— А что? — кричал он мне все в том же шутейном тоне, когда я был уже в дверях. — Чем черт не шутит — может, начальству захочется перевыполнить план. Начальство у нас любит ходить в передовиках. Тогда и двинем вашу анкету. Я вам позвоню. А нет, так в следующей пятилетке. ВЦ — это дело такое, не горит.

Он захохотал.

«Как же, позвонишь ты», — думал я тоскливо, видя, как бумажка с моим телефоном бесследно исчезла в груде других бумаг на столе у Корня.

— Вить, а Вить!

— А?

— Ну, что ты опять задумал?

— В каком смысле?

— Ну, с этими… Цивилизациями.

— А-а! — догадываюсь я наконец. — Так, ничего особенного. Интересуюсь.

— Интересуется он! — Лида злобно всхлипывает. — А обо мне ты подумал? А о Вовке?

Ну вот, началось…

Лида — это моя жена, Есть, правда, у нее еще одно имя — Аида. Когда-то в юности, а точнее, лет двенадцать назад (мы с ней тогда еще не были знакомы), захотелось ей вдруг имени звучного, необычного, красивого. Тем более что и сама она красива. Как говорится, грех роптать. Чтобы не утруждать себя долгими хлопотами, Лида взяла да и подставила в паспорте черточку. Вместо «Лидия» получилось «Аидия». В общем-то имя вышло дурацкое — Аидия Сергеевна, но в ту пору никто еще полным именем ее не называл. Аида да Аида. Это теперь она начинает ощущать последствия своей затеи. «Аидия Сергеевна, составьте, пожалуйста, справку о новых поступлениях!» Или: «Аидия Сергеевна, перекодируйте, будьте добры, академического Блока!» (Лида работает библиографом в одной крупной библиотеке). Смешно. А «Аида» — ничего, действительно красиво, хотя и несколько помпезно, оперно. Для близких Лида, разумеется, осталась Лидой…

…— В чем, собственно, дело? — говорю я примирительно и как бы непонимающе. — Что за слезы?

В ответ раздаются рыдания. Лида плачет, уткнувшись в подушку.

— Говорили же мне, дуре; не связывайся с этим юродивым! Мать говорила… Чужие люди говорили… Нет, не послушала! Поделом тебе, дуре!

Я начинаю тревожиться, как бы она не разбудила сына. Он спит в другой комнате, но дверь туда открыта: Вовка часто потеет, когда спит, и Лиде то и дело приходится менять ему рубашки.

— Ты только подумай своей головой, — продолжает между тем Лида, — тебе уже тридцать шесть — а чего ты добился? Старший инженер, полторы сотни зарплата. Диссертацию забросил… Хотя бы учеников брал! А у него все, видите ли, увлечения. То эта чертова древняя философия, то теперь эти внеземные….. (Лида упорно не хочет два слова — «внеземные цивилизации» — произнести вместе). Увлечения хороши в восемнадцать, а в тридцать шесть давно пора взяться за голову!

Что ж, по существу она права. Ошибка ее лишь в одном: она думает, что мои увлечения — блажь, которую нетрудно преодолеть. Между тем в этих увлечениях, наверное, мой характер, моя человеческая суть, По-видимому, рано или поздно я в самом деле расстанусь с ними. Как она требует. Как жизнь требует. Но это будет моим концом. Я знаю.

— Простите, можно вас на минутку?

— Да, пожалуйста. А в чем дело?

Невысокий плотный мужчина с густой седой бородой пытливо вглядывается в меня, видимо, теряясь в догадках, кем бы я мог быть и для чего он мне понадобился.

— Я корреспондент журнала «Наука и общество». Наш журнал проводит опрос в связи с проблемой внеземных цивилизаций.

— В связи с какой проблемой?

— Внеземных цивилизаций.

— Извините, это меня не интересует.

Мужчина удаляется с видом человека, оскорбленного в лучших чувствах.

— Простите… Наша редакция… Проводит опрос…

На этот раз передо мной интеллигентный юноша. В очках. Должно быть, умница. Вундеркинд.

— Да, конечно, — говорит он мне с извиняющейся улыбкой, — я читаю много фантастики, но вряд ли мое мнение о внеземных цивилизациях может быть вам интересно. Я специально не думал над этим.

Приходится и его отпустить. Конечно, можно было бы собирать всякие ответы — в том числе и такие вот. Для статистики. Но мне статистика не нужна. Мне нужны люди, родственные души.

Возможно, читатель уже догадывается, в чем дело. Потерпев неудачу в двух редакциях, я тем не менее не отказался от своего плана. Я решил предпринять опрос самостоятельно, на свой страх и риск. Правда, для этого мне пришлось пойти на некоторую авантюру — действовать от имени журнала, который на самом деле такого поручения мне не давал. Но в общем-то, как мне представлялось, авантюра эта была довольно безобидная. Ну, что такое внеземные цивилизации? Какая-то абстрактная проблема. Вот если бы дело касалось скандальной, конфликтной ситуации, тогда, чего доброго, и удостоверение могли бы потребовать. А так кому какое дело — ну, опрос и опрос. Да если на то пошло, ведь пообещал же мне Корень, что в будущем, может быть, журнал вернется к этой теме. И меня к этому привлечь обещал. Правда, весьма туманно. Не исключил такую возможность. Но все равно — не такой уж я самозванец.

Тут проблема в другом. Если бы анкета была напечатана, интересующиеся люди сами дали бы о себе знать, всплыли бы, словно опилки в воде. Оставалось бы выбрать из них самых интересных, с самыми интересными суждениями. А так из десятков и сотен приходится выискивать, кто хотя бы слышал об этих, как говорит Лида, «внеземных»…

Но тут уж ничего не поделаешь. Таковы правила игры. Не мы их устанавливаем.

…Все-таки совестно приставать к людям на улице с вопросами, к которым они совсем не готовы. Я всегда внутренне краснею, когда вижу это по телевизору. Допустим, идет человек по своим делам, ничего не подозревает. И вдруг подскакивает к нему этакий добрый молодец (или красна девица) с микрофоном: «Что такое счастье?» Или: «Любите ли вы поэзию (музыку)? Кто ваш любимый поэт (композитор)?» Прохожий мнется, наскоро соображает, что в таких обстоятельствах нужно говорить, с трудом выдавливает из себя какие-то банальные слова… Нет, это надо как-то иначе. Надо, чтоб хоть повод был какой-то. Чтоб разговор сам собой, естественным образом подошел к тому, о чем ты хочешь спросить человека.

…Мартовский вечер. Я провожаю своих с дачи в Москву. Сам поеду утром. Такое счастье — побыть здесь еще вечер и еще ночь (и начало утра!) среди шумящих деревьев, под весенним звездным небом. На платформе почти никого (наша станция вообще безлюдная, хотя до Москвы рукой подать). Лишь двое, мужчина и женщина, вместе с нами ждут электричку. Вовка ни секунды не стоит на месте, вертится, как юла, заставляет меня играть с ним в салочки. Лида на него сердится: «Опять ведь рубашка, наверное, намокла? Где я тебя переодевать буду?» Вдали показался прожектор электрички. Мы прощаемся. Нет, оказывается, это не электричка. Поезд дальнего следования. За ним проходит товарный. Мы начинаем нервничать, но Вовка все обращает в игру: завидев очередной состав, он бросается ко мне прощаться, при этом хохочет заливисто. Смеемся и мы. За товарным следуют две проходные электрички, хотя давно уже время подойти нашей. Дорога работает ни к черту. Наконец подошла. Я остаюсь на перроне один, только вдали, у схода с платформы, виднеется фигура давешнего мужчины. Тоже, значит, провожал…

Отгрохотали последние вагоны. Станция погружается в тишину. Иду по хрустящему мартовскому снегу. В такие минуты заставляешь себя: «Насладись всем этим — тишиной, воздухом, звездами, весной. В полной мере насладись. На целую жизнь». Умом понимаешь: может быть, не так уж много таких весен осталось, вот еще одна проходит. Но чтобы ощутить счастье этого вечера, надо ведь сделать над собой колоссальное усилие, отрешиться от той суеты, которая сидит и гудит в тебе.

Мужчина, идущий впереди, остановился, прикуривает. Я нагоняю его. Оказывается, сосед. Неблизкий, правда: живем на одной улице, знаем друг друга в лицо. Одним словом — шапочное знакомство. Здороваемся. Дальше идем вместе.

— Что, не торопитесь в город? — спрашивает мой попутчик.

— Не тороплюсь. Куда торопиться?

Вспомнил еще: его зовут Владимир Кириллович. Литератор, кажется. Впрочем, может быть, и нет.