Я подобрал Вадю у Консерватории, и он, плюхаясь на соседнее сиденье, весело затарахтел:

— Как живете, как животик? Как живете-можете, что жуете-гложете? Расскажи-ка, Пятница, о колдунье, к которой везешь меня на заклание…

Моя фамилия Середа, и не нашлось еще знакомца, который не поупражнялся бы в перекраивании ее на свой лад. Забавнее всего получается у тех, кто делает это непреднамеренно. У них я не превращаюсь в набившего оскомину честертоновского Четверга, а становлюсь то Месяцевьгм, то Годоваловым или даже Деньковым. Страшная штука ассоциативное мышление!

Я честно попытался рассказать Ваде про гадалку, но он, по своему обыкновению, перехватил инициативу и начал вещать о собственных проблемах, связанных с тем, что контора, в которой он трудится, не может получить должок с какого-то долбаного ЗАО. Причем мысль его, естественно, заработала в том направлении, что коль скоро мы едем к гадалке, которую он упорно называл колдуньей, то не обратиться ли ему к ней с просьбой воздействовать своими чарами на бессовестных должников.

— Обратись, — великодушно разрешил я, выруливая с улицы Беринга на Новосмоленскую набережную.

Вадя, как большинство моих знакомых, слышит и видит только то, что ему хочется, а я, после того как развелся с Ленкой, зарекся вправлять своим ближним мозги. Что за беда, если Вадя поговорит с Клавдией Парфеновной о своих проблемах? Ну, выслушаю лишний раз, в чем заключается разница между колдуньей и прорицательницей, — от меня не убудет. К тому же, как знать, может, она ему и впрямь присоветует что-нибудь дельное?

Я припарковался у предпоследнего от залива высотного дома, набрал код домофона, и мы взмыли в подозрительно скрипучем лифте на восемнадцатый этаж. Вадя почтительно уставился на декорированную рейками металлическую дверь, в центре которой сиял внушительный глазок, избавлявший хозяйку от необходимости спрашивать: «Кто там?», а я утопил кнопку звонка, внутренне собираясь для разговора с госпожой Илпатовой.

Дверь не открывали.

Я позвонил еще и еще раз, начиная испытывать раскаяние в том, что не звякнул Клавдии Парфеновне и не предупредил ее о своем визите. Почему-то у меня создалось впечатление, что шеф договорился с ней о встрече — увы, я не являюсь исключением из правила и тоже слышу только то, что желаю слышать…

— Зря прокатились, — сказал Вадя. — А может, колдунья учуяла меня и поэтому пускать нас не хочет? Может, я скрытый антиколдун? Суперантиколдун Вадим Шерстнев — снимаю сглаз, порчу и «венец безбрачия»! За один сеанс избавляю от затянувшейся девственности!

— Ты суперболтун! — сказал я, и тут дверь распахнулась.

Вместо Клавдии Парфеновны на пороге стояла Яна — неулыбчивая черноокая девица, невзлюбившая меня с первого взгляда. Испытывая к ней аналогичные чувства, я сухо спросил:

— Госпожа Илпатова дома?

— Нет. — Яна скользнула по мне взглядом и остановила его на Ваде. — Проходите, выпьем по чашке кофе перед концом света.

Я человек легкий, покладистый и быстро схожусь с людьми. Но есть индивидуумы, общение с которыми не доставляет мне ни малейшего удовольствия. Яна относится именно к ним. Ей около двадцати — то есть на шесть-семь лет меньше, чем мне, — и на окружающих она взирает с необъяснимым высокомерием и нелюбовью. Те, разумеется, платят ей той же монетой. Яну, насколько я понял, с трудом переносит даже Клавдия Парфеновна. Во всяком случае, живут они раздельно, и бывает она у матери нечасто.

Впервые я увидел ее примерно год назад, беззастенчиво тискавшейся с каким-то прыщавым молодым человеком на кухне госпожи Илпатовой. Второй раз мы встретились на лестничной площадке — я шел к лифту, она из него выходила и едва удостоила меня кивком. Вот счастье-то привалило!

От Клавдии Парфеновны, несмотря на грозный вид, любившей поболтать со мной о том о сем за чашкой кофе, я знал, что дочь ее учится то ли на вечернем, то ли на заочном отделении какого-то гуманитарного института и, вероятно в порядке самоутверждения, работает продавщицей в секс-шопе. Я не ханжа, но в данном случае разделяю мнение госпожи Илпатовой, что в стольном Питере неглупая девица в возрасте Яны и с ее внешностью, могла бы найти местечко поприличнее.

Говоря так, я не имею в виду, что Яна — писаная красавица. Просто при нынешнем обилии всевозможной косметики только ленивица или непряха-неткаха не в состоянии сотворить себе приличное личико. Особенно если учесть, что волосы у Яны густые, черные, блестящие, и отрастила она их чуть не до пупка. Вот только заплетает почему-то в старомодную толстую косу. Что же касается фигуры, то с этим у Яны все в порядке: грудастая, бедрастая, при этом не перекормленная — талия на месте, роста среднего и если бы носила не рубашки и джинсы, а топик и короткую юбку-стрейтч, так была бы и вовсе ничего. Хотя и не в моем вкусе…

— Стало быть, о конце света уже объявлено? — уточнил Вадя, преображаясь на глазах, и с чувством пропел:

Наверх вы, товарищи! Все по местам! Последний парад наступает. Врагу не сдается наш гордый «Варяг», Пощады никто не желает.

Вадя хорошо поет и не упускает случая продемонстрировать свои вокальные данные перед девицами всех возрастных групп, окрасов и пород. Обычно он пользуется успехом у женщин, и Яна, хотя и дернув презрительно уголком рта, повторила:

— Заходите. Я пока чайник поставлю.

Я вознамерился отказаться, сказав, что, раз Клавдии Парфеновны нет дома, проходить нам незачем, но Вадя толкнул меня локтем в бок и вдвинулся в прихожую.

Пока я запирал дверь и искал гостевые тапки, проникший на кухню Вадя успел представиться и начал, по своему обыкновению, трепаться. Какой теплый выдался май, какой чудесный вид на залив открывается из окна, как он любит «Nescafe» и какая у Яны восхитительная коса.

— Это же не коса — это верная смерть мужчинам! — соловьем заливался Вадя. А Яна, слушая его, расставляла на столе изящные кофейные чашечки из костяного фарфора, вазочки с печеньями и вареньями, мармеладом и арахисом в шоколаде, загадочно улыбалась, поощрительно кивала и бросала на Вадю томные, многообещающие взоры.

Удивительное дело! Стоило Ваде появиться в компании, и девицы начинали тихо таять и млеть, а уж когда он открывал рот, самые отъявленные стервы превращались в кротких голубиц. И это при том, что Вадя отнюдь не похож на Шварценеггера, Ди Каприо или Ван Дамма — чуть выше среднего, в меру упитан, одевается как придется, и лицо… Ну нет у него в лице ничего примечательного! В толпе не выделяется — мужик как мужик — без усов, бороды, орлиного носа и стального взгляда. Вот чего у него не отнимешь — так это неизменно хорошего настроения и обаятельной улыбки, которая появляется, если поблизости есть хоть одна женщина чуть покраше крокодила.

Почувствовав себя лишним, я с радостью бы ретировался и подождал Вадю в «Девятке», но меня интересовал один вопрос, который я с ходу и задал, переступив порог кухни:

— Почему Клавдия Парфеновна нас не дождалась? Разве мой шеф не договорился с ней о встрече?

— Кладите кофе и сахар по вкусу, — глядя мимо меня, сказала Яна. — Мама ждала до последней возможности, а потом уехала на вокзал. Сказала, что хочет встретить конец света в хорошей компании и, желательно, подальше от одного из эпицентров. Кстати, она звонила вам с конца апреля. А сегодня, если не ушибаюсь, четырнадцатое мая.

— Праздники, — сказал я, хотя это и без того было понятно. — Могла передать на словах, если у нее было важное сообщение.

— О таких, вещах не говорят по телефону. Да и поздно теперь рассуждать. Пейте кофе, скоро нам предстоит увидеть любопытное зрелище.

— Что за зрелище? И о каком конце света ты говоришь? — поинтересовался Вадя, успевший перейти с Яной на «ты».

— Вторжение инопланетян, — сказала Яна будничным голосом. — Полезут со своих баз, которые устроили на морском дне. Начнут захватывать приморские города. Сначала большие, потом маленькие.

— Аг-га… — булькнул Вадя, едва не захлебнувшись кофе.