Первой экспедицией, в которой отличились братья, стала атака на сарацин в Сицилии. Во время этой кампании Гийом и получил прозвище, под которым впоследствии стал известен, — Fer-de-Bras Железная Рука. Он отправился верхом в одиночку и зарубил знатного воина-сарацина. За десять лет пребывания в Италии братья сделались знамениты и богаты. Когда Райнульф скончался, его место занял Железная Рука, Дрого сделался графом Апулии, а Хамфри стал графом Лавелло. Обстоятельства смерти Гийома, случившейся в 1046 году, остались неизвестны. Дрого наследовал брату.

Можно вообразить, что после историй, ходивших по Нормандии, много беспокойных и амбициозных молодых людей стали думать об Италии. Семья Отвилей, должно быть, гордилась братьями. Интересно бы увидеть их переписку, но, к сожалению, наше желание неосуществимо. Печально, однако, что братская любовь в больших семьях, бывает, дает осечку. Более того, ненависть между братьями приобретает особенно жестокий характер: она подпитывается жгучими воспоминаниями о детских обидах, ревности и несправедливости. Возможно, что и в семье Отвилей было что-то подобное, поскольку занявшие прочное положение братья не часто приветствовали появление младших родственников. Когда старший сын от второго брака, Роберт, позднее прозванный Гвискаром — самый свирепый из семейства, — явился в Италию, Гийом только что умер, и делами заправлял Дрого. Он не только отказал в помощи своему юному сводному брату, но и послал его в малярийный район Калабрии охранять горные проходы. Роберту это не понравилось. Разве для этого он явился в Италию? У него совсем не было денег, а брат отказался ему помочь. Поэтому он сделал то, что сделал бы на его месте в то время любой нормандец: захватил в горах крепость и стал феодалом-разбойником. Из своего замка в Сан-Марко-Арджентано он командовал бандой головорезов, сжигал фермы, монастыри и церкви, уничтожал посевы, угонял скот и сделался проклятием этих мест. Его хитрость заключалась в том, что он начинал жечь зерно, виноградники, дом, церковь или монастырь, но тотчас гасил огонь, когда ему приносили золото. Документы того времени пестрят описанием его подвигов, среди которых были даже и фальшивые похороны (у гроба, доверху заполненного мечами, сидели плакальщики, в подходящий момент бросавшиеся в атаку). Впрочем, удивительно, что в Калабрии кто-то мог попасться на такой трюк. Брат Аматус из монастыря Монте-Кассино вел хронику событий. Он составил перечень злодеяний Роберта, записывал количество ослов, племенных кобыл и откормленных свиней, которых украл, заметив при этом, что не жалел даже крестьян: отбирал у них хлеб и вино. Странно поэтому, что Роберт ничуть не разбогател и даже похудел. Во время посещения Апулии, возможно, пытаясь вытянуть из Дрого деньги, он встретил земляка по имени Жирар, который — как пишет хроникер — первый назвал его Гвискаром. «Эй, Гвискар, — сказал Жирар, — что ты мыкаешься? Послушай меня, женись на моей тетке, сестре моего отца, а я стану твоим рыцарем и пойду с тобой покорять Калабрию. Я приведу тебе двести всадников». Роберт послушал его совета и женился на тете. Звали ее Альберада, и она прославилась тем, что произвела на свет великого крестоносца, Боэмунда Антиохского. Должно быть, замуж она вышла совсем юной, потому что, согласно документам, после родов она жила еще семьдесят лет.

Положение Роберта Гвискара продолжало улучшаться. Однажды в 1051 году, когда Дрого шел на мессу, человек по имени Рис выскочил из-за двери и пронзил его ножом. Хотя Дрого и бессердечно поступил с юным сводным братом, он тем не менее был самым благожелательным из троих старших сыновей Танкреда. Хамфри, принявший после него бразды правления, не был таким приятным: в его жилах текла жестокая норманнская кровь. Чтобы «облегчить свое горе», писал старый хронист, он отрубил у убийцы своего брата руки и ноги, а все, что осталось, сжег заживо.

Смерть Дрого была частью заговора, поддержанного, возможно, византийцами. Во всяком случае, это был явный знак, что местное население не хочет более терпеть алчность и жестокость норманнов. Роберт Гвискар был не единственным разбойником, таких бандитов здесь были сотни. Дисциплинированные отряды под управлением командиров, таких как Хамфри, пользовались относительным уважением. Другое дело — рыцарь с бандой головорезов, делающий жизнь невыносимой. В 1053 году его святейшество Лев IX, в ответ на жалобные обращения, захотел убрать норманнов и пошел на юг с большой, но недисциплинированной армией, укрепленной немецкой инфантерией. Норманны забеспокоились, но больше всего их мучило то, что придется поднять мечи на наместника Христа. Тем не менее в момент опасности они сомкнули ряды, и Роберт Гвискар поспешил из Калабрии на помощь брату, забрав с собой всех, кого удалось привлечь.

Папская армия переправилась через реку Форторе у северного входа в Капитанату и разбила лагерь возле города Сивита, которого больше нет, хотя руины его находятся вблизи сельской дороги в тридцати милях к северо-западу от Фоджи. Норманны направили к папе делегацию. Посланцы признались в своих прегрешениях и пообещали исправиться, но германская инфантерия, состоявшая из светловолосых гигантов, осмеяла маленьких норманнов. Когда Хамфри и Роберт поняли, что сражение неизбежно, они решили, что чем скорее его начать, тем лучше, в особенности потому, что знали: папа поджидает византийское подкрепление. Сражение, которое затем последовало, превратилось в зверскую резню. Кавалерия норманнов пропахала папскую армию. Лев IX наблюдал за ее уничтожением с крепостных стен Сивиты. Только германская инфантерия оказала сопротивление норманнам и погибла до последнего человека. Администрация города Сивита, опасаясь мести норманнов, передала папу Хамфри и Роберту. И тут люди стали свидетелями странной сцены. Торжествующие норманны, взглянув на гордую и печальную фигуру понтифика, упали перед ним на колени и попросили прощения. Затем в сопровождении почетного караула проводили его к его городу Беневенто, «вдоволь обеспечив вином и хлебом». Лев IX приехал в Рим на следующий год, где через несколько недель скончался.

Та битва выдвинула Роберта Гвискара на первый план и изменила статус норманнов. Три года Вильгельм Завоеватель не мог преодолеть наложенное папой вето: он не разрешал ему жениться на Матильде Фландрской, возможно, из-за кровного родства. Как только Вильгельм услышал, что папа взят в плен, тут же отменил вето и женился на Матильде.

Через четыре года Хамфри на смертном одре назначил Роберта Гвискара, брата от второго брака отца, своим наследником и опекуном младшего сына. Сын этот исчез из истории, хотя неизвестно, имел ли дядя отношение к его исчезновению. Гвискару открылась дорога к славе и богатству. Он был уже не главарем головорезов, а вождем норманнов, защитником папства. Вскоре он сделался герцогом Апулии и Калабрии и стал самой большой силой на юге Италии. Решив, что заслуживает более благородной и эффектной герцогини, нежели Альберада, он обнаружил фатальный недостаток в их союзе, распространенную уловку во времена Средневековья при совершении развода — кровные узы. Гвискар расстался с ней, преподнеся на прощание богатые дары. Альберада забрала с собой их единственного сына, Боэмунда, в то время маленького мальчика. Роберт женился на Сигельгаите, сестре ломбардского князя Салерно. Если он хотел иметь эффектную супругу, то не мог сделать лучшего выбора. Как и многие женщины того времени, она любила носить мужское платье, у нее даже имелось воинское облачение, изготовленное по ее фигуре. Анна Комнина, очевидно, цитировала кого-то, кто видел Сигельгаиту (в ее изложении — Гаиту), когда писала, что вид ее внушал страх. В воображении невольно возникает облик оперной Брунгильды, но Сигельгаита была намного опаснее. Она выросла в Салерно, славившемся своей медицинской школой. Говорят, она была большой любительницей отравлений, но кто знает, было ли это правдой. В те времена любую неожиданную смерть приписывали отравлению. Одерик Виталий слушал, должно быть, рассказы странствующих монахов и священников об эскападах знати с юга Италии и припас историю о последней жене герцога. Говорили, будто она пылала ненавистью к Боэмунду и напоила его зельем собственного приготовления. Когда он был на пороге смерти, его отец, Гвискар, поняв, что случилось, взял в руки Библию и меч. «Послушай меня, Сигельгаита, — сказал он, — клянусь святым Евангелием, что, если мой сын Боэмунд умрет, я воткну этот меч в твою грудь». Сигельгаита, если верить рассказу, пошла в свою лабораторию, и Боэмунд стал поправляться, хотя, как отмечал Виталий, до конца своей жизни был очень бледным.