Переход Фридриха от замка к замку, из Палермо через Калабрианские горы в Апулию, должно быть, напоминал продвижение цирка «Барнум и Бейли». Императорского слона научили носить штандарт Гогенштауфенов; императорские сокровища перевозились на спинах верблюдов; крытые носилки с женщинами гарема охранялись лучниками-сарацинами, ехавшими верхом. Императорские соколы и гончие путешествовали, как принцы. Охотничьи леопарды ехали на лошадях позади хозяев. Похожую картину на стенах гробницы Медичи во Флоренции изобразил Беноццо Гоццоли, но процессия Фридриха происходила за два с половиной столетия до эпохи Ренессанса и отражала полувосточную жизнь самого роскошного и цивилизованного двора в Европе.

Были уже сумерки, когда я доехал до Фоджи. Оказалось, что это на удивление большой и оживленный город, с многочисленными кафе и ресторанами и великим множеством бумажных фабрик. Некоторые из них находились под юрисдикцией государства, что казалось нормальным в век бюрократии. Я выбрал лучший ресторан и заказал отличный ужин. Апулия на всю Италию славится съедобными моллюсками и ракообразными. Салат из мидий был выше всяких похвал, телячьи эскалопы таяли во рту. За эскалопами последовали местные сыры из козьего и овечьего молока. Впервые я попробовал «Кастель-дель-Монте», вино, выращенное рядом с любимым охотничьим домиком Фридриха II, возле Барлетты. Я решил, что оно — самое лучшее вино Апулии.

После ужина пошел прогуляться, но не нашел, чем восхититься. Город пострадал от землетрясения, случившегося в XVIII веке, а также от бомбежек во время Второй мировой войны, потому что здесь находились железнодорожный узел и авиабаза. Город перестроили, и сейчас он демонстрирует все черты современного итальянского архитектурного стиля. Я обратил внимание на то, что подчеркнутая веселость и оживленность улиц закончилась сразу после девяти вечера, словно по звонку. Кафе опустели, автомобили исчезли, и вскоре Фоджа стала почти пустынной. В свете фонарей я увидел странную, призрачную сцену. Это был небольшой парк или сад с цветочными клумбами и скамейками, рядом с которыми возвышалось около двадцати бронзовых статуй высотою чуть больше нормального человеческого роста. Скульптуры представляли собой мужчин и женщин, смахивавших на колдунов. Некоторые из них были в современных платьях, другие — в старинных одеждах. Я подумал, что вряд ли захочется, сидя на скамейке, читать газету — в наши дни само это занятие вселяет страх, — когда над тобой нависает подобный монстр. Полицейский сказал мне, что сад является мемориалом самому знаменитому жителю Фоджи — музыканту Умберто Джордано, родившемуся в 1867 году и умершему в 1948-м. Бронзовые статуи изображают персонажей его опер. Я сделал себе заметку: заглянуть в «Оксфордский музыкальный справочник». Там я прочел, что «Федора», возможно, единственная опера, при постановке которой на сцену вынесли велосипеды.

От Фоджи я взял курс на северо-восток и по пути в Манфредонию мало что встретил, за исключением деревенского автобуса да фермерских повозок с типичными для Апулии невероятно высокими колесами. Полуостров Гаргано, который я видел на расстоянии, часто называют шпорой итальянского сапожка, хотя большинство всадников скажут, что шпора слишком высока. Гора, врезающаяся в Адриатическое море, выглядит впечатляюще. Она поднимается на три тысячи футов над плоской поверхностью Капитанаты.

Встречая неприязненный прием у спиритов на каждом сеансе, я тем не менее чувствителен к жуткой атмосфере некоторых домов и многих местностей. Морская гладь Апулии и высокий мыс, к которому я сейчас направлялся, вызвали у меня впечатление страны, населенной духами греческих охотников за приключениями и купцов, которые за несколько столетий до христианской эры поселились возле защищенных бухт и основали колонию — Великую Грецию. Сюда явились также римляне, византийцы, ломбардцы, сарацины и норманны, эти северные бандиты и пираты, приехавшие с пустыми карманами и облачившиеся в конце концов в шелковые одеяния монархов.

Отъехав несколько миль от побережья, увидел покореженную землю, которая, как я решил, пострадала от древнего землетрясения, однако, взглянув в карту, узнал, что это — бывший греческий город Сип, впоследствии захваченный римлянами и получивший название Римский Сипонт. До Рождества Христова это место славилось пшеницей, скотом и лошадьми. Как и многие другие города древнего мира, он пережил всех врагов, за исключением малярийного комара. К средним векам город превратился в малярийное болото, и Манфред, красивый, но несчастливый незаконнорожденный сын и преемник Фридриха II, переселил жителей в свой новый порт — Манфредонию. Говорят, Сипонт полностью уничтожили, чтобы заставить людей переехать, а ландшафт — что характерно для юга Италии — оставался все в том же положении целых семьсот лет. Единственным зданием, устоявшим в большом городе, оказалась церковь. Она находится немного в стороне от дороги в небольшой роще раскидистых сосен. Старик, работавший на дороге, сказал мне, что церковь — место упокоения знаменитой святой Марии-ди-Сипонто и раз в год под деревьями устраивают ярмарку. Пилигримы съезжаются со всех сторон, чтобы почтить Мадонну.

Церковь, квадратная в основании и византийско-романская по стилю, представляет собой благородный пережиток мертвого и исчезнувшего города. Я полюбовался крыльцом с богатой резьбой, круглой аркой и колоннами, покоящимися на спинах львов, как у ломбардских церквей на севере. Интерьер меня не вдохновил, к тому же я не увидел знаменитой Мадонны. Оказалось, что маленький дом, стоявший подле церкви, не пустует. Я постучал в дверь и спросил, где можно посмотреть на Мадонну. Старая женщина взяла ключ и, не говоря ни слова, спустилась в крипту по длинному лестничному маршу.

Единственный свет исходил от дюжины свечей, стоявших на алтаре перед задрапированной усыпальницей. Стены от пола до потолка были увешаны невероятным количеством церковных даров. Чиркая одну спичку за другой, я видел смоделированные из пластилина или воска ноги, руки, груди, животы, некоторые жутко окрашенные. Все они внушали ужас. Тут были костыли, протезы ног и грыжевые бандажи. Когда спички закончились, я перешел на зажигалку. Рассмотрел коллекцию акварелей, изображавших мужчин, женщин и детей, избежавших верной смерти благодаря вмешательству Мадонны. Обычно ее изображали на облаке в верхнем углу картины. Насколько я знаю, не существует книг, посвященных церковным дарам, хотя эта тема отражена в иллюстрациях. В любом подобном святилище можно увидеть уйму драматических моментов: спасение от поезда или автомобиля, готового раздавить человека; спасение на море во время кораблекрушения; спасение на краю пропасти. Всему этому человек был обязан Мадонне. Не знаю, то ли спасение в последний момент дает авторам таких иллюстраций вдохновение, то ли в большинстве сельских местностей непременно найдется человек, способный написать для своих друзей такие картины.

Когда и зажигалка отказала, старушка принесла мне свечку с алтаря, и при ее свете я увидел мужскую и женскую одежду — старые, серые от пыли шляпы, трости, зонты и свадебное платье, сшитое из материала, бывшего когда-то белым шелком. Сейчас платье было грязным, рваным, побитым молью. С ржавого гвоздя над ним свисал патетический венок — имитация флердоранжа. Интересно, подумал я, что за чувство заставило принести этот дар Богоматери — благодарность, горе, потерянность или трагедия?

Потрепанный занавес закрывал Мадонну. Старушка дернула за веревочку, и в желтом свете свечей я увидел большую византийскую Мадонну. Ее лицо почернело от времени. На колене она держала темного, коротко остриженного римского ребенка, похожего на один из римских или греческих портретов периода Птолемеев. Икона усугубляла атмосферу невероятной старины. Она придавала темной крипте таинственный вид. Трудно было не сочувствовать тем, кто преподнес Богоматери дары, отражавшие страдание в столь гротесковой форме.