И действительно, когда Чечилия со смущенным лицом влетела наконец в комнату, простирая объятия и восклицая: "Душенька, дорогая, ты меня заждалась, я знаю, ну прости, сейчас же скажи, что ты меня прощаешь", — то Софья при виде халата, действительно красивого и очень оригинального, сразу же забыла, что пришла узнать нечто весьма важное, и, вскочив с места, завертелась вокруг подруги, превознося ее элегантность.
Тем временем Чечилия с озабоченным и рассеянным видом хлопотала около чайного столика, лихорадочно наполняя чашки и накладывая в них сахар щипчиками.
— Тебе слабого или покрепче?.. Сколько сахару? Два? Три? Ах, боже, я положила пять кусков… моя голова, бедная моя голова… так, значит, тебе нравится мой халатик… спасибо, ты, право, милочка… вообрази, Иола уже продала его этой синьоре Паллотта или Паллоттола, не помню точно фамилии… ну, той ужасной нескладехе… а я ей сказала: "Передайте ей, что это я взяла халат…" Иола, разумеется, мне отвечает: "Я не могу терять клиентку…" — а я ей говорю: "Не беспокойтесь, скажите ей, что это я его взяла". Эта синьора до такой степени сноб, что она будет довольна тем, что я заметила ее существование, хотя бы забрав у нее халат… так вот, значит, я взяла халат и еще заказала одну модель от Диора… знаешь, для того бала, который дают в Гранд-отеле во вторник на масленице.
Бедняжке Софье пришлось теперь думать о трех вещах зараз: о халате, о разговоре, который Чечилия вела с портнихой, и о празднестве в Гранд-отеле. Поэтому она начисто забыла о том чрезвычайно важном предмете, о котором хотела говорить с ней Чечилия, и ухватилась за последнюю из трех новостей: относительно праздника. Этим балом она уже успела, как говорится, презрительно пренебречь, сочтя его одним из тех заурядных танцевальных вечеров, которые посещает второсортная публика и которые обычно устраиваются в гостиницах с благотворительной целью. Но услышав, что Чечилия, особа, как правило, чрезвычайно требовательная, собирается там присутствовать, Софья сразу оторопела и никак не могла сообразить, что к чему, словно почва внезапно ускользнула у нее из-под ног. Она попросила у подруги объяснений, и та мгновенно излила на нее целый поток суждений и подробностей, среди которых слушательница уловила два известия, повергшие ее в еще большее смятение: во-первых, на праздник, по-видимому, прибудет какая-то королевская особа с Ближнего Востока, не то арабский принц, не то шах; а во-вторых, будет присуждена премия самой элегантной женщине столицы. И тут, пока Софья тщетно пыталась собраться с мыслями, Чечилия вдруг хлопнула себя по лбу и воскликнула:
— Но ведь я должна была тебе что-то рассказать…
— Ну да, верно, так что же именно?
— Да вот выскочило у меня из головы… Никак не вспомню.
— Ну постарайся…
— Нет, не могу… совершенно забыла, слишком многим у меня голова забита: это платье, бал, шах, самая элегантная женщина столицы… Кстати, что за глупость… нечего и конкурс устраивать… Все знают, что самая элегантная женщина в столице — это Джованна.
Тут следует заметить, что Чечилия выпалила совершенно неподходящее имя, поскольку была твердо уверена, что самая элегантная женщина в столице — это она сама; она надеялась, что Софья именно так ей и ответит. Однако Софья, слишком ошеломленная, для того чтобы уловить эту тонкость, ограничилась взрывом возмущения:
— Джованна — самая элегантная женщина? Да ведь у нее абсолютно нет вкуса, и к тому же она далеко не молода…
Но Чечилия тотчас же перебила ее:
— Я точно знаю, что она ездила в Лозанну к одному специалисту… Он ей подрезал кожу под волосами и подтянул все лицо… И на груди тоже… Она вся сшитая, с головы до ног, точь-в-точь как футбольный мяч.
На этот раз изумление Софьи перешло с Джованны на чудеса пластической хирургии. Они заговорили о врачах, операциях, потом неизвестно как перескочили на дантистов, с дантистов на зубы какой-то Клариче — наверняка вставные, слишком уж они красивы, — а с зубов Клариче на ее же манто, которое определенно стоит не меньше пяти миллионов, а с этой суммы — на модные меховые шубы, которые в этом году носят, — длинные и широкие, реглан.
Тем временем наступил вечер, и лакей сменил чайный сервиз на серебряный шекер[8] и два бокальчика. Когда лакей вышел, Чечилия внезапно бросила смешивать ледяной напиток и вскрикнула:
— Минуточку… подожди… Ну прямо на языке вертится…
— Ну что, что? Скажи!
— Да то, что я хотела рассказать тебе… Ужасно важная вещь… Подожди… Подскажи мне…
— Как же я могу? Я ведь не знаю!
— Подожди… Вот беда… чуть было не вспомнила… Да нет, бесполезно, ах, моя голова, бедная моя голова!..
И дамы снова принялись болтать. На этот раз они избрали поистине серьезнейшую тему: красивы или нет длинные панталончики стиля 90-х годов, которые в этом сезоне намеревались ввести в моду французские портнихи вместо уже устаревших трусиков. Чечилия с азартом защищала длинные штанишки, а Софья с неменьшим запалом — короткие, сама не зная почему; вероятно, поразмыслив, она обнаружила бы, что трусики нравятся ей только потому, что Чечилия предпочитает панталончики, — словом, из чистейшего духа противоречия. И действительно, как в поединках из античных трагедий, где противники в пылу боя меняются шпагами, вдруг оказалось, что это Софья защищает панталончики, в то время как Чечилия отстаивает трусики. Подружки досыта нахохотались, затем Софья взглянула на часы и вскочила, воскликнув:
— Но уже очень поздно… Роберто ждет меня… Нас сегодня пригласили к обеду… Спасибо, дорогая, я чудно провела день… До свиданья, милочка… Мы созвонимся.
Они вышли в вестибюль, где принялись обниматься и целоваться, и тут же заболтались об обеде, на который была приглашена Софья. Неизвестно, куда завела бы их эта беседа, если бы Чечилия вдруг не закричала:
— Наконец-то!
— Что такое?
— Вспомнила, что я должна была рассказать тебе… Ту важную вещь… Но, милочка, это проще простого: твой муж — любовник Нинон!
Софья вышла замуж всего два месяца назад. На этот раз ее изумление было законным и огромным.
— Не может быть, — произнесла она, бледнея.
— Уверяю тебя!
И тут Чечилия с быстротой, соответствующей важности события, рассказала, что один человек, достойный доверия, видел, как муж Софьи, Роберто, целовался в машине с Нинон в безлюдном месте. Разгорячившись, Чечилия выпалила, что это ее ничуть не удивляет. У Нинон куча любовников, у нее даже ребенок есть от Фабрицио… Тут произошло то, что случается, когда, чтобы заглушить боль от зуба, который хочешь вырвать при помощи примитивной системы — нитки, привязанной к двери, — сочувствующий друг стукает тебя разок по черепу. Первое ошеломление, вызванное известием об измене мужа, было изгнано из ума Софьи другим: историей с ребенком Нинон от Фабрицио.
— Что ты говоришь! — воскликнула Софья. — Ребенок от Фабрицио!..
Чечилии было известно все: клиника во Флоренции, куда Нинон ездила рожать; пол, вес и имя новорожденного. Пока она рассказывала, открылась дверь и вошел муж Чечилии, Орацио, мужчина резковатый и немногоречивый. Он без лишних слов выпроводил из дому бедняжку Софью. Подруги обменялись последним поцелуем через порог, Софья, совершенно разбитая от множества потрясений дня, спустилась с лестницы, села в свою машину и, закрыв глаза, откинулась на подушки.
Позже, дома, муж спросил ее, как она провела день. Софья, которая прихорашивалась к обеду, сидя перед зеркалом у туалета, ответила:
— Я была у Чечилии… Мы с ней тихо посидели… Но самое замечательное, что она мне рассказала очень важную вещь… а я ее забыла… Никак не могу вспомнить…
— Интересно, о чем это?
— Невозможно! — заявила Софья решительным и даже раздраженным тоном. Я забыла, и бесполезно тебе с твоим болезненным любопытством изощряться в догадках… Не приставай ко мне, пожалуйста, у меня ужасно болит голова… Забыла окончательно, и тут уж ничего не поделаешь!
