Задолго до рассвета отправился в путь. По приметам, указанным вездесущим приятелем, быстро нашел заветное место. Плотный слой тумана укутал притихший пруд. Из воды то и дело выпрыгивали разыгравшиеся сазаны. Вдруг прямо у ног раздалось громкое: бре-ке-ке-кев…

— Ух, чтоб вас! — зло прошептал Жакардин, озираясь кругом. От волнения руки дрожали, и он с трудом развязал шнур рюкзака. Потом чуть успокоился, быстро накачал камеру — получилось что-то вроде резиновой лодки. Разделся, поеживаясь, перевязал одежду ремнем и пристроил на камере.

Через несколько минут он приплыл к противоположному берегу, где чаще всего вскидывались сазаны, высыпал подкормку и забросил удочки.

«Теперь июль, рыба сама в садок должна прыгать. Это не июнь. Говорят же: июнь — на рыбалку плюнь». Борис Иванович и не заметил, что повторяет слова своего знакомого рыболова.

А рыба и впрямь решила доказать, что приметы верны. Вот поплавок одной из удочек мелко задрожал и юркнул в глубину. Жакардин резко рванул удилище. На крючке трепыхался небольшой окунь. Так повторилось несколько раз. Рыбешек он со злостью отбрасывал далеко в сторону. Борис Иванович решил попробовать забросить перевертушку. Прицепил кусочек жмыха, опустил в воду и леску прикрепил к камере.

Неожиданно из тумана выплыла дикая утка. Залюбовавшись ею, Борис Иванович и не заметил, как исчез поплавок. Он схватил удилище и почувствовал, что попалось что-то крупное. Натянутая леса звенела, как струна. Рыба уходила в сторону, разворачивая камеру незадачливого рыболова.

«Надо было к тычке привя…» — мысль свою довести до конца он не смог. Очутился в воде. Борис Иванович не выпускал удилище, но какая-то неведомая сила буквально вырвала его из рук. Жакардин врезался в корягу и разжал пальцы.

Кое-как всплыл наверх. В воде незадачливый рыболов потерял очки и теперь испуганно щурился, едва различая невдалеке мокрую камеру.

— Солнцезащитные… из ГДР прислали, — бормотал он, стараясь быстрее доплыть до камеры. — Как же теперь без них…

С камерой творилось что-то странное: чем энергичнее плыл пострадавший, тем быстрее она удалялась. Борис Иванович с опаской подумал — уж не по-рачьи назад он плывет. Нет, все верно. Камера, чуть покачиваясь, удалялась к середине пруда.

Кое-как догнал ее Жакардин, устав настолько, что не мог и взобраться на нее. Близоруко щурясь, он осмотрел мокрую камеру. Вещей на ней не оказалось. Утонули. Слишком много металла, видимо, положил в карманы. Рюкзак еще плавал, но вытаскивать его Борис Иванович не стал. Сколько времени на середине пруда плавает: еще заметят сторожа его самого.

С трудом добрался до берега. Но только отпустил камеру, как она вновь поплыла от берега. Борис Иванович догадался: на перевертушку попался сазан, он-то и уводил все время злополучную «лодку». Кое-как вытащил камеру, но у самого берега сорвался с крючка и сазан. Килограмма четыре весом. Лягушки расквакались пуще прежнего. Особенно усердствовала одна из них: «Ну, квак? Ну, квак?»

— Не видишь как? Пловцом стал на старости лет… И зачем такие крупные сазаны здесь водятся? Куда теперь без одежды?

Он огляделся и решил скрыться пока в лесополосе: куда пойдешь в трусах?

Весь день просидел без воды и пищи. «Пора домой», — решил Борис Иванович, когда солнце уже плыло к горизонту. По дороге он все время оглядывался, точно человек, севший до начала фильма не на свое место.

До города шел шагом, а потом бежал по улицам. То и дело встречались прохожие. Реплик в свой адрес он услышал не меньше, чем судья за весь футбольный матч.

Последние метры до дома преодолевал чуть ли не ползком. У порога дома упал, как в древние времена гонец в конце пути. Да и весть он принес не о победе…

Приз всегда должна вручать женщина. Так ведется на всех солидных турнирах и состязаниях. О том, какой приз достался на его долю, Жакардин не рассказывал никому. Но, учитывая твердый характер его жены, можно предположить, что «награда» была весомой… Во всяком случае, Борис Иванович больше года отсиживался дома и теперь уже не появлялся на охраняемых прудах.

К осени этот небольшой лиман совсем обмелел, вода далеко ушла от берегов, белые цапли неторопливо ходили по самой его середине или, утомившись, долго стояли, напряженно вглядываясь в рыжеватую воду. В дождливые годы лиман, конечно, не терпел такой вольности и держал длинноногих только у берега, но после многих месяцев засухи он обессилел, порыжел, прежние плесы его заросли мелким камышом, и только в нескольких местах он поднимался высокими и еще зелеными зарослями. Я знал, что именно около них самые глубокие места и, возможно, там можно порыбалить.

Метров двадцать пришлось идти по карликовому камышу, чтобы добраться до чистой полоски воды, окаймленной с другой стороны высокой зеленой стеной. Шум шагов не всколыхнул глянцевую поверхность, не зарябил ее резвым бегством мальков. Вода, точно чуть запотевшее зеркало, лежала передо мной. Глубоко в ней застыли белые облака, ярко высвечивая коричневатые разводы водорослей. Поплавок удочки бесшумно лег на воду. Очень мелко. Комары больно жгли ноги, но уходить не хотелось — а вдруг клюнет!

Видно, ветерок налетел: таинственно зашелестел камыш, грациозно покачивая седыми султанами метелок, но вода не шелохнулась и все так же холодно отражала хрустальную глубину неба, зеленую стенку камыша, подкрашивая вуаль водорослей в коричневатый цвет. Только в одном месте вуаль была разорвана прямой темной линией. Она тянулась от высоких зарослей к мелкому камышу на всем берегу заливчика. Подошел ближе. Кто-то будто дорожку расчистил в водорослях. Заканчивалась она круглым отверстием подводной норы.

Метрах в двух от кромки чистой воды возвышалась небольшая копешка скошенного камыша. Видно, заготовили, да так и забыли вывезти. Но почему же наверху копешки почти свежие растения? А вот даже пучок камыша, вырванный с корнем и тоже брошенный поверх сухих растений. Странно как-то срезан и камыш. Видно, что не косили, но и серпом так не жнут. Стерня неровная, кое-где остались несрезанные растения, и больше всего их у самой копешки.

Обошел вокруг, решил удилищем поворошить.

— Что интересного нашли? — остановил меня мужской голос.

На берегу стоял невысокий человек в джинсовой куртке. Загоревшее лицо особенно ярко подчеркивало голубизну его глаз. Но в них не было теплоты. Сейчас они больше походили на льдинки.

— Это вы, наверное, забыли сено убрать? Водой его уже подтопило, — смущенно проговорил я, не понимая причины недовольства внезапно появившегося мужчины.

— Нет, не я. И не сено это.

Он приподнялся на носки, разглядывая за зарослями копешку.

— Это домик ондатры. А вы его палкой. Считаете, что на природе все дозволено?

— Нет, не считаю. Я не знал этого.

— По незнанию вот такие, как вы, случайные в плавнях люди, то хатку ондатры разорят, то гнездовье птицы. И все из любопытства. Стыдно за человека: едет за многие километры, как говорят сейчас, на природу, а не знает простых истин. Зачем же ехать? Зачем вред приносить? Лучше отдыхай на лавочке в скверике.

Слушая упреки, я молча выбрался на сухое место. Мне было не лучше, чем напроказничавшему школьнику.

— Да вы обуйтесь. А то комары загрызут, — смягчился мужчина.

— А как же она в домик попадает?

— Нора у нее под водой. А под кучей камыша — квартира. С запасами. Эта хатка еще маленькая, а бывают огромнейшие кучи: четыре человека свободно улягутся на ней. Вы-то, может, и не думали навредить зверьку. Но немало я встречал таких, кто отлично усвоил, чем можно поживиться. Сколько раз видел разоренные домики! И думаете, такой охотник убьет ондатру? Нет. У нее есть и запасной выход. А вот в зиму оставит зверька без жилья, и он погибнет.

Рассказывал он неторопливо и доверительно. У меня было такое чувство, будто давно знаю этого человека. Подошел мой спутник по поездке. Юрий Сергеевич сначала не захотел идти к лиману, а решил побродить у моря. Вообще, он не любил и не мог нигде подолгу сидеть с удочкой: больше ходил, рассматривая каждый цветочек, травинку каждую.