит несколько глав книги Гиссинга «У Ионического моря», в которой писатель рассказал о том, как в страшный ливень приехал сюда в экипаже. Он решил, что Сквиллаче — жалкие развалины. Гиссинг пришел в кабачок, где ему и его молодому вознице принесли поесть и при этом нагло обсчитали. День был воистину неудачным.

Гиссинг, должно быть, был странным и неуживчивым человеком. Думаю, что представление о нем как о пророке, постоянно нуждавшемся в деньгах, о бедняге и неудачнике, не вполне соответствует действительности. Он был на пути к популярности и уже выказывал признаки деловой хватки, которую порицал в других, однако потом все разладилось. Его дружба с Гербертом Уэллсом, бывшим на девять лет моложе Гиссинга, длилась до смерти последнего. По темпераменту они были полными противоположностями: уверенный в себе, агрессивный Уэллс добился успеха; Гиссинг, бедный, сомневающийся, чувствительный, образованный, был невезуч. Странная пара. Я был немного знаком с Уэллсом в последние годы его жизни. Жаль, что не узнал у него об этой дружбе и почему такой романтичный грекофил, как Гиссинг, выбрал предметом своего творчества не Великую Грецию, которую обожал и о которой так чудесно писал, а период упадка Римской империи при первых варварских вождях — Одоакре, Теодорихе и их последователях. Последний роман Гиссинга назывался «Веранильда». Очевидно, замысел этого произведения ему навеяли письма Кассиодора. Отсюда и желание посетить Сквиллаче.

Как и многие культурные римляне V века, Кассиодор полагал, что Италии будет лучше при варварском правителе, прислушивающемся к просвещенным идеям. Ему не нравилась бюрократическая тирания византийского Востока. У всех успешных варварских правителей имелись римские секретари, а Кассиодор, без сомнения, был из числа идеалистов, веривших в то, что варваров можно быстро цивилизовать. После долгой и достойной карьеры при готском дворе в Равенне он ушел в отставку, разочарованный непримиримостью и дикостью правителей, и основал монастырь в своем имении в Сквиллаче. В старости, или, вернее, в первой половине пожилого возраста (он прожил почти сто лет), Кассиодор сослужил потомкам большую службу. Он был первым священником в Италии, создавшим скрипторий (комнату для писцов), ставший непременным атрибутом монастыря. Монахи там учились копировать рукописи. Ему и тем, кто принял его систему, наука в высшей степени благодарна за сохранение многих классических текстов. В свободное время Кассиодор изготовлял водяные и солнечные часы. Возможно, именно он изобрел лампу с автоматической подачей масла, при свете которой писцы работали зимними вечерами, а иногда и ночью.

Мне повезло больше, чем Гиссингу. Сияло солнце, и старый город мне понравился. Сейчас в нем живет около трех тысяч человек. Меня не обманул наглый трактирщик, мне не предложили пойла вместо вина. Вместо всего этого меня проводили к руинам и сказали, что это — развалины монастыря, названные виварием, потому что здесь находились рыбные пруды. Я узнал, что имя «Кассиодоро» или «Кассиодорио» встречается так же часто в Сквиллаче, как имя «Тиберио» на Капри. Здешний ландшафт так пострадал от землетрясений, что, возможно, многие топографические названия, знакомые прежним поколениям, безвозвратно исчезли. Мне показалось интересным, что в отдаленном горном селении, не имеющем книжных магазинов и литературных традиций, месте, не посещаемом туристами, до сих пор живет имя Кассиодора. Должно быть, его передавали из уст в уста на протяжении четырнадцати столетий.

Я ехал по красивой стране, воздух был насыщен запахом розмарина и тимьяна, мимо проносились рощи — оливковые, дубовые, каштановые; золотились сжатые поля. По дороге шли женщины. Их одежда не отличалась разнообразием: верхние красные, белые нижние юбки, голубые жакеты. Шли они, чаще всего, босиком, а на головах несли амфору либо другие предметы. Руки опущены свободно, осанка, как у фигур на греческих вазах. Мужчин не было видно. Я подумал, что это — бедный район, но ничего нет труднее для случайного посетителя, чем рассуждать о бедности в жаркой стране. Для того чтобы разобраться в этом, нужно пожить здесь, выучиться говорить на местном языке, быть на дружеской ноге с множеством людей, а уж потом выносить свое суждение.

Я подъехал к горному городку, носящему чудесное название — Джирифалько. По-итальянски это означает «кречет». Если углубиться в этимологию этого слова, можно обнаружить, что название восходит к норманнам, и, возможно, имеет отношение к самому большому любителю соколов — Фридриху II. Войдя в церковь, я увидел статую молодой женщины в натуральную величину. Фигура была в зеленом платье. Она держала в вытянутой руке золотую тарелку, словно предлагала кому-то печенье. У женщины были выпуклые глаза. Это — Луция Сиракузская, святая покровительница всех, кто страдает от офтальмии и других глазных заболеваний. Согласно легенде, ее обидел молодой человек: сказал, что ее прекрасные глаза не дают ему покоя ни днем ни ночью. Вспомнив слова Христа — «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя»,[68] святая Луция вырвала оба глаза и послала их своему обожателю с запиской: «Теперь вы получили то, чего желали; так что оставьте меня в покое!» Бедный молодой человек замучил себя угрызениями совести и обратился в христианство. История закончилась счастливо: Бог не дал святой Луции страдать, и однажды, во время молитвы, ей были возвращены ее глаза, еще красивее, чем прежде.